Неандертальский параллакс. Гибриды

Но Корнелиус – человек, а не животное! Наверняка ведь то, что верно для грызунов, неверно для…

Прокрутив страницу, он обнаружил на ней работу исследователей Хейма и Харша, из которой следовало, что 50 % кастрированных насильников «прекращают демонстрировать сексуальное поведение вскоре после кастрации – схожий эффект обнаружен у крыс».

Конечно, когда он сам был студентом, феминистки в один голос утверждали, что изнасилование – это насильственное, а не сексуальное преступление. Но нет. Корнелиус, имея в этом деле совсем не праздный интерес, прочитал книгу Торнхилла и Палмера «Естественная история изнасилования: биологические основы сексуального принуждения», когда она вышла из печати в 2000 году. Базируясь на эволюционной психологии, книга обосновывала идею о том, что изнасилование – на самом деле репродуктивная стратегия, сексуальная стратегия для…

Корнелиус терпеть не мог думать о себе в таких терминах, но знал, что такова правда: для самцов, не обладающих достаточной силой и статусом, чтобы размножаться обычным способом. То, что он этого статуса был несправедливо лишён, ничего не меняло; факты были таковы, что статуса у него не было, и получить он его не мог – по крайней мере, в академических кругах.

Он по-прежнему ненавидел ту политику, благодаря которой его держали в чёрном теле. Эксперт по древней ДНК из него был не хуже, чем из Воган, – он работал в Оксфорде, чёрт подери, в Центре изучения древних биомолекул!

Это было несправедливо от начала до конца – как дурацкие «компенсации за рабство», когда людей, которые сами не сделали ничего плохого, просят отслюнить немалые деньги людям, чьи давно умершие предки безвинно пострадали. Почему Корнелиус должен страдать из-за половой дискриминации при приёме на работу, практиковавшейся поколения назад?

Он ненавидел всё это долгие годы.

Но сейчас…

Сейчас…

Сейчас же он просто злился и впервые за всё время, что Корнелиус мог вспомнить, кажется, держит свой гнев под контролем.

Нет сомнений в том, почему ярость теперь гораздо меньше душит его. Хотя так ли это? В конце концов, прошло не так уж и много времени с тех пор, как Понтер отстриг ему яйца. Мог ли Корнелиус почувствовать эффект так скоро?

Ответ, очевидно, был утвердительным. Продолжив шарить по Сети, он наткнулся на статью в газете «Нью таймс» из Сан-Луис-Обиспо с интервью Брюса Клотфелтера, который двадцать лет провёл в тюрьме за растление малолетних, прежде чем подвергнуться хирургической кастрации. «Это просто чудо, – сказал Клотфелтер. – На следующее утро я осознал, что проспал ночь без этих ужасных сексуальных сновидений, что мучили меня многие годы».

На следующее утро…

Господи, какой же у тестостерона период полураспада? Несколько нажатий клавиш, щелчков мышкой, и вот ответ: «Период полураспада свободного тестостерона в крови составляет всего несколько минут», сообщил один сайт; другой говорил о примерно десяти минутах.

Дальнейшие изыскания привели его на Геосити, на страницу человека, родившегося мужчиной и подвергшегося кастрации без гормональной терапии до или после операции. Он сообщал следующее:

«Четыре дня после кастрации… похоже, что ожидание зелёного света на светофоре и другие мелкие неприятности уже не так сильно раздражают меня…

Через шесть дней после кастрации я вышел на работу. День выдался чрезвычайно напряжённый… но я сохранял спокойствие до самого его окончания. Я уверен, что это следствие кастрации, и без тестостерона определённо чувствую себя лучше.

Через десять дней после кастрации я чувствую себя пёрышком, летящим по ветру. Мне становится всё лучше и лучше. Спокойствие стало для меня самым сильным эффектом кастрации, за ним следует снижение либидо».

Немедленный эффект.

Ощутимый эффект в течение суток.

Эффект, заметный через несколько дней.

Корнелиус знал – знал! – что мысль о том, что Понтер с ним сделал, должна приводить его в ярость.

