Отлив

Матросы давно с нетерпением ожидали этой команды. Большой парус быстро спустился вниз и наполовину перевалился за борт в мчавшуюся пену.

– Марса-фалы[35 - Марса-фал – снасть, ввязанная за середину марса-рея и служащая для его подъема при постановке марселя.] отдать! Стаксель так оставить! – опять прокричал он.

Но не успел он договорить, как шквал с воем обрушился сплошной лавиной ветра и дождя на «Фараллону», она содрогнулась от удара и замерла как мертвая. Разум покинул Геррика: он с ликованием вцепился в наветренные снасти, он покончил счеты с жизнью и теперь упивался свободой; он упивался дикими звуками ветра и оглушающей атакой дождя; он упивался возможностью умереть сейчас, среди бешеной сумятицы стихий.

А тем временем капитан, стоя на шкафуте по колени в воде (так низко сидела шхуна), кромсал фока-шкот[36 - Фока-шкот – шкоты, с помощью которых растягивают парус по фок-рею.] карманным ножом. Это был вопрос секунд, так как «Фараллона» уже наглоталась ринувшейся в наступление воды. Но руки капитана опередили стихию: фока-гик порвал последние волокна шкота и рухнул в подветренную сторону. «Фараллона» прыгнула к ветру и выпрямилась, а носовой и пяточный фалы, которые давно были отпущены, побежали в тот же миг.

Еще минут десять шхуна неслась под напором шквала, но теперь капитан уже владел собой и кораблем, и опасность была позади. И вдруг шквал умчался, ветер упал, солнце опять засияло над потрепанной шхуной. Капитан, закрепив фока-гик и поставив двоих матросов к помпе, двинулся на корму – трезвый, немного бледный, а в зубах у него все еще торчала изжеванная сигара, как застал его шквал. Геррик последовал за ним; недавней силы чувств как не бывало, но он понимал, что предстоит сцена, и с готовностью, даже с нетерпением ждал ее, чтобы скорее покончить со всем этим.

Капитан, дойдя до конца надстройки, обернулся и, столкнувшись с Герриком лицом к лицу, отвел глаза.

– Мы потеряли два марселя и стаксель, – пробормотал он. – Слава богу еще, что мачты целы. Вы небось думаете, что без верхних парусов еще лучше.

– Я не это думаю, – сказал Геррик неестественно тихим голосом, который, однако, вызвал смятение в душе капитана.

– Я знаю! – закричал он, вытянув руку. – Знаю, что вы думаете. Незачем говорить это сейчас. Я трезв.

– И все-таки я должен сказать, – возразил Геррик.

– Не надо, Геррик, вы уже достаточно сказали, – упрашивал Дэвис. – Вы уже сказали такие слова, которых я не стерпел бы ни от кого, кроме вас. Я один знаю, насколько это верно.

– Я должен вам заявить, капитан Браун, – продолжал Геррик, – что я слагаю с себя должность помощника Можете заковать меня, застрелить, если хотите: сопротивляться я не буду, я только отказываюсь каким бы то ни было образом помогать или подчиняться вам. Предлагаю назначить на мое место мистера Хьюиша. Из него получится достойный первый офицер, под стать капитану, сэр. – Геррик улыбнулся, поклонился и повернулся, чтобы идти.

– Куда вы, Геррик? – закричал капитан, удерживая его за плечо.

– Переселиться к матросам, сэр, – ответил Геррик все с той же улыбкой. – Я достаточно долго прожил здесь с вами, джентльмены.

– Вы зря так поступаете, – сказал Дэвис. – Не бросайте меня так сразу, я ведь ничего плохого не сделал – только пил. Старая история, дружище! Но раз уж я протрезвел, вы теперь увидите… – умолял он.

– Извините, но у меня больше нет желания вас видеть, – ответил Геррик.

Капитан застонал.

– Вы помните, что сказали про моих детей? – вырвалось у него.

– Абсолютно точно. Хотите, чтобы я вам повторил еще раз? – спросил Геррик.

– Нет! – воскликнул капитан, зажимая ладонями уши. – Не заставляйте меня убить человека, который мне дорог! Геррик, если вы хоть раз увидите меня со стаканом вина до того, как мы сойдем на берег, разрешаю вам всадить в меня пулю. Я даже прошу вас об этом! Вы – единственный на судне, кого жаль потерять. Думаете, я не знаю этого? Думаете, я вас предал? Я всегда понимал, что вы правы; пьяный или трезвый – понимал. Чего вы хотите? Клятвы? Вы же умный человек, вы должны понять, что я говорю серьезно.

– Вы хотите сказать, что не будете больше пьянствовать? – спросил Геррик. – Ни вы, ни Хьюиш? Что вы не будете воровать мою долю прибыли и пить шампанское, за которое я продал свою честь? Что вы будете выполнять свои обязанности, и стоять вахту, и станете бдительным, и будете делать вашу часть работы на корабле, а не взваливать ее всю целиком на плечи неопытного человека и делать из себя посмешище для туземных матросов? Это вы хотите сказать? Если да, то извольте сказать это определенно.

– Вы говорите так, что джентльмену это трудно проглотить, – сказал капитан. – Не хотите же вы заставить меня признать, что я стыжусь самого себя? Поверьте мне на этот раз: я выполню все без обмана, вот вам моя рука.

