Северный шторм

Сомнительно, что он обнаружил меня в темноте – в такие перископы и при дневном свете не больно-то много разглядишь. К тому же огонь в камине слепил наблюдателя и оставлял у него в глазах блики, что могли затем оказать ему во мраке медвежью услугу. Незримый злоумышленник поводил объективом перископа туда-сюда, после чего взялся неторопливо извлекать прибор из-под двери. Заметь враг изготовившуюся к бою жертву, он вел бы себя по-другому.

Осознание превосходства над противником пробудило во мне то самое мальчишество, о котором я только что упоминал. Ситуация позволяла взять негодяя тепленьким, но промедли я еще немного – шансов на это будет уже меньше.

Я вскочил с корточек – от долгого пребывания в неудобной позе у меня уже начинало сводить колени – и что было сил двинул ногой по двери, за которой притаился незваный гость. Эта дверь не запиралась и открывалась как раз туда, куда нужно. Склонившегося у ее порога человека ожидал пренеприятный сюрприз: удар в лоб, после которого вряд ли получится прийти в себя за пару секунд.

Однако распахнутая мной дверь не нанесла противнику ни малейшего ущерба. Судя по всему, в последний момент враг почуял за дверью оживление и отпрянул. Вложив в удар все силы, я потерял равновесие, не устоял на ногах и растянулся на полу прямо перед злоумышленником. Какой досадный промах! Но я сам виноват: с моими скрипящими суставами и затекшими ногами глупо было вообще уповать на молодецкую удаль. Мальчишество не раз выручало меня из бед, оно же явно меня и погубит…

Случившийся конфуз обещал стать фатальной ошибкой, но, не сумев вырубить врага, мне все же удалось его напугать. Вместо того чтобы выстрелить мне в затылок, злоумышленник метнулся в комнату Поля, молниеносным движением уходя с линии огня. Шустрый малый, надо отдать ему должное. Подобному приему меня обучал инструктор Анджей, только вот мне сегодня было уж не до такой прыти.

Негромкие хлопки, сопровождающиеся лязгом автоматического затвора и ритмичными ударами по дереву… Враг стрелял наугад из пистолета с глушителем в надежде, что пули пробьют деревянную стену и поразят меня, пока я лежу на полу. И ты прокололся, братец! Это в относительно теплой Европе внутренние перегородки домов делаются из тонких досок, а в морозной России таковые почти не отличаются по толщине от капитальных стен. Честь и хвала петербургским архитекторам, только что спасшим мою никчемную жизнь! Если выживу этой ночью, следующий мой бокал вина будет выпит за их здравие.

Враг очутился в тупике, потому что в комнате Поля имелась всего одна дверь, а на окне, как и во всем доме, стояла прочная решетка. Я еще не забыл, что представляет из себя самоубийственная ярость, с которой сопротивляются загнанные в угол обреченные противники. Обезумевший от отчаяния враг мог выскочить прямо под пули и, прежде чем умереть, успеть прихватить с собой в Ад и меня. Конечно, морозов в Аду нет и в помине, однако это не повод, чтобы отправиться туда из заснеженного и промозглого Питера. По мне, уж лучше мерзнуть в России, чем греться в Преисподней.

Я не собирался умирать сегодня в собственном доме. Мальчишество закончилось, ему на смену пришли здравомыслие и осторожность. Пока враг суматошно оценивал ситуацию, я вскочил с пола, бросился в гостиную и, с грохотом уронив на пол массивный книжный шкаф, засел за ним, как за баррикадой. Место для отражения атаки было выбрано стратегически удачное. Зайти ко мне в тыл таинственный злодей мог только с улицы – через парадную или служебную дверь, – однако его единственный выход из дома находился у меня на мушке. Чтобы добежать до пожарной двери, врагу потребуется три секунды – за это время я всажу ему в спину полдюжины пуль, даже не целясь. Или столько же пуль в грудь, надумай он не бежать, а атаковать мою баррикаду.

