Салюки, Затерявшийся В Бордовом

– Как дела, Гарри? – спросил я тихо, всё еще опасаясь, что он растворится в воздухе, превратившись в волшебную пыльцу.

Гарри едва заметно кивнул, снова погрузившись в учебник по бухгалтерии, а я направился к своему столу в поисках расписания лекций. Я никак не мог его найти пока не залез под стол, где обнаружил его среди клубков давно свалявшейся пыли. Но пока я не знал какой сегодня день, от расписания не было никакого толка. Определить месяц тоже не помешало бы.

– Гарри, какой сегодня день? – крикнул я через комнату.

– Суббота, – ответил Гарри, даже не взглянув на меня.

– Спасибо, а какой месяц?

В этот раз Гарри оторвал взгляд от учебника и посмотрел на меня.

– Ты, наверное, шутишь, Федерсон? – он снова погрузился в чтение.

– Март? – предположил я.

– Федерсон, ты не мог бы прекратить заниматься ерундой?

– Апрель? Сейчас апрель?

Гарри схватил трубку и спички и начал прикуривать.

– Ну, Федерсон, как я понимаю, если ты забыл, когда у нас «Ночь бифштекса» в прошлом месяце, перепутал комнаты в общежитии на прошлой неделе и снова потерял свое расписание. Ты ведь его только что искал, верно? Значит, вполне возможно, что ты действительно не знаешь, какой сейчас месяц. Ладно, сейчас май. Первое мая... Первое мая 1971... 1971 год нашей эры.

– Спасибо, Гарри, – произнес я так, словно был ведущим игровой шоу-программы, что собирался представить следующего игрока.

Внезапно я осознал, что чувствую что-то такое, что ускользало от меня на протяжении десятилетий: я был доволен собой. В этот момент я снова почувствовал себя совершенно комфортно от того, что живу в 108 комнате корпуса «Бейли-Холл». Учитывая удовольствие от прослушивания композиции «Летом» чуть раньше, это уже было вторым случаем за сегодняшний день. Рекорд за десять лет жизни!

Гарри вернулся к своим уравнениям, а я стал изучать расписание. Хорошее настроение улетучилось в тот момент, когда я заметил, что алгебра в расписании у меня с понедельника по пятницу в 7:30 утра. Именно из-за этого предмета я вылетел из университета и отправился солдатом во Вьетнам.

Почему, ну почему я поставил алгебру на 7:30 утра?

Тут же оживившиеся гремлины начали громить молотками ощущение счастья, и, снова возникшее напряжение, заставило мои пальцы инстинктивно вцепиться в расписание с такой силой, что я чуть не разорвал его на две части. Помимо алгебры, у меня были лекции по истории телевидения и радиовещания, а также по психопатологии пять раз в неделю, и по геонауке три раза в неделю. Также, полчаса в неделю я работал в эфире радиостанции WSIU. Я не был в эфире уже лет десять, даже не помню, что у меня был курс по геонауке, а что касается курса по психопатологии, думаю, профессор сдал бы меня в психушку, если бы я рассказал ему о своей внезапной временной петле.

Я сидел за столом, уставившись в окно, за которым уже стемнело. Погруженный в состояние ступора, я смотрел вдаль, пока гремлины забрасывали меня омерзительными мыслями с такой скоростью, что образы занудствующего рта Тамми, зеленой униформы и моего расслаивающегося трейлера начали мерцать в сознании, сливаясь со светом уличных фонарей.

Вдруг я заметил, что свет позади меня тоже начал мерцать. Я повернулся и увидел Гарри, что с расстроенным выражением лица поворачивал гибкую ножку своей настольной лампы. Промелькнула искра. Гарри выпустил из рук лампу, и она упала на столешницу, разбившись от удара. Молниеносным движением Гарри всадил карандаш в плафон.

Дзинь.

– Черт! – печально произнес он.

Я помнил этот эпизод! Гремлины прекратили стучать молотком и принялись хохотать также, как и я. Мы хохотали так громко, что я едва мог дышать.

– Гарри, почему, черт побери, ты не купишь новую лампу? – выдохнул я.

– Эй, чувак, она нормальная, просто...

– Искрит. Просто искрит. Эти искры превратят твой девятнадцатилитровый бидон «Боркум Рифф» в пылающий факел, огонь с которого перекинется на твою бутылку контрабандного спирта, от чего в нашей комнате будет взрыв, общежитие загорится, и сгорит, принеся в жертву остальной «Томпсон-Поинт», и устроив пожар во всем кампусе. Потом...

– Ладно, Федерсон, я понял, что ты хотел сказать.

– Просто, если тебе не хочется пользоваться новой лампой, возьми молоток и сделай в ней пару дыр, поцарапай ее гвоздем...

– Чувак, с тобой спорить бессмысленно.

Гарри выдернул шнур лампы из розетки и собрался ложиться спать. Я чувствовал небольшое жжение в глазах, – от усталости из-за катапультирования назад во времени? Я подошел максимально близко к зеркалу и рассмотрел красные сосуды, разбегающиеся от радужной оболочки, поверх которых, словно прозрачные камешки, плавали жесткие контактные линзы. Уже много лет я не мог ничего рассмотреть на таком близком расстоянии без очков для чтения. На тумбочке у моей кровати лежали большие очки с толстым стеклом, как в бутылках Кока-колы, с оправой из прессованного плотного пластика. Я вынул контактные линзы, надел очки и посмотрел в зеркало, в котором увидел молодого паренька в больших очках с толстыми стеклами и редкими усами. Я поклялся, что утром обязательно их сбрею.

