По осколкам нежности

Покорно киваю, сбрасывая вызов. План сработал, и события развивались в нужном для нас с Настькой русле. Ухарь-Горжецкий, наверняка, окажется сообразительнее старика-Салимова и начнет расследование. По крайней мере с этого бы начал я, если бы перед глазами возник человек, пропавший без вести, а потом найденный мертвым. Конечно, от ищейки во мне, как говорится, и хвоста не будет, но мозгами-то нужно пользоваться! Думаю, эксгумация трупа, найденного в портовой зоне быстро прояснит ситуацию, и у господина Салимова начнутся настоящие неприятности. До этого времени мы с Настей должны просто лечь на дно.

– Ищет? – слышу за спиной сонный Настин голос.

– Угу, – отзываюсь, шлепая в микроволновку какое-то блюдо и нажимая «пуск». – Лежим. – оборачиваюсь, оглядывая девчонку с головы до пят.

Красивая, по-настоящему нежная и желанная… Не будучи эстетом, я считал и считаю женской красотой простые привычные черты – милое лицо, сочные губы, мягкую кожу. И пускай при всем этом даже будет капелька стервозности – не портит! Завернувшись в простыню, Настя обхватывает себя руками, и подворачивает стопу на пальцы, подойдя ко мне. Тонкие лодыжки, колени, выпирающие ключицы… Пальцы пробегают по скулам, спускаясь на шею, не в силах оторваться от нее, расслабленной и спокойной.

– Тебе надо поесть.

Кивает, упираясь лбом в мою грудь. Это ее «повинуюсь», знаю. Обнимаю за плечи, чмокая в макушку, и усаживаю за стол. Микроволновка жалобно пищит, и я раскладываю на столе еду, приборы, щелкаю кнопкой электрического чайника.

Понимаю, что надо бы поговорить, но на ум ничего не идет. В кои-то веки в голове ясно и пусто, а еще… я не знаю, чем закончится наш вояж. Горячность – она хороша для хирурга, когда счет идет на секунды и ошибка равна жизни, но в нашем деле – не уверен. Тот же самый Горжецкий, стоит ему разыскать нас первым – не будет церемониться. Получив от Салимова деньги, ему уже не интересно, пахнут они дерьмом или кровью. Живая девчонка станет проблемой, от которой он захочет избавиться. И по большому счету уверенности в этом нет, не будучи свидетелем их предыстории.

– Думаешь, как быстро нас найдут? – прерывает мои рассуждения Настя, отставляя тарелку. – Я наелась. Очень вкусно и спасибо. – тонкие пальцы аккуратно опускают приборы, скользя вниз, на колени.

– Думаю, что будет, если это произойдет. – отвечаю нехотя.

– Я не нужна Горжецкому, а отец… он не посмеет при свидетелях, да и вопросы сейчас основные к нему. Мне кажется, что я, наоборот, представляю больший интерес в плане наследования, если отец не просадил все, что было… – горестно заключает.

– И это возможно. Тебе виднее… – поднимаюсь из-за стола и убираю тарелки. – Чай будешь?

– Буду.

Повисает неловкая пауза, когда я чувствую спиной ее взгляд. Расстроенный? Сожалеющий? Что у нее в голове?

– Насть… – оборачиваюсь, видя мокрое от слез лицо.

– Что, Насть? Мне страшно до крика! Я боюсь за тебя! Одного любимого человека мне уже пришлось похоронить в своей душе! Думаешь, я наивная дурочка? Ты узнал про Юрку и молчишь, чтобы я не психовала. Он ведь погиб? Как?

Голос срывается на хрип. Бросая свою затею с чашками, в два шага оказываюсь рядом, хватая за плечи.

– Ты должна быть сильной! Ты в тысячу раз сильней меня и… тогда ты получишь настоящую свободу, продолжишь учиться, будешь распоряжаться своими деньгами! Ты заслуживаешь этого! – моя горячая тирада затухает в бесконечном зримом отрицании Насти.

Она мотает головой, беззвучно оспаривая.

– Марат, я не ты. Не знаю, каким образом я все еще не свихнулась, но боюсь, что это запросто случится.

– Тогда я буду рядом. Хочешь? – заглядываю в заплаканные глаза, полные боли и страха. – Я не решил, куда поеду и поеду ли вообще. Гаяз уговаривает остаться. Мы будем видеться, Настьк! – пытаюсь улыбнуться, но выходит тоскливо.

– Ты и так подставляешься, Марат. – вздыхает, растирая слезы. – Да! Я хочу, чтобы ты был рядом! У меня никого больше нет! – они снова бегут ручьями по бледному лицу, царапая меня изнутри.