– Ты проиграл, ублюдок! – злорадно проорал я, первым нарушив молчание, что снова воцарилось в доме. – Или сдавайся, или пускай себе пулю в лоб, но к своему сраному Пророку ты не вернешься!

– Лучше ты застрелись, поганый Бегущий Мертвец! – громко, но спокойно отозвался враг. Самообладание в его голосе мне сильно не понравилось, поскольку даже я, занявший выгодную позицию, не мог похвастаться подобной уверенностью. Меня определенно почтил визитом «ночной ангел», а не какой-нибудь рядовой соискатель премии за мою буйную голову. Любопытно, во сколько сант-евро она теперь оценивается? – Сегодня тебе не заболтать меня словами! Я не уйду отсюда, пока не увижу твой дырявый череп!

О чем это он толкует, хотелось бы знать? Когда и в связи с чем я уже вешал ему лапшу на уши? Бегущий Мертвец – этим презрительным прозвищем наградил меня сам Бернард-Мясник. Блистающий кумир моей семинаристской юности, он ничуть не сомневался, что схватит меня или убьет – Бернарда обязывало данное перед строем Охотников Слово Командира. Не выгорело. Бегущий Мертвец не только сбежал и не умер, но и отправил в могилу самого Мясника. Бернард Уильямс был последним на моей памяти, кто называл меня таким прозвищем. Неужели среди моих бывших собратьев оно еще в ходу?

– Мы что, знакомы? – поинтересовался я, стараясь припомнить этот холодный самоуверенный голос, но никаких ассоциаций в памяти не возникало.

– Еще как знакомы! – подтвердил наглый интервент. – Будь проклят тот день, когда я познакомился с такими продажными тварями, как ты, Михаил, Конрад и остальные! Погодите, каиново отродье, рано или поздно мы до всех доберемся!

– Сколько экспрессии! Тебя случайно не магистр Аврелий полемике обучал? Как, кстати, самочувствие вашего главного мастера заплечных дел? – Я взял язвительную ноту, на которой обычно разговаривал с угрожающими мне врагами. Кому-то для поднятия духа требовался алкоголь, кому-то иной стимулятор, а мне всегда придавал уверенности мой сарказм – неотъемлемая черта испано-скандинавской натуры, уникального коктейля, смешанного из холодной нордической и гремучей южной кровей.

Однако не успел я договорить, как из комнаты Поля вылетел серебристый цилиндрик, смахивавший на маленькую консервную банку. Брошенная врагом штуковина срикошетила от стены коридора и угодила точно в дверь гостиной, после чего брякнулась на ковер и подкатилась прямо к моей баррикаде.

Я тоже успел на своем веку побросать гранаты, однако раньше они никогда не падали мне прямо под ноги. Что делать в подобном случае, я знал лишь теоретически, но притупившийся инстинкт самосохранения сработал правильно. Пусть с запозданием, но сработал.

Закрыв уши руками, я, как подкошенный, плюхнулся на пол, успев за секунду и попрощаться с жизнью и подумать, что вражина мог ведь и впрямь швырнуть консервную банку, дабы я купился на эту уловку и дал ему выиграть несколько драгоценных мгновений. И я купился. А куда деваться? Чересчур рискованно проверять, блефует враг или нет. «Нет» означало для меня однозначный и моментальный конец.

Подлец не блефовал – граната и впрямь оказалась настоящая. Но взорвалась она вовсе не так, как я боялся. Взрыв не раскурочил гостиную и не обратил меня в изуродованный труп. Вместо взрыва раздался лишь хлопок и возникла яркая вспышка, на мгновение превратившая ночь в ясный день, да не простой, а озаренный целой дюжиной солнц. Зажмуриться я не успел, и перед глазами заиграли ослепительные радужные блики. Вызвавшая обильные слезы резь была такой, словно мне в глаза еще и кислоты плеснули. Спасибо моей не до конца атрофированной реакции – при вспышке я пялился в пол, а иначе гарантированно получил бы ожог сетчатки и ослеп. Но даже неполноценный шоковый эффект нанес мне урон. Слезы и сонм разноцветных «зайчиков» застилали мне взор. И хотя после вспышки в гостиной уже должна была наступить темнота, мне до сих пор казалось, что на небе продолжает сверкать плеяда солнц, льющих в окна потоки нестерпимо ярких лучей.

