Юность. Музыка. Футбол

– Спасибо, Семёныч.

– Спокойной вахты.

– Алё! – Меньжуев держал одной рукой телефон, а ногтем большого пальца второй продавливал новый узор в крокодильем декоре начальничьей фляги. – Алё! Ночь Любви? Надю можно мне?.. Плохо слышно вас.. Надя? Здравствуй, Наденька! Это Володя с Северного полюса. Да! Правда? Да, я! Да, хорошо, спасибо, как ты? Ну ладно. Да не, все нормально! Только времени вот мало у меня.. Ага, как обычно. Давай, давай, радость моя, – пустая фляжка, на миг оставленная без внимания, качнулась и звучно плюхнулась на пол…

– Ты скажи мне, родной, что сейчас на тебе?.. Поняла.. Я расстегиваю твои меховые штаны.. И быстро снимаю..

Меньжуев зажал трубку плечом.. Ах ты ж, ёрш, опять молнию заело!..

Да, погоди, погоди!.. Так, ладно, со штанами готово.. «трусы».. там ж еще шторм-кальсоны.. А как же? Дульник с утра – метров 20, не меньше…

Ковбойцы и индейцы

Букет из семи белых роз лежал на прилавке, облачаясь при помощи продавщицы в прозрачную упаковку, а я уже рылся в лопатнике, чтоб отслюнявить нужное число бабосов. Как вдруг божественные скрипки при стройной поддержке каких-то ещё дружественных им инструментов настойчиво повлекли к седьмым небесам, а сладкоголосый солист ансамбля THE DRIFTERS проникновенно пропел:

This magic moment..

В сотый раз очарованный волшебной мелодией, я позволил себе выждать паузу и не сразу ответить на вызов.

..So different and so new

Was like any other

Until I kissed you..

Гайават курил у входа в торговый павильон, когда внутри заиграла его любимая песня.

Ай-нанэ-нана!

Ай-нана..

Песня, без которой в родной деревне не обходился ни один праздник – её пели на свадьбах и юбилеях. И стар, и млад любили её.

..Чёрные крыла

Надо мною вы кружили

Чёрные крыла

Мои мысли ворошили..

И Гайават любил её с детства. Он даже играл её на чаранго. Выходило не очень гладко, но исполнительские недочёты его друг Ахоут всегда возмещал сильным голосом. Гайават, когда играл, тоже пел, но Ахоут мог петь громче. Гайават вспомнил, как они вдвоём опять пели её на прощальном ужине перед отъездом в столицу. Гайават взял чаранго, а Ахоут со всей силы.. Так было круто!.. душевно.. Всем тоже понравилось.. И где он теперь – Ахоут, друг детства? Известно где – нет его уже год. На глазах у Гайавата убили его. Сам еле спасся..

Часто Гайават, когда пел и играл эту песню, представлял, будто сам парит в небесах и смотрит на родную деревню сверху.. Вот его дом, вон бабушка снизу зовёт его и машет ладонью.. Но он теперь коршун, и он летит дальше. Вот там его отец со своим братом, дядей Янизином, пасут отару. Где-то там Матхотопа, любимец Гайавата. Гайават помнил его ещё совсем маленьким, молочным. С большими, выпуклыми, влажными глазами, пушистый и трогательный. Тогда Гайават взял его под опеку. Теперь уж непросто узнать в этом статном баране с окладистой бородой и густой лоснящейся шестью того неуклюжего доверчивого сосунка, почти человеческим жалобным голосом требующего тепла и внимания. А вот и он, красавец Матхотопа, гордость отары, тоже задрал свою морду и блеет-приветствует. Здравствуй, мой нежный и ласковый друг! Но мне нужно дальше. Туда, где добыча. Зазевавшаяся или менее ловкая-сильная нежели я, смелый-быстрый орёл или коршун. Я лечу, примечая внизу всё, что шевелится, даже самых маленьких зверей – насекомых. Попробуй появись только какой-нибудь суслик или же ящерица… Ах, шайтан! Ну что за музыка пищит там, зачем?.. Гайават бросил под ноги окурок и, хмурясь, подошёл к цветочному павильону напротив – посмотреть на источник вторгшихся в его полёт завываний. Телефон.. так и знал! А там что ещё?..

..And then it happened

It took me by surprise..

Наконец, положив на прилавок бумажник, я поднес трубку к уху, чтоб другой ангельский голос прожурчал мне весенним ручьем: «Привет. Я буду позже минут на пятнадцать. Ага. Ну, давай».

И вот, если ты – коршун, когда видишь добычу, нужно сразу – хащ, хащ!.. Будто молния – хащ, и лететь быстро-быстро!

