Герцогиня и «конюх»

Императора отвезли в охотничий замок. Там он выпил насильно еще вина и ему стало совсем скверно. Его колотил ужаснейший озноб, глаза покраснели, на лице появились ярко-багровые пятна.

– Скорее, скорее во дворец!.. Доктора!.. Я, кажется, умираю…? – пролепетал он в полубредовом состоянии.

Лицо Ивана Долгорукого выражало сильное беспокойство.

– Как вы думаете, что это с ним? – растерянно обратился он к Бирону.

– Signum mortis,? – резко ответил «конюх».

– Что? – удивленно воскликнул полупьяный князь Иван.

– Ну, этого вам не понять! – нахально ответил Бирон.

III

Последние дни митавского заточения

Анна Иоанновна сильно подалась за эти годы.

Бирон не солгал, сказавши Остерману, что на нее опять напала злейшая хандра, что она чувствует себя отвратительно. И, действительно, слишком уж много разнородных чувств пришлось переиспытать несчастной герцогине Курляндской в это короткое время.

Суровая опала, постигшая Петра Михайловича Бестужева, если и не особенно больно, то все же поразила ее.

«Проклятая Аграфенка, доплясалась! – думала она о дочери своего старого «друга».? – И отца за собой потащила».

И вдруг неожиданное для нее воцарение юного Петра II. Это явилось для Анны Иоанновны жестоким ударом. Загипнотизированная «вещим» предсказанием великого Джиолотти и уверениями Бирона, она днем и ночью видела перед собою в мечтах императорскую корону. Екатерина умирала. О, с каким трепетом ожидала Анна Иоанновна чуда с собою!

«Придут за мной… Скажут: „Вы – наша императрица. Да здравствует ваше величество!”»,? – преследовали ее ночью кошмарные мысли.

И вдруг после всего этого воцарение императора Петра?II, мальчишки, под регентством презренного раба Меншикова.

– Надули! Обманули меня! – яростно вырвалось у Анны Иоанновны.? – Этот кудесник налгал, одурачил!..

Падение Меншикова ошеломило герцогиню своей неожиданностью.

Это известие принес ей Бирон.

– Что?!.? – воскликнула она, вскакивая.? – Эрнст, повтори!

И Эрнст повторил ей:

– Да, Анна, в ту минуту, когда я говорю с вами, тот человек, перед взглядом которого трепетала вся Россия, в жалкой кибитке едет по снеговым равнинам полярной Сибири к месту своей ссылки – в город Березов.

Жгучая радость совсем тогда захватила дыхание Анны Иоанновны. С поразительной ясностью вспоминались ей картина ее «постыдного» свидания с этим «пирожником» в Риге, ее унижение и его торжество, ее слезы и его надменная улыбка. Откуда-то выплыло и лицо Морица Саксонского, единственного человека, которого она полюбила так мучительно-страстно и которого, по повелению Меншикова, так жестоко оскорбила.

И она, вся дрожа от волнения, бросилась тогда к столу и написала письмо «Данилычу»:

«Помнишь ли ты, презренный раб, как к тебе на вынужденное свидание являлась русская царевна и герцогиня Курляндская, как она плакала пред тобой, какому унижению ты предал ее? Помнишь ли ты, Александр Данилович, слова племянницы твоего благодетеля об отмщении? Ну, вот теперь и я тебя спрошу: сладко ли тебе, проклятый, в холодных снегах Сибири?…

    Анна».

Да, все, все это вспоминалось Анне Иоанновне в декабрьский вечер 1730 года.

Бирон уехал в Москву. С момента его отъезда герцогиня до сих пор не получала от него письма, и это особенно злило и волновало ее.

Как и прежде, уныло-зловеще завывал ветер в старых печах Кетлеровского замка. На дворе выла и крутила метель, навевая огромные сугробы снега. Темно, тоскливо было на душе многолетней митавской затворницы.

– Ваша светлость! – послышался сзади нее голос фрейлины фон Менгден.

Анна Иоанновна, оторвавшись от дум, испуганно повернулась в зеленом кресле и воскликнула:

– Ах, вы испугали меня, милая Менгден! Что вам?

– Какая-то женщина домогается свидания с вами, ваша светлость!

– Кто она?

– Она не называет своего имени, но умоляет, чтобы вы приняли ее. Она говорит, что вы хорошо знаете ее, что она имеет право на ваше милосердие.

Анна Иоанновна колебалась с минуту, но потом решительно произнесла:

– Хорошо!.. Впустите ее!

Вскоре вошла женщина высокого роста. Была ли она стройна или полна – разобрать было нельзя, так как одета она была в какой-то безобразный бурнус мешком, местами порванный. Голова и лицо были закутаны простым черным шерстяным платком. Женщина, по-видимому, от холода сильно дрожала.

– Кто вы, милая, и что вам надо от меня? – ласково спросила Анна Иоанновна.

– Умоляю вас, ваше высочество и ваша светлость, разрешить мне ответить на этот вопрос без свидетелей, наедине,? – хриплым, больным голосом ответила незнакомка.

Анна Иоанновна вздрогнула. Что-то знакомое послышалось ей в этом голосе. Она, по натуре трусливая, почувствовала вдруг страх перед этой женщиной и дрожа спросила:

– К чему эта таинственность? Почему вы не можете говорить при моей фрейлине?

– Вы сами поймете, ваше высочество, почему мне неудобно говорить при других,? – тихо и все так же умоляюще прошептала незнакомка.

– Уйдите, Менгден!..? – приказала герцогиня, подумав:

«Что она мне может сделать? Кругом меня слуги…»

Лишь только они остались одни, женщина скинула платок с головы и лица и, опустившись перед Анной Иоанновной на колени, воскликнула:

– Ваша светлость, сжальтесь! Теперь вы видите, кто перед вами?

Герцогиня порывисто отшатнулась.

– Вы?! – испуганно вырвалось у нее.

– Да, это я, ваше высочество.