Юность. Музыка. Футбол

– Порядок, – слегка уязвленный отвечаю я и начинаю растирать уши-брови, встряхивать руки и ноги, совершать движения головой, а также дважды подпрыгиваю.

Не совсем удовлетворённый ответом, О. искоса бросает на меня недоверчивый взгляд, но отходит и снова обращается ко всем:

– Пытайтесь продавить, парни, вначале, прорвать, не растягивайтесь…

Я смотрю на тускло-зеленый отряд неприятеля с той стороны поляны. Враги начинают заряжать. Их смотрящий дает отмашку. Взлетает петарда.

– Эй, отошли! Все отошли! Да-ва-а-ай!..

О. отскакивает в сторону. Мы разгоняемся.

– Руки! Руки подняли все! – слышу я голос О., он бежит слева в нескольких метрах от нас параллельным курсом.

Я в первой линии. Рядом М. Сзади К. Ну и еще 10 парней. Мы бежим. Они тоже. Сближаемся. Я смотрю в глаза одного из них. Вот – вероятный оппонент, прямо напротив. Он тоже глядит на меня. На бегу ощущаю, что в левом кармане шорт что-то теснит. Последние метры тают. Я вижу глаза оппонента. Они улыбаются. Недоброе предчувствие просыпается в мозгу, и я понимаю, что за фигня болтается у меня в кармане. Моя боксерская капа.

М. разбегается и прыгает, выставив ногу, на их фёстлайн.. Я же стремлюсь воткнуть свой кулак в подбородок чела напротив. Но он, вжавшись в плечо головой и выставив локоть, отклоняет мой удар вверх, и тот по касательной приходится ему в ухо. И тут же в ответ прилетает мне в лоб… Воодушевляющие подбадривания слышны отовсюду:

– давай.. вставай!.. вали!.. давайте, парни.. держать стеной!.. до конца!.. выноси!..

Мы вроде как слегка отделились и встали в пару. Я слегка пригибаю голову и наношу два подряд боковых левой. Оба попадают в защиту. Он тоже выбрасывает левую – я начеку, отклоняюсь. А зрители яростно болеют за нас:

– помогайте.. туда, туда.. давай, убей суку.. всех их!.. встать!.. встать!.. Слон, дерись.. Не лежать…

А у нас с челом как бы затишье: танцуем в стойках, ловим момент для атаки. Какой-то насмешливый взгляд у него, мне это не нравится. Он что – так уверен в победе? думает, что сильнее?.. И тут меня накрывает. Слева, где-то над ухом… Почему-то сразу подумалось о сковородке (странно, вроде не били меня никогда сковородкой…), о старой черной чугунной сковороде – как будто возник не то гул, не то звон, и резко стало темно…

В голове сперва что-то панически ухнуло: «Ох, нихрена! Вот он, встречайте!», но затем каким-то веселым ручейком, праздничной, можно сказать, вереницей, озорно пронеслось: «вот это – да!.. это ж надо!.. прикольно.. вот они – искры из глаз!.. хе-хе.. охренеть!». Через доли секунды темнота в глазах покраснела, а затем я увидел свои руки, обхватившие голову. Как ни странно – я все так же стоял на ногах! И снова слышал истерично хрипящую многоголосицу:

– макс, бейся.. макс, дерись!.. ну давай, добивай его.. давай, давай, мочи..

Чел дубасил меня по корпусу и в голову, прикрытую руками, а я все еще был на ногах. А затем до меня вдруг дошло: а ведь самое страшное-то походу прошло, удары-то эти вроде как не смертельные, терпимы вполне, хотя неприятно, сука, конечно.. И тут же провел резкую двойку – правой снизу и левой сбоку. Ничего получилось. Чел явно не ждал, он отпрянул и посмотрел на меня удивленно. Глаза его не смеялись теперь, скорее как бы наоборот.. Он как-то судорожно бросил вперед левую руку, пятясь назад. И мне всё стало понятно. Нам обоим в тот миг всё стало понятно… Я просто попёр на него. Он по-прежнему выбрасывал то левую, то правую, но как-то уже обречённо. А мне уже было пофиг. Я теперь даже почти и не уворачивался, шёл на него и, когда выходил на удобную дистанцию, вкладывал в удар всё, чем богат. Хор осипших глоток вокруг продолжает вопить:

– МоЧи!.. стоящих.. вон – стоящий!.. бей! бей! убей его на!.. вот здесь, здесь помогай… добивай давай!.. бей его, бей!.. Впер-Ё-Ёд! погна-а-а-ли!!