Если бы не пистолет и горящий камин, что также помог мне выйти из трудной ситуации, сомневаюсь, что я написал бы эти строки. Все, что я мог сейчас видеть, – это размытые очертания шкафа-баррикады да оранжевое световое пятно от каминного огня. Условия, в которых мне приходилось отражать атаку, были еще хуже, чем у ослепшего Самсона в его последней битве с филистимлянами. Тот хоть мог крушить руками колонны и давить врагов обломками здания, а мне, кроме верного «стечкина», полагаться было не на что.

Я знал, что за вспышкой непременно последует вражеская атака, счет шел уже на секунды. Дабы создать иллюзию, что нахожусь в абсолютной беспомощности, я принялся жалобно кричать и для пущей убедительности выстрелил несколько раз наугад поверх баррикады. Пусть противник думает, что я ослеп и впал в панику. А вот вставать с пола я не торопился: поваленный шкаф служил для врага серьезным препятствием, и, чтобы прикончить меня, «ночному ангелу» требовалось обежать преграду со стороны камина. Я надеялся, что почуявший близкую победу ватиканец не догадается, в какую ловушку его загоняет жертва – агонизирующая, но все еще смертельно опасная, как недодавленная змея.

Конечно, враг мог легко разрушить мою зыбкую стратегию, но это, как говорят в России, бабушка надвое сказала. Моя бурная симуляция агонии обязана была внушить противнику уверенность и как следствие заставить его пренебречь осторожностью. Лишь на самую малость, достаточную для того, чтобы я успел первым спустить курок.

Я пытался расслышать приближение врага по звуку шагов, но ватиканский рыцарь плаща и кинжала обогнул баррикаду по-кошачьи тихо. Сохранять бесшумность даже в стремительной атаке – признак отменной выучки. Но в этом скоротечном поединке я полагался на слух во вторую очередь. А в первую, как это ни парадоксально, доверился полуослепшим глазам, что неотрывно следили за оранжевым пятном света от каминного огня. Туда же был нацелен и ствол «стечкина», в магазине которого еще оставалась половина патронов.

И когда свет камина вдруг померк, я без промедления выпустил в том направлении три пули, а затем, совершив резкий перекат по полу, выстрелил еще шесть раз. Траектории последних пуль веером расчертили гостиную и предназначались уже для добивания врага. Я знал, что, по крайней мере, два первых патрона были израсходованы не впустую – малая дистанция до цели позволяла определить это даже на слух.

Звук падающего тела и звон стекла – подстреленный ублюдок рухнул на мой любимый журнальный столик, – однако, не позволили мне допустить ту же ошибку, что и враг. Еще как минимум две минуты я пролежал на полу, за креслом, держа пистолет наготове и стараясь слезящимися глазами разглядеть, насколько пострадал злоумышленник и не намерен ли он сопротивляться. Хруст и скрежет битого стекла, а также неразборчивая сдавленная брань говорили о том, что «ангел» пытается подняться на ноги, но у него это не выходит. Вряд ли он симулировал агонию – хрип простреленных легких не подделаешь.

Я дождался, когда шумное дыхание ватиканца станет прерывистым и редким, и только потом поднялся с пола и приблизился к поверженному противнику, чье лицо скрывалось под вязаной маской-шапочкой. Не спрашивая умирающего ни о чем, я оказал ему ту же услугу, что когда-то и Карлосу Гонсалесу. Избавить врага либо смертельно раненного собрата по оружию от мучений – одна из редких милостей, о которой не надо просить Охотников, как настоящих, так и бывших.

