Каска вместо подушки. Воспоминания морского пехотинца США о войне на Тихом океане

Самый первый день начался с разочарования. И с чувства одиночества. Звуки боя, доносившиеся сзади, были зловещими, лица офицеров – встревоженными. Японцы замыкали кольцо, а мы, дураки несчастные, думали, что преследуем их.

Наша одежда промокла от пота. Движение по заросшим кунаи участкам довело до полного изнеможения. Теперь же, когда мы вошли во влажную прохладу тропического леса, пропитавшаяся потом одежда облепила разгоряченные тела, ухватила их прохладной цепкостью.

– Эй, Счастливчик, – позвал Здоровяк, – может, облегчишь свою ношу на кварту «Калверта»? Остановись и дай нам по глотку.

Но все мы хотели вовсе не виски. Впервые в жизни я испытывал настоящую жажду. Жара, а вслед за ней напитанная влагой, расслабляющая атмосфера леса, казалось, полностью иссушили мое тело. У меня была вода в фляжке, но я боялся ее трогать. Никто же не знает, когда появится возможность снова ее наполнить. Мы шли уже три часа, а источников пресной воды пока не видели.

Еще несколько шагов – и перед нами совершенно неожиданно появилась река, спокойно несущая свои воды к морю.

Не обращая внимания на предостерегающие окрики, мы бросились к воде. Она растворила нас в себе, эта река. Мы все стали одной вопящей, плещущейся, фыркающей массой, и даже лейтенант Плющ принял участие в этом вопиющем нарушении воинской дисциплины. Должно быть, мы являли собой зрелище, исключительно приятное глазу любого японца. Узкоглазые явно упустили свой шанс организовать массовую бойню.

Кое-кто ложился на спину прямо в струящийся поток, носящий лирическое имя Илу, открывал рот, позволяя влаге течь внутрь себя, как в водосток. Лейтенант Плющ жадно глотал воду, зачерпывая ее каской, периодически бормоча:

– Не пить! Она может быть отравлена. Не пейте, пока вы не растворили очищающие таблетки.

С ним никто не спорил, продолжая предаваться разгульной оргии утоления жажды: пить, пить, пить! Мы стонали в томлении, как любовники, когда вода, эта мягкая, прохладная, восхитительная вода, слизывала соленый пот с наших тел.

Освежившись и вобрав в себя максимальное количество влаги, мы возобновили движение.

Наша одежда была влажной, но теперь это была чистая влажность воды. В тропическом лесу не влажным быть нельзя, но вода все-таки лучше, чем соленый пот.

Ночь подкралась незаметно и застала нас еще на марше. Мы стали поспешно организовывать оборону. Первый день прошел без особых происшествий, хотя одного человека мы потеряли. Он шел крайним с фланга и просто исчез.

Пока мы устанавливали пулеметы на вершине холма, пошел дождь. Он продолжал идти и когда мы сидели, молча и скучно пережевывая сухой паек, извлеченный каждым из вещмешка. Каждый был сам по себе, но все вместе совершали опасное плавание сквозь черноту ночи.

Эта ночь могла – должна была стать ночью ужаса. Мы были озадачены, сбиты с толку. Нам было холодно и мокро. Мы не знали, что нас окружает, и боялись этого. Мы ничего не знали о противнике и боялись его. Мы были одни, а вокруг были только джунгли, которые жили неведомой нам жизнью, наполненной звуками и движением, которые вполне могли означать, что враг подкрадывается все ближе и ближе.

Но мы относились ко всему этому без эмоций, как ошеломленный боксер с безразличием ожидает нокаутирующего удара, слишком утомленный предыдущей схваткой, чтобы двигаться, слишком отрешенный, чтобы беспокоиться. Мы чувствовали себя примерно так же. Для первого дня нам уже было всего достаточно.

Один раз мы услышали пальбу. Треск выстрелов разорвал тишину ночи. Мы принялись напряженно всматриваться в темноту. Но выстрелы прекратились, и темнота стала такой же, какой была раньше, – тихой. С деревьев капало. Что-то шептали джунгли.

Никого.

Утром мы узнали, чем закончилась ночная стрельба. Был убит один санитар. Причем его застрелил свой же солдат.

Когда часовой потребовал пароль у санитара, который, справив нужду, возвращался обратно, тот от страха слегка переврал слово «Лилипутия» и был убит. Несчастный малый встретился с вечностью из-за нескольких переставленных согласных.

Никогда не забуду лица хоронивших его друзей. В предрассветной тишине звуки, издаваемые их лопатами, напоминали мышиную возню.

Рассвет еще не наступил. Лейтенант Плющ попросил у командира роты разрешения курить.

– Я не знаю, достаточно ли рассвело, – ответил капитан. – Отойдите вон туда за дерево и зажгите спичку, а я посмотрю.

Лейтенант так и сделал. Когда он зажег спичку, мы смогли без труда разглядеть маленький огонек.

– Ну что, капитан?

– Нет. – Капитан покачал головой. – Еще слишком темно.

Я взглянул на капитана. На его лице отчетливо читалось беспокойство. Я был крайне удивлен. Передо мной был вовсе не отважный воин, ветеран сотни сражений, передо мной был обычный гражданский человек, как я сам. И этот человек вряд ли был более уверен, чем торопыга часовой, поспешивший нажать на спуск и застреливший санитара. Капитан был намного старше меня, но лежавшая на его плечах ответственность и неведомый лик предстоящей войны, несомненно, страшили его.

