– Ах, вы знаете? Это делает честь вашей проницательности и исключает всякую возможность сведения между вами каких-либо счетов,? – пробормотал совсем сбитый с толка Бестужев.
– Это почему же? – надменно выпрямился «конюх».? – Не потому ли, что он – не то граф, не то принц? Но, дорогой Петр Михайлович, не забывайте, что этот граф-принц не настоящей крови и что таких господ величают…
Резкое, отвратительное слово прозвучало в кабинете русского вельможи.
– Вы забываетесь, Бирон! – вспыхнул Бестужев.? – Всему есть предел.
– Совершенно верно, ваше превосходительство,? – невозмутимо продолжал Бирон.? – И первое, чему должен быть положен немедленно предел,? – это неуместному и чрезмерному ликованию Митавы по поводу кукольного избрания этого авантюриста Морица герцогом. Смотрите, Петр Михайлович, как бы для вас это не явилось равносильным смертному приговору.
– Как так? – привскочил на кресле Бестужев.
– Очень просто. В то время как в Митаве происходит ликование, возжигаются иллюминации, к Митаве приближаются два неожиданных гостя. Из Варшавы едет Василий Лукич Долгорукий, а к курляндской границе подъезжает сам светлейший Александр Данилович Меншиков.
Бестужев вскочил так порывисто, что кресло отлетело в сторону.
– А вы… вы откуда же это знаете? – дрогнувшим голосом спросил он.
Бирон, насмешливо поведя плечами, ответил:
– У меня, ваше высокопревосходительство, есть друзья, которые сообщают мне интересные новости. Ну-с, теперь вы сообразите сами: для чего сюда едут два посланца ее величества Екатерины Алексеевны, один из которых – сам всесильный Меншиков? Для того, вы полагаете, чтобы приветствовать избрание Морица Саксонского? Так вот я и спешил к вам, чтобы предупредить вас о тех черных тучах, которые сгущаются над Митавой и отчасти над вашей головой.
– И это… это верно? – всколыхнулся Бестужев.
– Вы можете ждать появления Долгорукого или извещения от светлейшего каждую секунду,? – резко произнес Бирон.? – Мой совет вам: немедленно отдайте распоряжение о прекращении иллюминации и народного ликования; помните, что все это учтется вам!
Бестужев позвонил и отдал краткий приказ:
– Тушите огни! Чтоб ни одна плошка не освещала моего дворца…
И вскоре дворец русского резидента стоял большой черной массой.
– Если все это подтвердится, Эрнст Иванович, я буду считать себя вашим должником,? – взволнованно проговорил Бестужев.
– Мы еще сочтемся, Петр Михайлович… Я просил бы вас только об одном: не становиться на моем пути.
Наступило молчание.
– Вы вот, Эрнст Иванович,? – заговорил Бестужев,? – только что сказали одну фразу, смысл которой для меня неясен, туманен: «Я не хочу никому отдать Анну». Так?
– Так!
– Что должна означать эта фраза? Теперь мы наедине, мы можем говорить откровенно,? – продолжал Бестужев.
– Извольте, я сам не люблю играть в прятки. Для вас, Петр Михайлович, кажется, не должно бы быть секретом, что ее светлость, Анна Иоанновна, подарила меня своею благосклонностью… Припишите это чему угодно: моей ловкости или ее скуке,? – но факт остается фактом.
Бестужев изменился в лице и закусил губу.
Бирон заметил это.
– Вы, может быть, осуждаете меня за то, что я оглашаю тайну, какую обыкновенно не принято говорить даже на исповеди священнику? – спросил он.? – Но, во-первых, вы сами настаивали на полной откровенности, а во-вторых, мы – не просто мужчины, а люди придворные, которым разрешено делать такие ходы, какие не дозволяются простым смертным.
«Ловкий он, ох, ловкий!» – проносилось в голове Бестужева.
– Итак, это совершилось,? – продолжал между тем Бирон.? – О том, что вы знаете это, не может быть сомнения. Лучшим доказательством служит ваше письмо к вашей дочери Аграфене Петровне Волконской.
– Как?! Вы и это знаете?
– Знаю. Хотите, я вам на память скажу начало его? «Я в несносной печали; едва во мне дух держится, потому что через злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш недруг (Бирон) более в кредит остался».
– Как вы узнали содержание этого письма? – глухо спросил Бестужев.
– А не все ли это вам равно, Петр Михайлович? Только вы одну ошибку допустили: я – вовсе не ваш недруг, а друг, а вот по отношению ко мне-то вы разные интриги пробуете подпускать.
Бестужева передернуло.
– Итак, я не хочу отдавать то, что мне принадлежит! – опять надменно выпрямился Бирон.? – Вы извините меня, но это только русские дур… глупые люди глядят спокойно и хладнокровно, как мимо их рта проносят ложку.
– И конечная цель вашего домогательства? – прищурился Бестужев, играя лорнетом.
– Она так высока, что вы, donner-wetter! – даже не поверите мне! – потер руки Бирон.
Бестужев с нескрываемым удивлением глядел на тайного фаворита ее светлости.
Бирон подошел и заглянул во все двери кабинета.
– Что это вы делаете, Бирон? – спросил резидент.
– Иногда и двери имеют уши, ваше превосходительство,? – прошептал «конюх», а затем, подойдя вплотную к Бестужеву и в упор глядя на него, продолжал: – Скажите, Петр Михайлович, вы верите в тайные науки магов и чародеев?
Бестужев усмехнулся:
– Вы положительно решили сегодня изводить меня загадками, любезный Эрнст Иванович.
– Однако вы не пожалеете о сегодняшнем вечере… Итак, верите вы или нет?
– Нет! – решительно ответил Бестужев.
– Напрасно! Смотрите на мою руку. Этой руке было предсказано, что она будет поддерживать корону. Что вы скажете на это, Петр Михайлович?
Ироническая улыбка тронула углы губ Бестужева.
– Скажу, что это предсказание в некотором отношении исполнилось,? – ответил он.? – Вы очень близко стоите к особе, на голове которой находится герцогская корона.
Бирон, отрицательно покачав головой, возразил:
– Этого мало.
– Я вас тогда не понимаю: о какой же еще короне говорите вы?