Калейдоскоп

– Катарина – очень красивое имя, – передернул Франц, который уже потихоньку начинал выходить из себя. Роль восторженного поклонника давалась ему с трудом, но отвратительнее всего в ней было то, что она не возымела никакого эффекта и эта вздорная девица с легкостью пресекала все попытки втереться ей в доверие посредством незатейливого флирта. Желание прижать ее к стенке и начать задавать совсем другие вопросы нарастало с каждым мгновением.

– Согласна, – усмехнулась Леманн, отступила и надменно задрала подбородок, – ведь так меня зовут на самом деле, о чем вы уже, конечно, знаете.

– Вас? Или девушку, которая умерла от туберкулеза в Мюнхене?

Взглядом его собеседницы можно было порезаться, ее зеленые глаза источали яд. Зеленые, как у ведьмы из детских сказок, того самого оттенка, который имеет лесной мох. Или заболоченное озеро со стоячей, мертвой водой, где нашел свою кончину не один неосторожный путник. В это мгновение у Франца не было и малейших сомнений в том, что эта хрупкая девушка перед ним способна на убийство, а в ее тщедушном теле прячется зверь.

Зверь.

Пользуясь ее замешательством и своими инстинктами охотника, он быстро протянул руку и сжал пальцы на спичечно-тонком запястье фройляйн Леманн, но девушка оказалась проворнее и ловко освободилась от его хватки. Попытка опытным путем проверить наличие у нее способностей с треском провалилась, а вторжение в личное пространство распалило бестию еще больше.

– Убирайтесь! – рявкнула девушка, тяжело дыша, – оставьте меня в покое.

Франц судорожно пытался проанализировать свои ощущения от их короткого тактильного контакта, но с раздражением вынужден был признать, что все произошло слишком быстро для того, чтобы сделать хоть какие-то вразумительные выводы. Никакой вспышки света не было, земля не разверзлась – разве что только в метафорическом плане. Ведь внутри мужчины поселилось сильное, навязчивое желание все-таки довести задуманное до конца, а заодно утолить жажду в теплом бархате кожи строптивой певицы

Хочет набивать себе цену – пожалуйста. Ему хватит благоразумия, чтобы принять навязанные правила игры и все-таки вывернуть ситуацию себе на пользу.

– Виноват, – Франц примирительно поднял в воздух руки, слабо надеясь на успех попытки урегулировать конфликт мирным путем, – что мне захотелось узнать имя той, чей образ не выходит у меня из головы. Возможно, меня и привели в это место определенные интересы, но я забыл обо всем, только услышал ваш голос.

– Тогда слушайте, – удивительно беззаботно для ситуации пожала плечами Леманн, – боюсь, что это все, на что вы можете рассчитывать.

И кокетливо взмахнув длинными ресницами, она резко развернулась на каблуках и направилась в сторону гримерных, своим эффектным уходом вполне красноречиво давая собеседнику понять, что на сегодня разговор закончен.

Франц проводил певицу взглядом, размышляя о том, чего же ему все-таки хочется больше – придушить чертовку или все-таки сначала затащить в постель.

– Когда вы были ребенком, вам было известно о пристрастии вашего отца к наркотикам?

– Да, было известно.

– И что вы испытывали по этому поводу? Тогда, в детстве.

– Злость. На обстоятельства, которые его к этому подтолкнули, а не на него. У него были сильные боли, и только опиаты помогали ему с ними справляться.

– Что-то еще? Может быть тревогу? Вы думали о неотвратимости его кончины?

– Нет. Я предпочитаю не привязываться к людям.

И все-таки он возвращался в дом, уютный, хорошо меблированный, полный милых мелочей, общий дом с женой.

Всю дорогу до Йокерса Франц непрерывно прокручивал в голове фрагменты последнего сеанса с доктором Якоби. Проклятый мозгоправ снова и снова вытаскивал на поверхность воспоминания о старике Герберте, и мужчине трудно было перестать думать о своем давно почившем опекуне после. Темы, которые они затрагивали с доктором были поверхностными и бесполезными, но у Франца не было такой роскоши, как возможность сказать психиатру правду.