Он отступал, отскакивал, но не падал. Пятился, вдавив подбородок в грудь и выставив вперед локти. А я опять настигал его шатающуюся обмякшую тушку в светло-зеленой манишке, надёжно выцеливал и втыкал, втыкал, втыкал свои кулаки словно в старую разбитую грушу…

Следующей ночью

– Алё.. Слушаю вас..

– Почему ты мне никогда не звонишь?

– Что?..

– Почему ты никогда не звонишь?

– Но.. у меня нет твоего номера..

– Посмотри – он высветился у тебя на дисплее..

– Точно..

– Позвони мне…

Вселенная волею Создателя или же согласно физическим законам мироздания занимала отведённое ей пространство, и пространство это было бескрайним. Часть её с характерным набором небесных тел, для простоты именуемых звёздами, привычно созерцалась сквозь прозрачную атмосферу с поверхности планета Земля. Различные по яркости светила составляли разнообразные по форме и численности скопленья, устилая собою весь небосвод. Но в этот раз небо вдобавок ко всему бушевало грандиозными зелёными всполохами, вызванными некими магнитными возмущениями и известными как «северное сияние». Явление это, обычно наблюдаемое в полярных районах в ясную морозную ночь, случалось здесь регулярно. Белые, зелёные, а иногда и фиолетовые «небесные пожары» вспыхивали и гасли десятки раз за ночь, что мало кого удивляло, хотя бы потому, что здесь вообще было немного разумных существ. К тому же и ночи здесь длились по несколько месяцев.

Простиравшаяся внизу бело-серая пустыня, отражавшая своей снежно-ледяной бугристой поверхностью буйное цветение небосвода, на первый взгляд казалась незыблемой и застывшей. На деле же даже при полном безветрии пребывала она в постоянном движении и непрестанной трансформации. И оглядев её с достаточной высоты, можно было увидеть, как крупные и мелкие льдины, слагавшие этот псевдомонолитный ландшафт, где-то сходятся, налезают друг на друга, крошась и образуя подобные швам гряды торосов, а где-то расходятся, открывая через трещины и разводья чёрные участки несущей их океанской бездны.

Здесь была Арктика, полная пустоты, безразличия и тайны.

Продолжая созерцать в процессе ночного полета десятки обширных ледовых полей, сотни крупных льдин и тысячи льдин поменьше, каково было бы вдруг обнаружить, что на одной из них, вовлеченной среди прочих в эту сложную северно-ледовитую круговерть, навстречу звёздам испускают нездешний электрический свет фонари научной дрейфующей станции? Но ведь так всё и было! Около полутора десятков жилых и служебных строений, слагавших лагерь русской полярной станции «Северный Полюс – 42», возвышались посреди снежных застругов и ледяных хребтов, на год привнеся в этот край новые формы, краски и звуки. Домик, снабжённый флагштоком с государственным флагом, совмещал в себе функции камбуза и кают-компании, оправдывая таким образом наиболее крупные размеры и центральное положение в лагере. Вход в кают-компанию освещал самый мощный станционный фонарь, а из окон её лился яркий многообещающий свет. Внутри сидели лохматые и большей частью бородатые мужики. Ели, пили, звенели посудой, да почёсывали языки. Был ужин, и за столом находился почти весь станционный состав. До полного комплекта не хватало только дежурного механика да вечно опаздывающего гидрохимика. Из-за постоянных опозданий к приему пищи двадцатитрехлетнего гидрохимика Галкина на станции звали Герман (в миру его имя было Андрей). «Уж полночь близится…» – традиционно начиналось обсуждение его отсутствия за обеденным столом. Вот и теперь ужин уверенно клонился к чаепитию, когда за дверью послышался громкий топот отряхиваемых унтов. Через секунду-другую дверь распахнулась – на красном с мороза, поросшем щетиной широком лице возникшего в дверном проеме детины значилась довольная ухмылка. Он обвел жизнерадостным взглядом сидевших за столом бывалых полярников и, отдавшись клокотавшему в груди радостному возбуждению, не то спросил, не то констатировал:

– Жрёте, мать вашу!