Но ему было всё труднее испытывать гнев по какому бы то ни было поводу.

Глава 10

В пытливом духе, что заставил других наших предков храбро вести свои лодки за горизонт, открывая новые земли в Австралии и Полинезии…

Открыть новый межмировой портал в штаб-квартире Объединённых Наций хотели по одной весьма веской причине. Существующий портал находился в 1,2 километра по горизонтали от ближайшей точки глексенского подъёмника и в трёх километрах от ближайшего лифта на барастовской стороне.

На то, чтобы перебраться с поверхности этого мира на поверхность другого, у Мэри и Понтера ушло около двух часов. Сначала они надели каски и бахилы и спустились на подъёмнике в шахту «Крейгтон». На касках имелись встроенные фонарики и опускающиеся звуконепроницаемые протекторы для ушей.

Мэри взяла с собой два чемодана, и Понтер сейчас нёс их без видимых усилий, по одному в руке.

Большую часть пути они проделали в обществе пятерых горняков, которые вышли на один уровень выше того, на который спускались Понтер и Мэри. Генетик этому даже обрадовалась – ей всегда было не по себе в этом подъёмнике. Он напоминал о том, как они с Понтером спускались на нём в первый раз, и она, чувствуя себя ужасно неловко, пыталась объяснить ему, почему не смогла тогда ответить на его ухаживания, несмотря на свой очевидный интерес к нему.

Они вышли на уровне 6800 футов и начали долгий пеший переход к расположению нейтринной обсерватории. Мэри никогда особо не любила физические упражнения, но Понтеру сейчас приходилось даже хуже, чем ей, поскольку температура так глубоко под землёй постоянно держалась на уровне 41 градуса по Цельсию – невыносимом для неандертальца.

– Как же я буду рад снова попасть домой, – проговорил Понтер. – Снова на воздух, которым я могу дышать!

Мэри понимала, что он имеет в виду не враждебную атмосферу глубинной шахты. Понтер говорит о воздухе мира, где не жгут ископаемое топливо, запах которого терзает его массивный нос практически в любом месте этой Земли, хотя он и утверждал, что в сельской местности, к примеру у Рубена дома, его, в принципе, можно терпеть.

Мэри вспомнила песенку из телевизионного шоу, которое любила смотреть, когда была ребёнком:

Дышать!

Кутить!

Кто главный тут?!

Прощай, городской уют![29 - Песенка из заставки американского телесериала 1960-х «Зелёные просторы» (Green Acres) о семейной паре, переехавшей из Нью-Йорка в деревню. Муж, Оливер Дуглас, полон решимости начать новую жизнь в селе, тогда как его жена, Лиза, скучает по жизни в большом городе. Перевод по локализации канала СТС. (Прим. пер.)]

Она надеялась, что приживётся в мире Понтера лучше, чем Лиза Дуглас в Хутервилле. Но она ведь не просто покидает мир, населённый шестью миллиардами душ, и поселяется в мире, где живёт лишь сто восемьдесят пять миллионов… миллионов людей; она не может говорить про барастов «столько-то душ», потому что они не считают, что обладают таковыми.

В день, когда они уезжали из Рочестера, у Понтера было интервью на радио; на неандертальцев, где бы они ни оказались, всегда был высокий спрос в качестве гостей различных шоу. Мэри с интересом слушала, как Боб Смит с WXXI, местного отделения «Пи-би-эс», расспрашивал Понтера о неандертальских верованиях. Смит уделил немало времени неандертальской практике стерилизации преступников. И теперь, когда они брели по длинному грязному туннелю, эта тема вдруг всплыла в её памяти.

– Да, – сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, – ты держался отлично, но…

– Но что?

– Ну те вещи, которые ты говорил – про стерилизацию людей. Я…

– Да?

– Прости, Понтер, но я не могу этого принять.

Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.

– Почему?

– Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.

Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.

– Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, – сказал он наконец, – но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека – как вы это называете? – забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.

– Естественный отбор, – сказала Мэри. – Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.