Смена линз на очки изменила мое зрительное восприятие, из-за чего все предметы теперь казались расположенными дальше, чем на самом деле. Поэтому, когда я хотел поставить контейнер с линзами на тумбочку, с громким хлопком он упал на пол. Пытаясь найти его на полу, я врезался в металлическое мусорное ведро, после чего стукнулся о письменный стол, свалив с него стопку с книгами. Я оглянулся на Гарри, чтобы проверить, не разбудил ли его, но в лунном свете, что просачивался сквозь зазор в портьерах, увидел, что тот крепко спит. Он выглядел так, словно во сне либо играл с конструктором, либо раздевал какую-то девушку.

Первый раз за несколько лет я с легкостью погрузился в сон. И это после трех сандвичей с бифштексом и латуком, двух тарелок жаренного картофеля, двух кусков яблочного пирога, трех стаканов молока, шести чашек кофе и нервного возбуждения из-за неопределенности по поводу того, переживаю ли я свою жизнь заново, или же вижу самый реальный сон в истории сновидений.

Если это был сон, тогда той ночью я видел сон в собственном сне. Я шел по тропинке, что вилась вокруг кампусного озера, направляясь к мосту. Вдруг я заметил там силуэт юной девушки. Когда я остановился возле нее, она обернулась, и я ощутил себя так, словно кто-то вылил мне на голову ведро холодной воды.

Это была Кэтрин. С хмурой улыбкой на лице она стояла рядом.

– Привет, странник, – сказала она, после чего ее лицо накрыла тень глубокой грусти. – Боюсь, что, если у тебя не получится в этот раз, ты погибнешь на войне.

Не успел я ответить, она ушла от меня по тропинке и исчезла в тени деревьев, а я проснулся, дрожа от охватившего меня ужаса. Нацепив очки, я взглянул на циферблат радиоприемника с часами – 3:07 ночи. Я снова вспомнил, что этот радиоприемник украли, когда я был бездомным и перебивался в том молодежном хостеле в Сан-Диего.

Я лежал в темноте, уставившись на подсвеченный циферблат, и осознавал, что во всем этом было нечто совершенно очевидное, что я пока не замечал. Я смотрел на циферблат две или три минуты, пока не понял, что что именно должен сделать.

Этот радиоприемник не должны украсть, а я не должен завалить алгебру.

Выбравшись из кровати, я надел халат, прокрался к своему столу, повернул плафон лампы к стене, чтобы не разбудить Гарри, и щелкнул выключателем. В тусклом отсвете желтого света лампы я наклонился к книжной полке и нашел телефонный справочник. Номер Кэтрин было легко отыскать, потому что в Мёрфисборо, ближайшем к Карбондейлу городе, проживала лишь пара тысяч человек, и только один номер был зарегистрирован на фамилию Манчини. Я принял решение, что утром первым делом позвоню ей.

Потом я нашел свой учебник по алгебре, покрытый тонким слоем пыли. Открыв его на первой странице, я начал читать.

Глава V

Я проснулся от того, что вздрагивал во сне после ночи, что я провел, изучая алгебру и ничего из нее не поняв. Часы на радиоприемнике показывали 9:19, солнечный свет просачивался по краям штор, и сквозь занавеси в комнату врывались потоки прохладного воздуха.

Неужели это правда?

Я вскочил с кровати и одним рывком отдернул шторы, впуская в комнату прекрасное утро Южного Иллинойса. Старомодные машины всё еще проезжали по Линкольн-Драйву, и одетые в архаичные наряды студенты всё так же прогуливались по пешеходным дорожкам. Моя знакомо-незнакомая комната была залита ярким солнечным светом. Та часть, в которой обитал Гарри (он уже проснулся и ушел на занятия), сияла чистотой и порядком, а моя часть была завалена хламом. Да, это было правдой.

Кэтрин!

Я заметил записку с номером ее телефона, приклеенную скотчем к радиатору над моим столом. Телефон находился меньше, чем в трех шагах от меня, но расстояние между общежитием и домом в Мёрфисборо достигало тринадцати километров.

На столе у меня лежала книга «Укрощение взбудораженного ума: карманный справочник для нервных людей»,написаннаядоктором медицины Робертом Райхманом.

Я открыл ее и нашел подчеркнутые карандашом строчки и прочитал их вслух: «Нервным людям, склонным к навязчивым размышлениям, будет полезно перестать предаваться размышлениям и начать действовать».

Мне было страшно вступать в контакт с моим шатким прошлым, которое должно было стать моим ненадежным будущим, потому как я мог с лёгкостью напортачить и сделать его еще хуже. Мне нужно было перестать думать, преодолеть расстояние от стола к телефону и позвонить. Вместо этого я подобрал несколько разбросанных листов бумаги со своими записками и бросил их в мусорное ведро.

Сначала нужно сделать то, что нужно было сделать давно.

Немного подумав, я понял, что смогу позвонить Кэтрин только, когда обрету ясность мыслей. А сейчас мне было слишком трудно, – нет, невозможно – мыслить ясно о чем-либо с таким беспорядком на письменном столе. Мой письменный стол напоминал мне мой кухонный в 2009 году до того, как я смахнул с него весь хлам на пол трейлера. В другой части комнаты, где обитал Гарри, письменный стол блистал таким же идеальным порядком, как и его ум. Может, если я приберу на своем столе, то в мозгах моих тоже появится порядок, и я смогу позвонить Кэтрин после того, как приведу в порядок стол?