Мистер Морг

– Молчать. – Лиллехорн отмахнулся от него тростью с львиной головой. Затем подступил вплотную к Грейтхаусу и направил свой взгляд чуть ли не ему в ноздри. – Послушайте, сэр. Я не люблю, когда на меня пытаются давить, понятно? Чего бы это ни касалось. Так вот, не знаю, в какие игры вы тут сегодня играли, да и, наверное, знать не желаю, но чтобы больше этого не было. Ясно, сэр?

– Разумеется, – без колебаний ответил Грейтхаус.

Сидевший на полу поверженный фехтовальщик, на лбу у которого вскочила огромная шишка и красовался синяк, крикнул:

– Требую удовлетворения!

– А я удовлетворен знанием, что вы дурак, мистер Гиддинс, – спокойным, четким и совершенно бесстрастным голосом сказал Лиллехорн. – За обнажение клинка в общественном месте с целью нанесения телесных повреждений положено наказание в виде десяти ударов плетью. Хотите продолжить?

Ничего не сказав, Гиддинс протянул руку и забрал свое оружие.

Крики на улице, привлекавшие все больше народу (разумеется, главным образом пьяниц и головорезов) из других питейных заведений, становились все громче, угрожая самосудом. Зед не поднимал головы, у Мэтью вспотел загривок. Даже Грейтхаус начал с некоторым беспокойством поглядывать на единственный выход.

– Иногда досада берет от того, чем приходится заниматься, – посетовал Лиллехорн. Потом посмотрел в лицо Мэтью и насмешливо улыбнулся. – Не устали еще строить из себя молодого героя? – Не дожидаясь ответа, он сказал: – Ну идемте. Я выведу вас отсюда. Нэк, стойте на страже, пока я не пришлю кого-нибудь достойнее.

Держа трость у плеча, он двинулся в сторону двери.

За ним, взяв шапку и плащ, последовал Грейтхаус, а затем и Зед с Мэтью. Те из публики в таверне, кто еще способен был говорить, изрыгали им в спины грязные проклятия, а глаза Нэка метали молнии в младшего партнера бюро «Герральд».

Собравшаяся снаружи толпа, состоявшая по меньшей мере из трех десятков мужчин и полудюжины одурманенных спиртным женщин, подалась вперед.

– Назад! Всем назад! – приказал Лиллехорн, но даже голоса главного констебля оказалось недостаточно, чтобы погасить огонь разгорающегося пожара.

Мэтью было хорошо известно, что толпа в Нью-Йорке обязательно набежит в трех случаях, будь то день или ночь: когда появляется уличный торговец, когда кто-нибудь держит речь и когда наклевывается шумное развлечение с мордобитием.

Сквозь толпу он увидел, что Твердолобый уцелел после своего полета, у него только была рассечена бровь и по лицу стекала кровь, но к бою он явно был готов по-прежнему плохо: крутился и мотался как волчок, обоими кулаками колошматя по воздуху. Кто-то из толпы заламывал ему руки, другой обхватил за талию, потом с ревом подскочили еще пятеро, и завязалась всеобщая свалка, в которой Твердолобого вовсю мутузили, а сам он не мог даже рукой махнуть. Тощий старик-попрошайка поднял бубен и стал бить в него, пританцовывая, но какой-то человек, обладавший музыкальным вкусом, вышиб инструмент у него из руки, и нищий принялся драться и сквернословить, как дикарь.

Но кольцо горожан сжималось вокруг намеченной жертвы – Зеда. Они дергали, щипали его и тут же отскакивали. Один из них приблизился и потянул его за порванный сюртук, но Зед не поднимал головы и не обращал ни на кого внимания. Взметались раскаты безобразного смеха – так смеются скоты и трусы. Замыкая процессию, медленно двигавшуюся в этих опасных условиях по Уолл-стрит, Мэтью вдруг заметил, что ветер стих. Воздух был совершенно неподвижен, пахло морем.

– Вот что. – Грейтхаус отстал и пошел рядом с Мэтью. Говорил он сдержанным голосом, что случалось нечасто. – Утром. В половине восьмого у Салли Алмонд. Все объясню. – Он на секунду замолчал при звуке разбившейся о стену бутылки. – Если выберемся отсюда, – добавил он.

– Назад! А ну-ка, все! – закричал Лиллехорн. – Спраггс, мне не до шуток! Дай нам пройти, или, клянусь, я пробью тебе череп! – Он поднял трость – не угрожая, а эффекта ради; народу все прибывало, руки у многих уже сжимались в кулаки. – Нельсон Раутледж! Тебе что, больше нечем заняться вместо того, чтобы…

Он не договорил: в следующее мгновение слова были уже не нужны.