– Хорошо, на этот раз я поверю, – сказал Геррик. – Но если вы снова меня обманете…

– Ни слова больше! – прервал Дэвис. – Ни слова, дружище! Вы и так много наговорили. У вас злой язык, Геррик, когда вы рассержены. Просто порадуйтесь, что мы опять друзья, как я радуюсь, и перестаньте меня колоть все время в больное место. Я постараюсь, чтоб вы в этом не раскаялись. Сегодня мы были на волосок от смерти – можете не говорить, по чьей вине, – и, наверное, от ада тоже на волосок. Мы оба попали в скверную передрягу и должны быть терпеливее друг к другу.

Он говорил бессвязно, но казалось, что он делает это нарочно, просто ходит вокруг да около, не решаясь в чем-то признаться, или же в страхе оттягивает время, чтобы не дать Геррику сказать еще что-нибудь неприятное. Но Геррик выпустил уже весь яд; он был по природе своей человек добрый и теперь, торжествуя победу, начинал испытывать жалость. Он произнес несколько ободряющих слов, желая закончить разговор, и предложил пойти переодеться.

– Погодите еще немного, – остановил его Дэвис. – Сперва я хочу вам объяснить еще одну вещь. Помните, что вы сказали про моих детей? Я хочу объяснить, почему это меня так садануло, и, мне думается, вы пожалеете о своих словах. Это насчет моей крошки Эйды. Не следовало вам так говорить, хотя я, конечно, понимаю, что вы не знали. Она… видите ли… она умерла.

– Что вы, Дэвис! – воскликнул Геррик. – Да вы десяток раз о ней говорили как о живой! Проветрите голову, старина! Это все вино.

– Нет, сэр, – сказал Дэвис. – Она умерла. От какой-то желудочной болезни. Я тогда плавал на бриге «Орегон». Она похоронена в Портленде, штат Мэн. «Эйда, пяти лет, единственная дочь капитана Джона Дэвиса и его жены Марии». Я вез для нее куклу. Я даже не вынул этой куклы из бумаги, Геррик; она пошла ко дну вместе с «Морским скитальцем» в тот самый день, когда я был проклят.

Глаза капитана были устремлены на горизонт, он говорил с необычной для него мягкостью, но с полным самообладанием, и Геррик глядел на него с чувством, близким к страху.

– Не думайте, что я спятил, – продолжал Дэвис. – У меня ровно столько здравого смысла, сколько нужно. Но мне кажется, что человек в несчастье делается как ребенок. И это у меня как будто детская игра. Я никак не мог посмотреть правде в глаза, вот я и придумал притворяться. И прямо вас предупреждаю: как только мы окончим наш разговор, так я снова начну притворяться. Так что, видите, на панель она пойти не может, – добавил он, – не смогла даже выздороветь и получить свою куклу!

Геррик робко положил руку ему на плечо.

– Не надо! – вскричал Дэвис, отпрянув назад. – Не видите разве, я и так совсем разбит? Пошли, пошли, дружище, можете мне поверить до конца. Пошли, наденем что-нибудь сухое.

Они вошли в каюту и застали там Хьюиша, который на коленях взламывал ящик с шампанским.

– Эй, стоп! – закричал капитан. – Чтоб больше этого не было! Больше пьянства на судне не будет!

– Трезвенником сделались, что ли? – отозвался Хьюиш. – Я не против. По-моему, самое время, а? Сдается мне, что вы чуть второй корабль не потопили к черту. – Он достал бутылку и начал преспокойно отковыривать проволоку острием штопора.

– Слышите, что я сказал? – рявкнул Дэвис.

– Конечно, слышу. Вы орете громко, – ответил Хьюиш. – Но только мне наплевать.

Геррик потянул капитана за рукав.

– Пусть его… – сказал он. – На сегодня нам уже довольно.

– Ладно, пускай пьет, – согласился капитан. – Все равно в последний раз.

Проволока уже была снята, бечевка перерезана, головка из позолоченной бумаги сорвана, и Хьюиш с кружкой в руке ждал обычного взрыва. Взрыва не последовало. Он раскачал пробку большим пальцем – никакого результата. Наконец он взял штопор и вытащил пробку. Она вылезла легко и почти беззвучно.

– Надо же! – сказал Хьюиш. – Бутылка-то порченая.

Он налил немного в кружку – вино было бесцветное и без пузырьков. Он понюхал его, потом попробовал.

– Вот так номер, – сказал он. – Да это вода!

Если бы посреди океана внезапно прозвучал трубный глас, то и тогда трое в кают-компании не могли быть сильнее ошеломлены. Кружка обошла всех троих, каждый попробовал, понюхал, каждый воззрился на бутылку с роскошной золотой головкой, как, вероятно, Крузо воззрился на следы на песке. И у всех одновременно родилось одно общее мрачное предчувствие. Разница между бутылкой с шампанским и бутылкой с водой невелика, но между судном, груженным шампанским, и судном, груженным водой, лежит огромная дистанция от богатства до разорения.

Откупорили вторую бутылку. В каюте стояло наготове два ящика; их притащили и попробовали. Тот же результат: содержимое было бесцветным, безвкусным и безжизненным, как дождь на дне рыбачьей лодки, вытянутой на берег.

– Мать честная! – сказал Хьюиш.

– Погодите, попробуем из трюма, – проговорил капитан, вытирая лоб тыльной стороной руки, и все трое, мрачные, тяжело ступая, вышли из каюты.

Всю команду вызвали на палубу, двоих канаков отправили в трюм, третьего поставили к талям, а Дэвис с топором в руке встал у комингсов[37 - Комингсы – вертикальные стальные листы или толстые деревянные доски, брусья высотой до 60 см, ограждающие отверстия или люки на палубе.].

– А как же матросы? Ведь они будут знать, – прошептал Геррик.