– Ну, вот и славно, девочка. – прижимаю ее к себе, поднимая вертикально со стула вместе с коконом простыни. – Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Душа рвется в клочья, понимая, предаю. Предаю свою единственную любовь! Свою Настьку, русоволосую красавицу с синими как небо глазами с моим ребенком под сердцем! Подонок! Пусть меня проклянет судьба, но эта… Настька не выживет, черт бы ее побрал! Ей страшно и нет другого человека рядом, способного думать не о себе. Как только станет известно, что ей достанется хоть часть от состояния Салимова, выстроится очередь разорвать ее на куски, взять в жены, «осчастливить» своей продажной рожей! Не отдам…

Малодушно продолжаю молчать, прижимаясь губами к макушке Насти. Тошно от непонятно откуда взявшейся робости, трусости. Не пасовал, когда тащил ее несколько километров по лесу, дочищал, истекающую кровью, а сейчас словно в реальность вернулся – вот она, живая, здоровая девчонка, которая пару часов назад кричала в оргазме, что любит. А я дрожу, словно не новая жизнь у меня начинается, а прежняя все еще в лоскуты! Невозможно отмотать ленту назад, не вернуть, не поднять из могилы – повторяю себе как заклинание, понимая, что мое малодушие лишь в обычной человечьей природе. Мы не созданы жить в одиночестве. Тянет, и к Настьке меня тянет как сумасшедшего, тем более, что мазаны мы с ней одними приключениями в лесной чащобе.

Может, и был другой путь, но я пошел именно этим, спас ее, поднял на ноги, согласился помочь в ее детской авантюре. Так какого хера мне еще надо?

Глава 2

Кинь в мою душу нежность -

Осколки получишь в ответ.

В этом гребаном мире, реальности

И осколка красивого нет.

Кривые и кровью политые

Как резаные зеркала

Я воткну в твою нежность пушистую

Чтобы корчилась и умерла.

Солнце уже садилось в рваные сизые облака, и ветер нещадно ныл в верхушках сосен. Прибрежные, едва вцепившиеся в песок, они годами терпели его, питаясь соленой влагой моря и изнывая от жажды под палящим солнцем. Странные существа – к чему столько мук? Ради того, чтобы десятилетиями взирать на водную гладь и бушующую стихию? Я дорого бы дал, чтобы умереть, но чтобы ни делал – судьба оставляла меня в живых, показывая средний палец.

Внезапно сквозь шум беспокойных осенних волн слышу двигатель. К отрогу двигается легковая тачка, не иначе. Инстинктивно сползаю за острые камни, потому что влюбленные парочки сквозь навороченную колючку периметра не приезжают сюда полюбоваться закатом. Бандюки в очередной раз тащат жертву…

Замираю, уцепившись за покрытые черным мшаником скальные выступы, прижимая лицо к скале. Она еще теплая после дневного свидания с солнцем. Вот море ледяное. Бедолага, брошенный в воду получит судороги в первые пятнадцать минут, а может и раньше. Лучше бы ему разбиться сразу о торчащие из вулканического разрыва валуны.

– Не видно ни хера уже… Давай ее сюда. – следует грубый хрипловатый голос одного из мужчин.

Возня, сбитые шаги, они точно кого-то несут. Хлопает дверца авто, по склону катятся мелкие камушки и шуршит песок.

– Блядь, заеб*ся таскать ее сегодня. Только и делаю, что смотрю на эти ноги длинные… – противно сокрушается, говоря, словно о мешке картошки.

Первый мужик заржал, харкнув вниз.

– А ты ее трахни, чтоб снять усталость!

– Дебил что ли… После аборта в ее дырке месиво, – отвечает, гулко бросая тело.

Не сомневаюсь, что тело! Но может…

– Ну, куда? Вниз?

– Живая еще. – второй мужчина, видимо, прощупывает пульс.

– Или берем за руки-за ноги и раскачиваем, чтоб прямо на камни, или вон туда можно спустить. Все равно умрет к утру. Кровища прилично хлещет, чего пачкаться. Тут к воде не слезть, а я минералку всю вылакал с похмелья, руки сполоснуть нечем.

– Живодер ты, Соловей. – отзывается второй, переваливая тело в основание отрога, в небольшую расщелину метров в десять, где приметить его могут только чайки. Ни отрог, ни сам этот берег не отыскать за густой порослью леса. Двухсотметровую полосу с двух сторон подпирают огромные вулканические складки горы, и сам берег сплошь в камнях.

– Поехали, хорош возиться. Как там… пусть будет пухом… – снова погано усмехнулся, сплюнув.

Их шаги отдавались в ушах привычным эхом. Если прижать ухо к скале, то слышно, как небольшое насекомое скребет камень метрах в пяти-десяти. Эти животные на сегодня закончили «работу». Выбираюсь сразу же, не дожидаясь приглашения. Такие скоты точно не вернуться, чтобы убедиться в чем-то или почистить совесть. Оставить умирать в скале человека – это жестоко. Да, как я понял, еще и женщину.