Твари Распада

Я повёл нас к самому большому в зоне видимости ангарообразному зданию с крышей из гофрированных металлических листов. Идти надо было по выщербленному асфальту с глубокими трещинами, из которых в некоторых местах прорастала трава. Было ощущение, что мы в степи, а вокруг нас огромные шатры брошенного кочевниками стойбища. И, как в степи, видимость на огромном открытом пространстве, вокруг ангароподобных сооружений, была идеальной.

Мы дошли до угла ближайшего такого сооружения, я знаком показал, чтобы Жанна осмотрела его внутренность, а сам выглянул за угол – на открытую местность между конструкцией, за которой мы стояли, и цехом, куда мы намеревались попасть. На большом асфальтовом поле было несколько грузовых машин и много бочек, составленных кучами через почти равные промежутки. Беда была в том, что ни за одной из этих гор рухляди нельзя было надёжно спрятаться: огромные чёрные въезды в цех были распахнуты, так что нас всегда было видно со всех сторон. Я решил, что лучше всего бежать по прямой до самого «нашего» цеха, потому что так мы хотя бы с одной стороны будем защищены каналом, откуда только что вылезли, и расходящимися от него бетонными стенами.

– Что там? – спросил я Жанну, кивнув на внутренность ангара, у стенки которого мы сейчас стояли.

– Ничего, – как будто с обидой ответила она.

Видимо девочке не нравилось, что ей дают такие задания: она вряд ли была хороша в изучении пространства. Как и я, впрочем.

Я взял её за руку, и мы побежали.

На открытой местности расстояние определять трудно: разница между пятнадцатью и тридцатью метрами кажется не большой. Мы добрались до ворот цеха секунд за десять и затаились с внутренней стороны.

Никаких признаков троглодитов или человеческих банд. Пространство внутри цеха было колоссальным. Стальные балки и подпорки диаметром в три фонарных столба, пересекались под высоченным полотком, образуя парные перекладины, между которыми настелены металлические решётки, которые когда-то использовались как мостки для сотрудников исполинского цеха.

Нижнее пространство было структурировано группами контейнеров с ржавыми стенками. Я провёл нас к одному из таких нагромождений. Влезать внутрь было опасно, потому что гулкий звук шагов по металлу оповестит вероятных обитателей этих руин о новом мясе или новом поступлении нескольких пар обуви и одежды – зависит от сорта здешних обитателей. Да, может я чересчур подозрителен. Но в таких условиях ошибка может быть только одна – последняя.

Всё время с тех пор, как мы выбрались из вколоченного в гранит канала, во мне поднимался жар: организм отогревался, но вместе с ним поднималось кое-что ещё. Вот она: беззащитная и юная с длинными ногами и каштановыми волосами, собранными сейчас в небрежный завиток. Всё произошедшее развязало мне ум и руки, и я, пока она сидела на корточках ко мне попой, высматривая что творится за противоположным краем контейнера, обнял её крепко-крепко, прижал её выпяченный зад к разгоревшемуся паху, придавив её руками. Я почувствовал, как мой друг впивается в её мокрые костлявые ягодицы, и от этого у меня что-то сжалось до острой боли, от которой я зашипел.

Это меня выдало, хотя, по правде, я не собирался скрываться – она была в моей власти, но какое-то время игра могла удерживать отношения между нами в рамках общественной нормы. Это болезненное шипение разрушило иллюзию нормальности.

Она вывернулась, оказавшись ко мне лицом, и упала с корточек на задницу, я навалился сверху, продев руки под её спину и впился губами в её бледные от холода губки. Ощутив спазм у неё внутри, я отстранился за секунду до момента, как жёлтый фонтанчик вырвался из её рта. Желудок был пуст: всё, что там было, она оставила на понтоне, поэтому её стошнило желудочным соком.

Произошедшее оскорбило и возбудило ещё сильнее. Это было даже не оскорбление, а уязвление больного места – наподобие уже расчёсанного в кровь комариного укуса, чесать который одновременно и больно, и приятно. Я отстранился окончательно, усластив себя согревающей мыслью, что она всё равно никуда не денется, что всё главное ещё впереди, и вернул себя в холодную сырую реальность.

Девочка, отползла от меня каракатицей, пугливо и нерешительно смотря на меня, опасаясь продолжения. Я сделал вид, что ничего не произошло: отвернулся, даже сделал пару шагов от неё на полусогнутых ногах и стал изучать внутреннее пространство нашего гигантского убежища.

Преодолевая барьер, который между нами образовался, я сказал:

– Вроде всё спокойно, – а потом не выдержал и решил намекнуть на случившееся, давая понять, что это не спонтанный порыв – если бы кто был, он бы давно пришёл на шум, что мы тут подняли.

Жанна, громко сопя, собралась и села на корточки.

Меня вообще поражает психологическая выносливость этого ребёнка и её готовность снести всё ради выживания. На протяжении последних нескольких дней в квартире она даже не упоминала о родителях и о необходимости их поиска: видимо понимала каков шанс найти их живыми, раз они до сих пор не вернулись. Меня даже слегка напугали такие цинизм и расчётливость в этой юной девушке.