Он думал, что крошечные огоньки горящих спичек могут выдать наше местонахождение противнику, словно мы собирались всю ночь жечь костры. А еще через минуту стало совсем светло, все закурили, и капитан тоже.

Мы шли весь день. Грасси-Нолл все еще оставался где-то впереди. Японцы тоже. Мы медленно взбирались по склонам холмов – осторожно, двигаясь боком, словно сухопутные крабы или лыжники, после чего бодро скатывались по противоположным склонам. Пулеметчики уже устали ругаться, проклиная тяжеленные и неудобные треноги, так и норовившие ударить по голове. Местность на Гуадалканале, по нашим наблюдениям, состояла преимущественно из стали, на которой коварные демоны джунглей расстелили тонкий слой предательского ила. Мы, казалось уже навсегда, сбили ноги, пытаясь устоять на этих нехоженых холмистых тропах, руки сами по себе сжимались, словно хватаясь за воздух. Наше продвижение вперед с регулярностью, достойной лучшего применения, сопровождалось характерными специфическими звуками, повествующими о том, что поскользнулся и грохнулся оземь очередной пулеметчик с полным снаряжением.

Мы наступали на противника с ловкостью неумелых циркачей. Появись во влажных сумеречных джунглях враг, он расправился бы с нами без особого труда. Японцы разделались бы с нами так же легко, как наши славные предки со своими врагами.

Противника мы не видели. Тот день был скучным и не запомнился ничем. У меня нет повода вспоминать его ни с радостью, ни с сожалением.

А ночь я не забуду никогда.

Я проснулся около полуночи и увидел небо в огне. Именно так я в детстве представлял приход Судного дня. Все вокруг было залито красным светом, словно испускаемым глазами сатаны. Представьте себе бесчисленное множество красных огней светофоров, просвечивающих сквозь пелену дождя, и вы поймете, каким я увидел мир, когда проснулся.

Свет лился от осветительных бомб противника. Они висели над крышей джунглей, слегка покачиваясь на парашютах, разбрасывая вокруг красноватый свет. Над ними, невидимые в вышине, гудели моторы. Позже мы узнали, что это были самолеты японской морской авиации. Мы думали, что они охотятся за нами.

В действительности они были глазами мощной вражеской военно-морской армады, которая вошла в пролив Силарк. Вскоре мы услышали звуки канонады, земля под нашими ногами задрожала. Вдали виднелись красно-белые вспышки, доносился грохот взрывов.

Японцы добывали свою самую замечательную победу в истории войн на море. Это было сражение у острова Саво, которое также часто называют «Битвой четырех сидящих уток». Они потопили три американских крейсера – «Куинси», «Венсенн» и «Астория», австралийский крейсер «Канберра» и повредили американский крейсер и эсминец.

Осветительные бомбы предназначались именно для этого сражения. В какой-то момент японцы включили прожектора. В общем, в иллюминации недостатка не было.

Выход из тропического леса занял у нас меньше суток, хотя забирались в него мы двое суток. Обратную дорогу мы знали. Мы не знали дорогу туда.

Когда мы вышли из леса и стали спускаться по скользким склонам на поляны с травой кунаи, нас ожидали транспортеры-амфибии с пищей и водой. Хохотун шел как раз передо мной. Он поскользнулся и съехал по последнему отрезку склона, причем паскудная тренога ощутимо заехала ему по голове.

Он встал и ударил ее. Потом выругался. Охваченный злобой, он ругался смачно, со вкусом.

Наклонившись, он схватил треногу, словно она была живым существом, а он держал ее за горло. Его руки напряглись, будто он старался задушить ее, тяжелую, твердую штуковину, в которой в тот момент сконцентрировались все неприятности – разочарование, голод, жажда, влажность и волнения последних двух дней. Затем он отбросил ее прочь. Тренога проплыла по воздуху и приземлилась в воинственно торчащий клок кунаи.

Хохотун сел и закурил. А с холма съезжали другие солдаты – перемазанные с ног до головы, измученные, из последних сил волокущие тяжелую ношу и мало напоминающие бравых морских пехотинцев. Свежая вода и сухой паек живо поправили дело. Наполнив свои фляжки и животы и вдоволь накурившись, мы снова были готовы к великим свершениям.

К берегу мы вышли в сумерках. Мы увидели искореженные и дымящиеся обломки кораблей и абсолютно пустое водное пространство между Гуадалканалом и островом Флорида.

Наш флот ушел.

Ушел.

Мы остались. По берегу шли новые и новые колонны людей. Их шагов по песку почти не было слышно. Солнце уже скрылось за лесом. На землю опускалась ночь.

На фоне сгущающейся темноты были отчетливо видны силуэты людей. В полумраке они, казалось, лишились одного измерения и стали тенями. Эти уставшие люди двигались, словно скованные невидимой цепью. В них не было души, они шли автоматически, как зомби. За ними низко, над самым горизонтом виднелся скучный свет отраженного солнца. Отчаяние сменила безысходность.

Я был рад, когда стало совсем темно. Моя рота молча шла по берегу.

Мы заняли оборонительную позицию. Наспех оборудовали огневые точки и повернули стволы в сторону моря. Выставив часовых, мы легли спать. Приятно засыпать под монотонный, убаюкивающий звук бьющегося о берег прибоя.

На следующий день нас бомбили. Но это было не страшно, и происшедшее не шло ни в какое сравнение с тем, что нас еще ожидало.

– Тревога! – крикнул кто-то, и мы услышали приближающийся звук моторов.