То есть будет она минут через тридцать, не раньше – вычислил я, бросив взгляд на часы. Да так и застыл, в одной руке держа отслюнявленные купюры, а мобильник – в другой, и видя, как чья-то коричневая клешня хватает с прилавка лопатник (мой, блин, лопатник!) и делает ноги…

Ноги эти в черных спортивных штанах и пыльных потрепанных мокасинах выскочили из павильона, промелькнули вдоль стеклянной стены, затем обо что-то споткнулись…

Споткнувшись, он припал на четвереньки, но тут же вскочил. Но и я уже вышел из ступора, спрятав в карманы мобилу с двумя осиротевшими пятихатками, подтянул завязки на стетсоне и рванул за ним следом.

Взяв с низкого старта неплохой темп, гурон сделал отрыв. Старательно перебирая короткими конечностями, он добился того, что дистанция выросла. Главное не дать ему скрыться из вида, а там уж разгоню свои ходули. Футбольная юность позволяла считать, что дыхалки мне хватит. Его черная ветровка с капюшоном раздувалась пузырем метрах в шестнадцати от меня, а в голове по-прежнему плескались THE DRIFTERS:

Sweeter than wine

Softer than the summer’s night

Everything I want…

Зашибенный рингтон я поставил – слов нет. Жаль для погони мотивчик расслабленный слишком. Люблю вот старый музон – и хоть режь. Особенно соул и джаз.. Завтра в «Канале» концерт. Пойду без малышки. Не хочу отвлекаться. Да и ей: соул то, джаз или блюз – все одно, скучно и непонятно. Хорошая музыка не для женщин, им нужно другое. Я-то знаю, что нужно им, и могу это дать.. Но для этого мне нужен спорт, и мне нужен джаз. Ведь джаз, как бы кто трендел, это мир. Старый правильный джаз, пацаны, это круто.

Миновав людное место перед входом метро, мы нырнули в подземный переход, а выскочив из него направо, понеслись мимо длинного синего забора, окружавшего стройку. В памяти вспыхнула история памятного забега четырехлетней давности.

Те веселые старты были связаны с юбилеем родного универа. Мы с приятелем, будучи тогда второкурсниками, сидели на экзамене по физике и тщетно пытались выклянчить у старого маразматика хотя бы тройки, когда дверь в аудиторию распахнулась и вошла наша добрая фея – физручка Нина Леонси. От нее мы узнали, что через час у главного корпуса намечается большая праздничная эстафета, а в команде от нашего геофака не хватает людей, и если мы с приятелем готовы закрыть эту брешь, то она прямо сейчас постарается уговорить физика отпустить нас с трехочковыми в зачетках. Ну и как тут не верить в высшие силы?

Перед парадным входом в главный корпус было организовано место передачи эстафеты – за столами на отрытом воздухе собрался весь университетский бомонд – ректор, деканы, важные гости… Команда наша стартовала не слишком резво, пропустив вперед даже доходяг-математиков, разве что привычно безнадежные философы шли после нас. Я был поставлен на последний этап (приятель остался в запасе). Принимать эстафету мне выпала честь от ветерана факультета бородатого Феликса по кличке Стакан. Бывший спортсмен Стакан уж года три как был должен закончить наш вуз, но какие-то темные силы всё были помехой. Но, что ни говори, а старая школа – есть старая школа, ее не пропьёшь. Когда его предшественник все ж таки добрался до финиша, Феликс с остервенением вырвал у него палочку и рванул во всю дурь. Наращивая темп по этапу, он оставлял за спиной одного за другим конкурентов, переведя наш факультет из аутсайдеров в твердые середняки. Большего сделать ему не позволила скоротечность дистанции. Я с трепетом следил за последним отрезком его впечатляющего спурта и наполнялся нежданной ответственностью за командный успех. Когда Феликс со вспененной бородой ворвался на финиш, то разразился столь яростным громобойным напутствием, что все праздные беседы университетских бонз в тот же миг захлебнулись, ожидавшие своих стартов спортсмены вздрогнули, а уже принявший эстафету историк выронил палку из рук, и та запрыгала прочь, звонко стуча по асфальту во внезапно возникшей почтительной тишине. Ключевое слово спича «По-шшш-ё-о-о-ол!», обрамленное ярким орнаментом бескомпромиссных заклинаний, вынесло меня со старта подобно взрывной волне, и окрыленный посланием я понесся навстречу рекордам. Воодушевляющие тезисы звенели в ушах весь этап. Приняв эстафету шестым, я сумел обойти троих и замкнул призовую тройку. Вот только оргкомитет, пришедший в себя после шока, не проникся духом заветов брутального Феликса, и команду нашу дисквалифицировали. Сучьи обмудки…