– Спасибо, что хоть ты не проклял меня, – поблагодарил я уже мертвого «ангела», сделав это совершенно искренне. Он и впрямь заслужил благодарность: быть дважды проклятым умирающими – пожалуй, это уже чересчур…

Зрение постепенно возвращалось в норму. Правда, глаза еще болели и слезились, но выключатель на стене я отыскал с первой попытки. Тусклый свет лампочки озарил гостиную и показал во всей красе ее разгромленное убранство. Кэтрин это явно не понравится, но повод для оправданий у меня имелся железный.

Я поставил пистолет на предохранитель и, пытаясь унять нервы, приложился прямо к горлышку недопитой бутылки вина, чудом не разбившейся вместе со столиком. Руки мои подрагивали: еще один признак утраты боевой формы; раньше подобное случалось крайне редко. Настала пора выяснить, кто именно из старых знакомых наведался ко мне с незапланированным визитом. Сомнительно, что убийца явился с компанией, иначе другие «ночные ангелы» не стали бы мяться у порога, пока их товарищ доводил до хозяина этого дома волю своего Пророка.

Я снял с покойника маску и тщательно вытер ею его заляпанное кровью лицо. Помыслы негодяя не сбылись, как и помыслы Мясника. Я угрюмо вздохнул: следующий «ангел», который решит пожаловать по мою душу, может оказаться рожденным под более счастливой звездой…

Михаил заявился через полчаса после случившегося, сделав это с присущей только ему бесцеремонностью. Но сегодня его бесцеремонность перешла все допустимые рамки. Сначала в парадную дверь громко и настойчиво постучали, однако не успел я спуститься со второго этажа, откуда обозревал ночную набережную, как под окнами раздался чей-то встревоженный крик:

– Вижу труп! В гостиной, на полу, возле камина!..

– Ломайте дверь! – тут же последовал категоричный приказ моего беспардонного товарища.

– Стой!!! – заорал я, спеша к лестнице. – Я тебе сломаю, ублюдок!

– Кто-то кричит! – вновь забеспокоились снаружи.

– Кажется, Эрик еще жив! – вынес заключение Михаил и рявкнул: – Быстрее ломайте, сукины дети!

После этого торопиться в прихожую было уже не обязательно. К тому же останавливать команду Михаила было не только бесполезно, но и опасно. Одновременно шарахнули три дробовика, снося дверные петли и вышибая замок, после чего выломанная дверь была отброшена прямо на тротуар. Грохот еще не стих, а ко мне в прихожую уже ввалились с оружием на изготовку два дюжих «бобра» – так здесь именовали в просторечии жандармов из бригады быстрого реагирования. В пределах княжества это универсальное спецподразделение приходило на помощь коллегам из любых других ведомств, в том числе и контрразведке. Я еще не успел сообщить об инциденте кому следовало, но, очевидно, заслышавшие выстрелы соседи меня опередили и вызвали жандармов. А те, по всей видимости, оповестили Михаила, который отнесся к поступившему сигналу тревоги со всей присущей ему серьезностью. То есть, как обычно, перегнул палку, когда можно было этого не делать.

– Стоять! Оружие на пол! Руки на затылок, ноги врозь, лицом к стене! – гаркнули «бобры», перекрикивая друг друга. Только тут я спохватился, что, находясь под стрессом, вышел встречать «гостей» с пистолетом в руке. Пришлось подчиниться. Вот бы Пророк потешился, когда узнал, что отступник Хенриксон был застрелен по ошибке в собственном доме ретивой питерской жандармерией! Приятный сюрприз выдался бы для Его Наисвятейшества.