Один из сидевших за столом сухой мужичок с острой татарской бородкой резко выпрямил спину, выгнул бровь и, метнув из глаз пару молний в направлении Германа, уже успел открыть рот, чтоб сказать пару ласковых, как рядом с ним вдруг кто-то хмыкнул, напротив, переглянувшись, прыснули ещё два бородача, и вот уже вся трапезная комната огласилась заразительным хохотом.

Дежуривший по лагерю механик Володя Меньжуев сидел в дизельной и наблюдал сквозь окно за первыми признаками зачинающейся пурги – по улице во всю мел поземок. Бродить по лагерю в такую погоду совсем не хотелось. Здесь же, в тепле, из окон открывался неплохой вид на кают-компанию, домик радио-метео, палатку океанологов, стоящий на постаменте деревянный туалет и домик начальника; на дальнем плане сквозь снежную пелену виднелось еще несколько палаток и эстакад с бочками.

Дверь сортира отворилась и красная лампа над ним, оповещавшая всех о присутствии внутри посетителя, погасла. Менжуев видел, как покинувший туалет начальник станции Валентин Кабалёв спустился по ступенькам с постамента, совершил несколько бодрых шагов в направлении своего домика, затем пару-тройку шагов не столь бодрых, потом остановился, развернулся, и опять в бодром темпе проделал тот же путь в обратном направлении, вновь оказавшись за дверью уборной.

Механик Меньжуев, потратив несколько секунд на осмысление ситуации, встал, надел шапку и куртку и вышел из дизельной. Но через несколько секунд вернулся, снял со стены карабин и вышел опять.

Одна пара рук окунала грязную тарелку поочередно в один за другим три таза с различной по температуре и мутности жидкостью, рожденной растопленным снегом с добавлением горчичного порошка. А вторая пара рук принимала у первой уже вымытую таким образом тарелку и обтирала ее большим полотенцем. Первая пара рук служила бывалому полярнику океанологу Лёхе. Сегодня он нес дежурство по камбузу. Помогал припозднившийся Герман.

– Ну, ты, старик, молодец!.. Как, ты сказал там? Что, етит вашу, жрёте?! – зашелся в гомерическом уханье Лёха, едва не выронив только что вымытую тарелку.

– Да ладно, – подхватывая посуду улыбался смущенно Герман, – Ты понимаешь, я пробы свежие посмотрел – глазам не поверил, таких вод здесь быть просто не может. А если может, тогда я не знаю.. Написал академику Кузьмину. Чуть ужин в итоге не проморгал. Захожу – все сидят, уплетают, и никому никакого дела, что там, может быть.. В общем, как-то вырвалось само. Ну ты ж не в обиде?

– О-хо-хо, я-то нет, но смотрю – начальник как будто подавился. А Катараев так взвился уже.. Хорошо Петрович заржал, и другие потом.. Так что Петровичу спасибо скажи. А то бы Юра.. у него и так, похоже, зуб на тебя.

В камбузном отсеке зазвонил телефон внутристанционной связи.

– Ответь, – попросил Лёха, и Герман пошел снимать трубку.

– Галкин слушает, – отрапортовал он. – Да, Валерий Петрович. Ого! Понял. Хорошо. Да, он здесь. Передам.

– Ну что там? – Леха сразу отметил появившуюся после звонка серьезность на детском лице гидрохимика, – Льдина треснула где-то?

– Медведь на станции.

– Где конкретно? – подобрался Лёха.

– Был у туалета, сейчас у продуктового склада, вроде бы. Петрович сказал – никуда не выходить.

– А в дизельной в курсе?

– Да, Меньжуев его и увидел.

– Тогда ладно. Ты чего так напрягся? – усмехнулся Лёха, оглядев все еще пребывающего в некотором оцепенении Германа, – Медведей что ли не видел?