Так.. Забор подходит к концу. Впереди уже виден пустырь, а за ним начнутся дома. Не сгинул бы гад во дворах. Ничего.. Не уйдешь…

Рыжая каменистая почва неосвоенного среди новостроек пространства норовила уйти из-под ног и вздыбиться стеной перед самым лицом. Но Гайават понимал, тот, что сзади – и он не двужильный, крупней, значит, «сдохнет» быстрей. Не сбавлять и терпеть.. Жалко – нету ножа. Нету даже отвертки… Закололо в боку, а во рту загорчило. Неужели, опять? Гайават вспомнил, когда впервые он ощутил эту горечь с привкусом глины. С тех пор этот вкус возвращался не раз и всегда был предвестником слабости и болезни. А тогда в первый раз, еще подростком, он еле добрел с выпаса к дому и тут же слёг с жаром. Бабушка сперва отругала его – вот возится целый день со своим Матхотопой – от него и хворь, поди, подцепил. Но затем напоила отваром и, когда чуть-чуть отлегло, на сон рассказала легенду про бедного Абдулу (с детства любил Гайават слушать бабушкины рассказы)… Славным был парнем Абдула – добрым, хорошим, трудолюбивым. Жалко, что бедным. И был влюблён Абдула в девушку из родного аула. Девушку звали Шокира. Шокира с детства была очень красивой, и такой притягательной, что когда шла по улице, за ней бежали гурьбой и собаки, и дети. Всем она была хороша, но самым прекрасным в ней был ее голос. И когда она пела, сразу смолкали все овцы, куры и другие животные, а птицы спускались поближе – послушать. Всем она нравилась. Даже старухам. Многим хотелось жениться на ней. Но калым был назначен такой, что все, как узнавали о нем, разводили руками и отправлялись восвояси, грустно насвистывая и качая головой. Но не таким был Абдула. Для настоящей любви нет преград. Трудности делают её только больше. И отправился Абдула в северную страну зарабатывать на калым. Долго, упорно трудился он там. Целых полгода. Но всё ещё мало денег скопил. Через полгода позвонил он отцу Шокиры, сказал, что жив и здоров, и попросил не за кого не выдавать её, пока он, Абдула, не вернётся с деньгами. И пуще прежнего, ещё усерднее стал он трудиться. Работал так он ещё полгода. Подсчитал заработанное затем и понял, что всё равно не собрал и половины калыма. И позвонил он опять отцу Шокиры и всё рассказал: как упорно работал здесь целый год, но все ещё не смог на калым заработать. Но веры в удачу свою не утратил, так как всё ещё хочет взять в жены Шокиру. В душе Абдула, конечно, надеялся, что отец девушки выслушает его и скажет: «Вижу, Абдула, действительно ты любишь мою дочь. Возвращайся, отдам тебе в жены Шокиру. А то, что не всё ты сумел заработать – не беда, любовь дороже золота!» Но не сказал так Шокирин отец. Просто похвалил, что от цели своей Абдула не отрёкся, похвалил и трубку повесил. Загрустил тогда Абдула и пошёл за сочувствием к друзьям-землякам Хидиру и Хамзе. Те тоже искали удачи здесь на чужбине, вдали от родного аула. И вот Хидир и Хамза предложили пойти Абдуле втроём на опасное дело. А дело то было такое. Был у Хидира с Хамзой на примете жадный богатенький старичок, который, как говорили, никогда не расставался со своими деньгами и всегда брал их с собой, даже когда шёл в магазин, на работу или просто гулял. Не хотел сперва ввязываться в такие дела Абдула. Но что будешь делать, когда деньги нужны? Согласился. Присмотрелись к старичку друзья пару дней, запомнили, где и когда он бывал. И заметили еще, что слева у того на груди пиджак всегда странно топорщился – явно прятал там что-то старик. Не иначе, у сердца хранил миллионы. И вот подкараулили они старичка в тихий час в тихом месте. Отдавай, говорят, свои деньги! Все равно, говорят, уже старый, ни к чему столько денег тебе, такому-сякому скряге-козлу. А если отдашь по добру – то и жить будешь дольше. Испугался тогда старичок. Да откуда ж они у меня? Клянусь, нету денег совсем, говорит. Рассмеялись тогда Хидир и Хамза: – Э-э, ты кого обмануть захотел, старый плут, доставай-ка давай, что за пазухой. Да скорее, не трать наше время. Нахмурился старик, понял, видать, что узнали тайну его, да полез доставать, как просили. Вдруг как выхватит из-под полы вместо кошелька пистолет и ба-бах! В Хамзу и Хидира! Абдула чуть в сторонке стоял. Увидел он, что так дело пошло, да бросился наутёк. Удалось убежать Абдуле. А Хамзу и Хидира убило.