Один из «бобров» грубо ткнул меня в затылок, отчего я стукнулся лбом о стену, и начал кропотливо обыскивать. Второй жандарм ногой отпихнул «стечкин» к двери и, взяв на мушку лестницу, свистом подал сигнал товарищам, чтобы те входили за дозорной группой. Еще три вооруженных крепыша ворвались в прихожую, а уже за ними с пистолетом в одной руке и тростью в другой порог переступил Михаил. Да, с его хромотой ходить в авангарде штурмовой группы было уже нельзя. Хотя раньше, когда Михал Михалыч служил в Братстве Охотников под моим командованием, он частенько лез на рожон, порой даже вопреки моим приказам.

Или после всего пережитого у меня был слишком потрепанный и неузнаваемый вид, или Михаил плохо продрал спросонья глаза, только, когда он наконец-то опознал меня в полумраке, «бобры» успели осмотреть почти весь дом.

– От те на! – прокомментировал контрразведчик мою неприглядную позу, в которой я оставался по приказу сторожившего меня жандарма. – Извиняй, товарищ, накладочка вышла. Ну да с кем не бывает… Клянусь моими обожженными усами, мы уж думали, что тебе хана… У, головотяпы!

И Михаил состроил жандарму свирепую многообещающую рожу, отчего пышные усы контрразведчика взъерошились, словно загривок злобного пса. Жандарм моментально просек, что контрразведка рассержена, убрал оружие и немедленно продублировал извинения.

– Накладочка?! – заскрежетал я зубами, почесывая ушибленный лоб. – От гребаного ватиканца ущерба меньше, чем от вас! Да, поганец чуть меня в гроб не загнал, но он хотя бы не стал дверь выламывать!

– Это точно был ватиканец? – посмотрев на лежащий в гостиной труп, невозмутимо уточнил Михаил. Он давно усвоил, что любое мое возмущение обычно сходит на нет за пару минут. – Почему ты так уверен, что покойничек оттуда? – Он ткнул пальцем в сторону Финского залива. – Может быть, Ватикан просто нанял на это дело кого-то из местного отребья?

– Сам убедись, – буркнул я, понемногу остывая от нахальства жандармов, и попросил: – Только пусть парни сперва дверь на место поставят, а я уже потом починю, как надо. Не март месяц все-таки.

– Не май! Так у нас принято говорить. – Михаил не преминул закрасить еще один пробел в моих познаниях в русском языке. – Это тебе не Святая – тьфу на нее! – Европа. Здесь март от февраля ничем не отличается.

– Иди ты… – отмахнулся я, не желая вступать в филологические дискуссии при посторонних. Да и момент для этого был неподходящий.

– Степа, Коля! – Контрразведчик ткнул пальцем в двух ближайших «бобров». – Слышали просьбу этого законопослушного гражданина? Сделайте доброе дело, приберитесь тут малость.

Степа и Коля, которые, поставленные рядом, запросто перекрывали собой прихожую, скуксились, но без пререканий отправились выкапывать из снега входную дверь. А их товарищи и руководитель операции проследовали вслед за мной в разгромленную гостиную…

Я отлично знал, что хромоногий Михаил может легко обходиться без трости. И хоть хромал он довольно сильно, на самом деле его хромота была не такой уж мучительной. Если требовалось, калека даже мог пробежаться трусцой – я своими глазами видел, как однажды он задал стрекача, не желая встречаться на улице со своей бывшей супругой – уже не помню, третьей или четвертой по счету. Однако когда на горизонте Михаила не маячили отвергнутые им пассии, он передвигался степенной походкой дворянина, которая была бы абсолютно неосуществима без солидной трости с набалдашником. Сам князь Сергей мог бы поучиться у этого усатого лицемера искусству «благородной ходьбы».

Кто не был хорошо знаком с моим другом, тот обычно проникался сочувствием к хромому калеке, чего он, собственно говоря, ото всех и добивался. Мало кто найдет в себе силы ответить грубостью или отказать в просьбе страдальцу, в чьих глазах наблюдался океан тоски, вызванной тяжкой судьбой инвалида.