Я начал подниматься, намереваясь идти вперёд.

– Подожди, – услышал я голос за спиной.

– Что?

– Я хочу писать.

– Только далеко не отходи.

Жанна, получив разрешение, на цыпочках побежала к противоположному краю контейнера, за которым мы прятались.

Я стоял и слушал молодое, весёлое журчание, опасно разносившееся эхом по всему объёму циклопического промышленного строения.

– Закончила? – спросил я, когда она вернулась.

Она посмотрела на меня исподлобья и промолчала.

Мы двинулись, осторожно обойдя контейнер, и теперь шли вдоль него с другой стороны. Передвигаться между контейнерами было безопаснее: так мы с двух сторон были прикрыты. Выйти на открытую площадку между линией огромных ворот, разделённых полосками металла, и лабиринтами контейнеров было страшно – так нас мог увидеть кто угодно. Миновав место, где минуту назад уединялась Жанночка, мы вновь оказались у края контейнера – теперь с противоположной стороны.

Всё шло нормально, мы быстро шли, почти не прячась.

Где-то хрустнуло стекло. Мы резко остановились и спрятались. В тот момент мы были в очередном узком коридоре между рядами контейнеров с проржавевшими стенками, сквозь которые просматривались их внутренности.

Очень хотелось пить.

Сердце бешено заколотилось. Резко перестало хватать воздуха, как будто отравленная питерская сырость вдруг навалилась всей своей мощью. Моя маленькая подопечная сама прижалась ко мне, вызвав шевеление в паху. Моё физическое развитие оставляло желать лучшего, но потрясающий ужас от всего происходящего мобилизовал последние ресурсы организма.

Мы прошли несколько рядов, расположенных как змеиные рёбра. Хруст повторился. Мы затаились вновь. Затем раздались аритмичные шлепки и следующее за ними шуршание по полу. Мы некоторое время постояли так, задерживая дыхание, каждый пытался определить природу этих звуков, не решаясь выглянуть из-за укрытия. Из-за странного эха определить откуда идёт звук было невозможно. Я решил двигаться и реагировать на угрозу по факту.

Мы вышли из-за укрытия, прошли вперёд два-три шага, и я услышал хрип. Что-то резко дёрнуло меня за ногу, я упал. Хрипело теперь протяжно, от этого звука сводило внутренности.

Помятая голова уже висела на уровне моих голеней, она вот-вот вонзила бы в меня гнилые зубы, если бы не девочка. Она пинком отбила отвратительную башку троглодита.

Я лягнул существо в череп и кое-как, оскальзываясь, поднялся. Как же смердело! Потом сквозь большую дыру в контейнере с ржавыми краями я увидел, что это было.

Видимо, до смерти этому человеку не повезло: он был искалечен: без ног и на всём лице у него было отвратительный мясистый нарост. Картина дополнялась вскрытым горлом, в котором виднелись дыхательные каналы и пищеводная трубка, разорванные укусом другого троглодита. Дохляк, очень быстро перебирая руками и хрипя, пытался вновь повернуться в нашу сторону. В стороне, откуда мы только что пришли, были рабочие столы, на которых лежали проржавевшие инструменты, предназначенные для вскрытия контейнеров – на случай, если замки испортятся при транспортировке. Я добежал туда, взял один приглянувшийся мне лом и пошёл к троглодиту. Уже когда я поднимал руку, я почувствовал чьё-то прикосновение к руке. Чуть не заехал в милое личико.

– Можно я? – спросила она.

Меня что-то кольнуло. Это не нормально, когда столь юное создание имеет желание истреблять, пусть даже жуткую, мёртвую человекоподобную тварь. Но они убили её родителей. Да, она может истреблять их.

Девочка, не собираясь с силами и не тратя время, размахнулась и вогнала лом в бледный череп. Раздался хруст, вокруг расплескалась коричневое месиво.

Дальше я не смотрел. Было неприятно, даже зная, что привычному миру пришёл конец, смотреть как юная душа совершает такое действие.

Когда удары прекратились, позвал её идти дальше.

Дальше могло оказаться страшнее, потому что бомжи редко сидят поодиночке, а этот, уже дважды мёртвый, при жизни явно был одним из них.

На выходе из огромного склада оказался умывальник с капающим краном. Когда-то он был отгорожен кабинкой, судя по вбитым в стену креплениям, но последние обитатели этого склада переоборудовали это пространство по своему вкусу. До того, как стали мёртвыми.

Дальше было вот что.

Мы выбрались из этого склада и оказались в каноническом пейзаже постапокалипсиса. Это абсолютно самодостаточное состояние психики, когда ты воспринимаешь всё, что некогда было чьей-то собственностью и объектом экономического оборота, как что-то, что может пригодиться в выживании.

Заплесневевшие стены с ржавыми потёками от капель с колючей проволоки, натянутой над ними, брошенная, полусгнившая техника. Эта зона пережила свой апокалипсис задолго до начала нынешнего.

Но мы всё-таки нашли то, на чём можно ехать.

Это был большой чёрный джип с открытой дверцей – очевидно, что его хозяин не собирался проводить здесь много времени.

На небольшом удалении от машины валялся неподвижный труп.