Замолчала тут бабушка… Это всё? – взвился Гайават, слушавший с закрытыми глазами. – Думала, спишь ты уже, – ответила бабушка и рассмеялась. – Нет, не всё. Понял тогда Абдула, что лишь чудом он спасся. Видно, на то была воля Всевышнего. Понял он тогда и заплакал. Стал молиться тогда Абдула, молиться и клясться, что не сделает больше дурного в жизни своей, какие тяготы не выпали бы ему, и какую нужду не испытывал бы. Молился и клялся Абдула весь вечер и ночь. Да так и заснул за молитвой. А ночью пришел к нему тот старичок – весь в белом и с крыльями за спиной. Кто ты?– спросил Абдула. Можешь звать меня просто пророк, – ответил старик. И ничего не сказал ему больше, а лишь положил на голову ладонь. И воцарился покой в голове Абдулы. И понял во сне он, что пора возвращаться домой. С этой мыслью проснулся и сразу же стал собираться. А как приехал в родной аул, то сразу узнал, что Шокира больна и уж несколько дней не вставала с постели. Укусила Шокиру больная собака, и пропал у нее, у Шокиры, после этого голос. Лежит и страдает теперь. Пошёл тогда к ней Абдула и сел у постели. Ничего не сказал Абдула, только «здравствуй» сказал и взял её руку. Держал её за руку так Абдула и рассказывал всё, что он видел в далёкой холодной стране: хорошее и плохое. С интересом слушала Шокира рассказ Абдулы, сама-то она никогда не покидала аул, и даже не заметила, как стало ей легче. А через несколько дней совсем поправилась она и снова стала как раньше. И петь теперь могла даже громче! Тем же летом был в их районе праздник. Лучшие певцы и танцоры съехались на него со всех сел. Пела там и Шокира. И был на том празднике средь почетных гостей один турок. Заметил тот турок Шокиру да в Турцию позвал выступать. Вот так приглянулась Шокира ему. Не хотела она покидать свой аул. Но отец настоял: богатый и уважаемый человек тебя приглашает, глупо отказываться. И Шокира решилась. И вот она в Турции. Да скоро уже в ресторане поет! И пришёл туда как-то немец один (немцы часто в Турцию к родственникам погостить приезжают). Как раз там Шокира и пела. Посмотрел тогда немец, как Шокира поет (громко пела она), и с собою позвал. Сказал: с концертами ездить будешь по всему Еврастану. Так Шокира к немцам попала. И немец теперь куда б ни поехал, всегда её брал и в новых местах всем показывал – просил её спеть-станцевать. И вот как-то раз в одном таком месте с американцем быть вместе случилось. Тот, как увидел Шокиру, сразу же, через несколько месяцев, в Америку позвал. И стала Шокира в Америке петь. Да так хорошо, что позвали её в телевизор. Вот как бывает! Включил как-то раз Абдула телевизор, смотрит – не верит глазам. Не сразу узнал её Абдула – так удивился – стала ещё красивее Шокира. Смотрел на неё Абдула, смотрел на неё, смотрел на неё, смотрел…

– Бабушка! – не выдержал Гайават.

– Ох, разбойник! Да разве можно так человека пугать? – встрепенулась заклевавшая, было, носом старуха.

– Ты сказала: смотрел на неё Абдула, смотрел..

– Смотрел на неё Абдула, – подхватила нить бабушка, – а сам думал: вот, не женился на ней, как мечтал, а все равно приятно смотреть – ведь и я ей чем-то помог, поддержал в трудный час. Подумал так Абдула, и стало у него на душе светло и спокойно. Увидел он вдруг, что даже крупица добра может изменить чью-то судьбу (а значит и целый мир) к лучшему, и добро это сеять легко и приятно. Да и как могло быть иначе, если мир этот создал Всевышний, чья безграничная доброта как благодать нисходит на…

Не ушел. Левой рукой я хватаю за капюшон, а правой бью кулаком по затылку.

Ублюдок уже на земле в позе жука на спине, согнул и сучит лапками, гнида. Я нагибаюсь и снова фиксирую левой рукой капюшон.

– На, на, забирай! – скулит падаль, доставая из-за пазухи кошелек.

– На? На, блин? – переспрашиваю я, одной рукой держа мулодёра за капюшон, а другой втискивая лопатник в передний карман джинсов. – На, блин, урод! – с размаха бью освободившейся рукой, – На, бляха. Н-на..

Он обхватил свою голову – херачу по корпусу, фигли.