Вероятно, доктор Якоби был бы счастлив услышать от своего подопечного о том, что тот до сих пор испытывает чувство вины перед своим названным отцом. За неоправданные надежды. За невозможность изменить его участь и подарить старику вечную жизнь.

Это в массовом искусстве вампиризм и идущее к нему бонусом бессмертие с легкостью передавались посредством укуса в шею. С годами Франц начал проводить параллели, но не до конца был уверен в том, что корректно использовать этот конкретный термин по отношению к собственному случаю и остальным себе подобным, а вместо научной базы полагаться на мировую мифологию и суеверия.

От суеверий раковая опухоль Герберта не становилась меньше. А их многолетние поиски и эксперименты так и не увенчались успехом, оставив Францу только безрадостную перспективу засвидетельствовать кончину близкого человека и жить дальше.

Он не любил Монику, но испытывал рядом с ней максимальный комфорт.

Любовь – глупость, которую нельзя позволять себе, если живешь настолько долго, что неминуемо станешь свидетелем смерти ее объекта. Потому что их уютный домик с красивым садом на заднем дворике, весь так заботливо и аккуратно выстроенный быт, рано или поздно рассыплется в прах, оставив Франца с полным нолем в сухом остатке.

Но это не означало, что стоит оставить попытки наладить простую человеческую жизнь и не стремиться к тому, чтобы обрести для себя берег утешения. Хоть какой-то берег утешения среди бесконечно переменчивого мира.

Францу почувствовал, что что-то не так, даже не успев еще переступить порога дома. Интуиция охотника не дремала даже среди тихого пригорода, что временами приносило реальную, неоспоримую пользу. Шнырять в поисках жертвы по темным подворотням – издержки бытия зверя, а вот выхватить соседскую коляску из-под несущейся на всех порах «мазерати» вполне приятный бонус и гарант приглашения на барбекю в каждой приличной семье на районе.

Конечно, Моника могла раньше вернуться со своего занятия по пилатесу, а Генри запросто решился бы сбежать с уроков, чтобы посмотреть телевизор, но от их присутствия не разило таким откровенным ощущением опасности. И только от нахождения в непосредственной близости от одного конкретного создания могло так простреливать электричеством по позвоночнику и тянуть в старом, давно несуществующем шраме.

Гостья вальяжно развалилась в кресле, закинув длинные ноги в тяжелых ботинках на подлокотник. С коротким черным каре и челкой, в джинсовых шортах и красной клетчатой рубашке она выглядела совсем ребенком, даже куда более юной, чем в их первую встречу. Почти ровесницей Генри. Определенно, питалась она во время своего отсутствия крайне неплохо.

При виде мужчины Астрид надула пузырь из жвачки и шутливо изобразила руками подобие реверанса.

– Крутой дом, – снисходительно сказала она, – как из рекламного буклета.

– Какого черта ты тут делаешь? – сухо поинтересовался Франц, абсолютно не испытывая восторга по поводу ее внезапного вторжения в его выстроенный, аккуратный мир, – как ты меня нашла?

– Не забывай, что у меня много друзей в Штатах, – усмехнулась девушка и соизволила опустить ноги с подлокотника, оставив на белом пушистом ковре грязные следы от ботинок, словно заявилась сюда сразу после прогулки по болоту, – Фрэнк. Дурацкое имя.

– Я даже не буду пытаться сделать вид, что меня интересует твое мнение, – огрызнулся в ответ Франц. Астрид нахмурилась, склонила голову на бок и слегка сузила свои зеленые глаза. Этот жест был хорошо знаком мужчине, как и многие другие ее повадки. Сейчас она разрывалась между желанием наслаждаться обменом любезностями и дальше или все-таки перейти к цели своего визита. Взбалмошная немка не была бы собой, если бы однозначно остановилась на втором варианте.