Зед поднял голову к небу цвета черного дерева, и из глубин его глотки вырвался звук, который сначала напоминал рев раненого быка, он взмывал все выше и выше, куда-то к грозным высотам над крышами домов и трубами, доками и амбарами, загонами, скотными дворами и бойнями. Да, сперва этот звук был похож на крик раненого быка, но, поднимаясь, он в какое-то мгновение вдруг превратился в плач брошенного ребенка, которому одиноко и страшно в темноте.

Все другие звуки стихли от этого крика. Долго еще он несся, в одну сторону – над городом, в другую – над водой.

Руки у всех застыли в неподвижности, кулаки раскрылись. И у всех, даже тех, кто скалил зубы, распух от пьянства и злобно таращил глаза, сжались от стыда губы, ведь каждый в этой толпе сам мог бы рассказать о страдании, но никому не приходилось слышать, чтобы о нем говорили так доходчиво и страшно.

Зед снова опустил голову. Мэтью смотрел в землю. Всем пора было по домам: к женам, мужьям, любовникам, детям. В свою постель. Домой, туда, где им и положено быть.

Сверкнула молния, громыхнул гром, и, прежде чем люди начали разбредаться, на толпу с безжалостной силой обрушился дождь, как будто вселенная накренилась на своей оси и на сушу хлынуло холодное море. Кто-то бросился искать где бы спрятаться, кто-то медленно, сгорбившись, плелся прочь с мрачным лицом, и через несколько минут Уолл-стрит опустела – один только ливень свирепствовал на улице.

Глава 3

– Ну же. – Мэтью сложил перед собой на столе руки. Он только что повесил свою треуголку на крючок и сел, но Грейтхаус был слишком увлечен поеданием завтрака – яичница из восьми яиц, четыре маслянистые, лоснящиеся колбаски и шесть кукурузных лепешек на огромном темно-красном блюде – и не поднял головы. – Что там за дело?

Грейтхаус не торопился отвечать, с наслаждением прихлебывая самый горячий и черный чай, какой только умели заварить на кухне таверны Салли Алмонд на Нассау-стрит.

Вряд ли нашлись бы два более непохожих друг на друга трактира, чем это респектабельное заведение и гнилая дыра, которую они посетили прошлым вечером. Если раньше центром города была ратуша, то теперь, когда улицы и жилые кварталы протянулись дальше на север, можно было сказать, что центром стал ресторанчик Салли, располагавшийся в чистеньком белом каменном здании с серой шиферной крышей под сенью рослого дуба. В этой гостеприимной таверне было тепло, всегда пахло пряностями для глинтвейна, копченьями и свежеиспеченными пирогами. Пол здесь тщательно подметался, кругом стояли вазы со свежесрезанными цветами, а с первыми осенними холодами растапливался большой камин из природного камня. Завтракать, обедать и ужинать в таверну Салли Алмонд приходили и местные жители, и приезжие, дела шли бойко, и мадам Алмонд даже часто сама расхаживала среди посетителей, наигрывая на лире, и пела что-нибудь своим легким, воздушным и чрезвычайно приятным голосом.

Дождь лил всю ночь, но перед рассветом прекратился. За большим окном, выходившим на Нассау-стрит, шли люди, ехали фургоны, экипажи, брел скот, а сквозь облака пробивались серебристые лучи солнечного света. Прямо через улицу находилось желтое кирпичное здание пансиона Мэри Беловэр, в котором временно жил Грейтхаус – до тех пор, пока не найдет, по его выражению, «жилье, более приличествующее холостяку». Под этим он имел в виду, что мадам Беловэр, хоть и добрая душа, постоянно следит за тем, когда приходят и уходят ее постояльцы, и даже взяла в привычку советовать им регулярно посещать церковные службы, воздерживаться от сквернословия и употребления спиртных напитков и вести себя подобающим образом с противоположным полом. От всего этого Грейтхаус скрежетал своими большими белыми зубами. Последним из начинаний мадам Беловэр были ее попытки свести его с несколькими дамами, которых она считала добропорядочными и благовоспитанными, что в глазах Грейтхауса делало их столь же привлекательными, как миска студня из телячьих ножек. Поэтому неудивительно, что Грейтхаус стал некоторые ночи проводить за работой в доме номер семь по Стоун-стрит, но Мэтью-то знал, что его старший партнер спит там на походной койке в обществе бутылки бренди.

Конечно, это не значит, что кому-то из них двоих пришлось последние несколько недель скучать. Куда там. С тех пор как «Уховертка» обеспечила бюро «Герральд» известность, так и сыпались письма и не прекращался поток посетителей, просивших помочь в каком-нибудь деле. Мэтью выпало на долю выручать молодого человека, влюбившегося в девушку-индеанку и желавшего доказать ее отцу, вождю племени, что он достоин ее руки. А после одной дикой и невероятной ночной скачки Мэтью пришел к выводу, что не все создания на земле Божьей сотворены Господней рукой. Было еще происшествие с игрой в лото-картинки, когда у одного азартного игрока шайка головорезов обманом увела дорогую его сердцу лошадь. Грейтхаусу досталось суровое испытание в Доме на краю света, едва не стоившее ему жизни, и жуткое дело о завещании доктора Гробсона.

