Чужой ребенок

– А если он задохнется? Опять! Как в прошлый раз!

– Да перестань, почему? С чего? Нормально всё сейчас. Тыковку ест, водичку пьет. И щеки не красные.

– А если он задохнется от собственной рвоты? – сказала Ира.

Миша улыбнулся:

– Как Бон Скотт из «Иси Диси»?

Била Ира Мишу редко. В исключительных случаях. А тут он даже сообразить ничего не успел, как получил сильную, глухую пощечину.

Миша схватился за щеку:

– Ай. Ты чего?

– Ничего! Я тебе покажу, Бон Скотт!

Ира нанесла еще несколько быстрых и несильных ударов по корпусу.

– Больно! – сказал Миша.

– Это я еще разминаюсь! – она тяжело дышала. Но скорее не от физической нагрузки, от возмущения.

– Устала? – спросил Миша с сочувствием.

– Да, – ответила Ира.

– Иди ко мне, я тебя обниму.

– Не пойду.

Тогда Миша сам сделал несколько шагов и обнял Иру. В его руках она начала тихо плакать.

– Я так боюсь за него, – говорила она, всхлипывая. – Каждый день. Каждую ночь!

– Ты просто устала, – он поцеловал ее в мокрую щеку.

– Нет! Не просто, – Ира выбралась из объятий. – А очень. Я очень устала.

– Ну, если так, – начал Миша. – Мы можем…

– Чтобы в детдом его? Никогда!

– Да я этого не говорил. Только не бей!

– Я знаю, что ты хочешь от него избавиться!

Миша крепче прижал ее к себе.

– И не обнимай меня! – Ира отступила назад.

Мише всё это надоело.

– Ладно, – сказал он. – Пойду Ванечку разбужу. Пора уже.

– Не трогай его! Моя очередь его будить! – сказала Ира твердо. – Моя!

Это было невероятное удовольствие целовать Ванечку в теплую щечку и видеть, как глаза его раскрываются, словно бутоны, и как он быстро находит тебя сонным еще взглядом и сразу улыбается, расцветает улыбкой, начинает сиять, как будто внутри него включили свет, и тянется к тебе ручками, пытаясь обнять.

* * *

Я спала без снов. Точно водолаз висела в воде над темной впадиной, думая, опускаться мне ниже или нет.

Сквозь сон услышала папин голос:

– Юлечка. Юлечка, вставай! Юлечка!

Надо сказать, что я ненавижу, когда на меня смотрят во сне. Пришлось открыть глаза.

– На работу пора, – сказал папа. – Опоздаешь.

– Я спала с открытыми глазами?

– Нет. С закрытыми. Ты спала, как ангел.

– Пап, только не начинай, – ответила я и сбросила с себя одеяло.

Когда живешь в одной квартире с отцом, приходится спать в пижаме. Я это ненавижу. Хотелось бы спать голой, как мать-покойница говорила, «чтобы тело дышало», но это, наверное, в другой жизни.

Отец каждое утро будил меня, кормил, провожал на работу. И всё это под треск радиоточки, последней в городе Москве. С полупоклоном он протягивал мне сверток с бутербродами. Смотрел, как я надеваю пальто.

– Ты такая худенькая. Ножки тоненькие, – говорил он мне.

– Пап, ножки у меня как два ливанских кедра!

Но он упрямился:

– Ты худенькая.

Я с ним не спорила. Ведь в кого он превратился с того памятного дня. Моя большая еврейская папа!

Я решила ждать терпеливо, не дергаясь. Привыкла к шуму офиса, слушала, как булькает вода в кулере. По этому звуку научилась не глядя определять, сколько в нем осталось воды.

Амуры под потолком в офисе, даже они перестали смотреть на меня. Я и моя бледная тень чаще всего зависали в переговорной с кофемашиной. Сидела с прямой спиной, дополнение к стулу, блуждала в интернете до опупения. И однажды при мне с верхней полки шкафа упала целая стопка жестких папок с договорами.

Прямо у меня за спиной. Ни с того ни с сего. Разом несколько увесистых папок, а следом договоры – водопадом. Я так испугалась, чуть пароль от смартфона не забыла.

На полу небольшой курган из писчей бумаги, а я думаю, что за мистика?! Решили сами свалиться? Почему? Это какой-то знак! Думала, что за знак? Ничего не придумала и стала собирать бумаги с пола. Заодно и привела почти весь шкаф в порядок. Но когда пыталась открыть застекленную его часть, в переговорную вошел энергичный Геныч.