– Такая счастливая мещанская жизнь, – растягивая слова, промурлыкала она, – милая жена, парнишка, дом. Продаешь японские автомобили? Или нет… это слишком скучно, да и твой пиджачок из масс-маркета говорит о другом. Преподаешь в заштатном колледже какую-нибудь гуманитарную хрень? И потрахиваешь студенток?

– Ревнуешь? – усмехнулся Франц. Девушка скривилась, будто проглотила целый лимон, но быстро взяла себя в руки и холодно улыбнулась.

– Конечно, – фыркнула она, – мы ведь созданы друг для друга.

Словесная дуэль уже успела наскучить мужчине, и он опасливо поглядывал на часы, висящие над камином из белого кирпича. Ему совершенно не хотелось, чтобы в разгар их очередной разборки с Астрид объявилась Моника или еще того хуже Генри и проблема была даже не в том, каким образом представить семье свою гостью и объяснить ее присутствие в их доме. Эта гостья имела фантастическую способность разуверять Франца в убеждении, что его уже ничем невозможно удивить. Удивляла. Каждый чертов раз.

– Что тебе нужно? – прямо спросил Франц. Астрид театрально вздохнула и вся прежняя веселость мигом исчезла с ее лица, хотя в этом образе все равно было крайне сложно воспринимать ее всерьез. Как будто в его дом забралась девчонка-подросток, поклонница печально известного романа Набокова, выбравшая соседа по кварталу объектом хищных проявлений своей юной сексуальности.

Нужно было отдать должное ее умению перевоплощаться почти до неузнаваемости. И дело было даже не в частых сменах имен, фамилий или имиджа. Надевая на себя новую личность, словно какой-то предмет гардероба, Астрид обзаводилась новым набором повадок, привычек и даже мимики. Из нее бы вышла отличная актриса, и Францу временами было искренне жаль, что кинопробам и построению карьеры, которая была только удачным прикрытием, она все-таки предпочитала убийства.

– Не поверишь, но я здесь с благими намерениями, – заявила девушка, – спасать твою шкуру. Кое-кто очень хочет тебя найти. И вряд ли для дружеской беседы.

– Как мило, – хмыкнул мужчина, – но ты не думала, что я справлюсь сам?

– Я не исключала такой возможности, – призналась Астрид и взглядом указала на ряд фотографий на каминной полке, – но не хочется, чтобы пострадали невинные люди. Это твой сын?

Францу нестерпимо захотелось придушить свою гостью хотя бы только за то, что она посмела заговорить о Генри. За то, что ей хватило наглости и цинизма заявиться сюда, и теперь еще и пытаться манипулировать им посредством упоминаний его близких.

– Нет, – нехотя признался он, с неудовольствием признавая, что теперь он словно оправдывается перед ней, – это ребенок моей жены, но…

– Да брось. Злишься, что я спросила, – оборвала его Астрид, грациозно поднялась с кресла и сделала шаг навстречу мужчине, – но он интересоваться не будет. Решит, что мальчишка – такое же отродье. Он не успокоится, пока не уничтожит всех.

Франц тяжело вздохнул и попятился назад, расширяя границы своего личного пространства, в которые эта чертовка посмела вторгнуться без малейшей тени смущения. С каждым ее шагом границы эти становились все более и более эфемерными.

Она по-прежнему имела над всеми его органами чувств слишком сильную власть и до мужчины уже успел донестись приторный, но ядовитый аромат ее парфюма. Неизменный за сорок лет. Столько лиц, столько масок и один запах. Он бы посмеялся, представляя, как Астрид мечется по всем блошиным рынкам мира, чтобы добыть хоть каплю своих любимых духов, давно снятых с производства, если бы ситуация позволяла.

Он запустил руки в волосы и помассировал кожу головы, пытаясь всеми этими нехитрыми манипуляциями хоть немного унять нарастающую боль в висках.