За тем ужином в середине лета, когда миссис Герральд предложила Мэтью место «решателя проблем» в бюро, которое ее муж Ричард основал в Лондоне, она сказала: «Уверяю тебя, Мэтью, преступный мир не только Англии, но и всей Европы поглядывает в эту сторону и чует: здесь есть чем поживиться. Похитители, фальшивомонетчики, поддельщики документов, воры всех мастей, наемные убийцы, растлители – все любители легкой и противозаконной наживы рано или поздно потянутся сюда, я даже могу тебе назвать их поименно. Но меня беспокоят не сами эти мелкие злоумышленники, а главари процветающего подполья. Те, кто всем верховодит. Очень могущественные и очень опасные люди, которые в этот самый момент сидят за столом, точно как мы, только ножи они занесли над картой Нового Света и аппетит у них зверский».

«Так и есть», – подумал Мэтью. Ему уже пришлось столкнуться с человеком, у которого в руках был самый большой нож, и порой, в тяжелые минуты, он представлял себе, как ему к шее приставляют его лезвие.

Грейтхаус поставил чашку на стол.

– Зед – га, – сказал он.

Мэтью решил, что неправильно расслышал.

– Га?

– Га, – ответил Грейтхаус. Его взгляд метнулся в сторону. – А вот и Эвелин.

К их столу приближалась Эвелин Шелтон, одна из двух официанток таверны. Ее зеленые глаза блестели, белокурые волосы были как причесанное облако. Работая еще и учительницей танцев, она умела проворно справляться с утренним наплывом посетителей. На ее запястьях щелкали и позвякивали браслеты из слоновой кости и меди.

– Мэтью! – с широкой улыбкой приветствовала она его. – Чего желаете?

«Нового комплекта ушей», – мелькнуло у него в голове: он так пока и не понял, что такое «га».

– Да не знаю. У вас сегодня есть кренделя?

– Только что испекли.

– Попробовал бы острую колбаску, – настоятельно посоветовал Грейтхаус, сам вгрызаясь в очередную. – Они сделают из него мужчину, скажи ему, Эвелин.

Она засмеялась, и словно стеклянные колокольчики зазвенели в таверне.

– Да, они правда остренькие! Но их уминают так быстро, что нам не хватает запаса! Они у нас только несколько дней в месяц бывают, так что, если хотите попробовать, поторопитесь заказать!

– Пусть мистер Грейтхаус наслаждается огненным и остреньким, – ответил сделавший свой выбор Мэтью. – Мне крендель, маленькую миску рокахомини[1 - Поджаренные, а затем истолченные кукурузные зерна (блюдо североамериканских индейцев). – Здесь и далее примеч. перев.], бекона и сидра, спасибо. – Когда официантка удалилась, он вернулся к разговору с коллегой, сидевшим на другой стороне стола. – Что все-таки такое га?

– Племя га. Ух, дерет так дерет! – Ему пришлось промокнуть лоб салфеткой. – Но вкусно, черт возьми. Зед – из племени га. С побережья Западной Африки. Я так и предположил, когда ты еще тогда рассказал мне про шрамы у него на лице. Их наносят некоторым детям, совсем малолетним. Тем, которых отбирают, чтобы воспитать из них воинов. – Он отпил еще чаю, но от колбаски, видимо, невозможно было оторваться, и он тут же снова принялся за нее. – Потом я сам увидел эти шрамы и тогда решил посмотреть, насколько хорош Зед в драке. Мне кажется, он действовал очень профессионально, а ты что думаешь?

– Я думаю, что из-за вас он мог погибнуть, – мрачно сказал Мэтью. – И мы тоже.

– Много ты знаешь. Мало найдется в мире тех, кто бьется врукопашную так же хорошо, как воины га. К тому же они славятся своим бесстрашием. Зед, можно сказать, вчера себя сдерживал. Он мог бы всем там шеи переломать и даже не вспотеть.

– Если это так, – сказал Мэтью, – то почему он раб? Казалось бы, такой бесстрашный воин должен был бы хоть как-то попытаться сбросить с себя веревку работорговца.

– А. – Грейтхаус кивнул и прожевал еду. – Логично, поэтому я и договорился с Маккаггерсом о том, чтобы устроить Зеду испытание. Га очень редко попадают в рабство. Видишь ли, Маккаггерс не понимает, чем он владеет. Ему нужен был самый крупный невольник, которого только можно купить, чтобы носить трупы. Он не знал, что покупает боевую машину. Но я хотел выяснить, что Зед умеет, а «Петушиный хвост» показался мне для этого подходящим местом.