Эмпайр Фоллз

Отец Марк защитил докторскую по иудаизму, и самым подходящим местом для него был бы Центр Ньюмана при колледже или университете. Именно в таком качестве он работал в Массачусетсе, пока не совершил ошибку, присоединившись к группе активистов, перелезших через забор военного объекта в Нью-Гэмпшире, где их арестовали за то, что они стучали по неуязвимой броне атомной подлодки молотками с круглым бойком, – действо, которое отец Марк счел символическим, но начальник базы, буквалист, истолковал как саботаж и госизмену. Не то чтобы участие в протесте было единственным прегрешением отца Марка. Кроме преподавания и пасторского служения в университетском Центре Ньюмана, по воскресеньям он вел вечернюю радиопередачу и однажды довел епископа до белого каления, порекомендовав в ответ на звонок молодого человека моногамию для двух любящих сердец, “независимо от сексуальной ориентации” звонившего, и вдобавок напомнив о бесконечном понимании и милосердии Господнем. А что обычно происходило с молодыми, чересчур образованными и, по слухам, голубыми священниками, посещавшими сомнительные студенческие вечеринки и раздававшими либеральные советы? Им приказывали собирать вещички и ехать куда-нибудь вроде Эмпайр Фоллз в штате Мэн – вероятно, в надежде, что там Господь Бог навеки отморозит их заблудшие члены.

– Надеюсь, ничего хуже они для тебя не найдут, – сказал Майлз, силясь вообразить, что может быть хуже.

Отец Марк пожал плечами, разглядывая наполовину окрашенную церковь.

– Тебя не обидят, пока ты сам этого не допустишь. Во всяком случае, я не жалею, что приехал к Святой Кэт. Она всегда была умницей. И мне выпал шанс подружиться с тобой.

– Да, мне тоже, – откликнулся Майлз и добавил почти без паузы: – Интересно, что с ней станет?

– Трудно сказать. Иногда эти прекрасные старинные церкви выкупают и превращают в театры, арт-центры или что-нибудь в таком роде.

– Вряд ли здесь это выгорит, – сказал Майлз. – Искусством в Эмпайр Фоллз интересуются еще меньше, чем религией.

– Однако заканчивай северную стену – и баста. В городе есть что красить – например, очередную баптистскую церковь.

Дом на Лонг-стрит, в котором он вырос, уже год как был выставлен на продажу, и Майлз, припарковавшись на другой стороне улицы, пытался представить, кто мог бы купить этот дом в его нынешнем состоянии. Заднее крыльцо, опасно прогнившее еще в его детстве, убрали, но не заменили; на тех местах, откуда его выдрали, осталось четыре уродливых, не закрашенных шрама. Всякому, кто выходил через заднюю дверь, – а Майлз только так и делал – предлагалось спрыгивать с шестифутовой высоты в заросли ядовитых на вид сорняков с вкраплениями ржавых колесных колпаков. Сам дом посерел от старости и небрежения, а его парадное крыльцо причудливо кренилось в разные стороны, словно дом возвели на разломе. Даже табличка “ПРОДАЕТСЯ”, торчавшая на террасе, и та покосилась.

После смерти матери дом поочередно снимало несколько семей, и никому из них явно было не нужно ни беречь дом, ни даже предотвращать разруху. Впрочем, справедливости ради признавал Майлз, разруха началась еще при семействе Роби. На улице, некогда ухоженной и населенной средним классом, их жилье и соседнее, где обитали Минти, стали первыми ласточками, возвестившими упадок всего района. Отец Майлза, подрабатывавший малярными работами, всячески увиливал от покраски дома, где жил сам. Летом он трудился на побережье и к октябрю объявлял себя “одуревшим от краски”, хотя порой его вынуждали потрудиться с недельку, когда домовладелец, скостивший им арендную плату в обмен на обещание содержать дом в порядке и приличном виде, начинал предъявлять претензии или грозить выселением. Возмущенный столь буквальным толкованием договоренности с хозяином, Макс в отместку окрашивал стены снаружи в десятки самых разных и в основном несочетаемых оттенков, черпая из многочисленных полупустых банок с краской, присвоенных им на летних подработках. Погреб у Роби всегда был забит этими огромными банками с покореженными крышками, а на отсыревших гниющих полках высились бутыли со скипидаром, запах которого зимой обволакивал весь дом. Когда Майлз учился в четвертом классе, приятель спросил его, каково оно, жить в смешном доме, и Майлз переадресовал этот вопрос не отцу, ответственному за балаганный вид их жилья, но матери. Та сперва вспыхнула, потом закусила губу, словно едва сдерживала слезы, после чего рванула в свою комнату, с треском захлопнула дверь и разрыдалась. Позже, с заплаканными глазами, она постаралась объяснить Майлзу, что главное в доме то, что внутри (имея в виду любовь, надо полагать), а не то, что снаружи (краска, желательно одинаковая), но вечером, лежа в постели, Майлз слышал, как родители ругались, и с тех пор Макс уже никогда не красил их дом. Теперь же арлекиновая пестрота красок выцвела и потускнела до ровного серого.

Майлз простоял напротив дома не более минуты, глядя на темное, незашторенное окно, за которым его мать начала свой марш к смерти, когда из-за угла двумя кварталами выше вырулила патрульная машина и, прибавив скорости, рванула к Майлзу и затормозила так резко, что едва не стукнулась бампером о решетку радиатора “джетты”. За рулем сидел молодой полицейский, Майлзу не знакомый; выйдя из автомобиля, он надел темные очки, хотя небо было затянуто тучами. Майлз опустил оконное стекло.

– Ваши права и регистрация, пожалуйста, – произнес молодой коп.

– А в чем проблема?

– Права и регистрация, – повторил коп жестче.

Майлз выудил из бардачка регистрационное свидетельство и вместе с правами протянул их в окошко. Полицейский прикрепил обе бумажки к планшету и сделал пару пометок.

– Вас не затруднит объяснить, что вы здесь делаете, мистер Роби?

– Затруднит.

Майлзу совершенно не хотелось вдаваться в объяснения, которые в любом случае прозвучат неубедительно. Что он мог сказать? Полоумный старый священник обозвал его мать шлюхой, и поэтому он отправился взглянуть на дом, где вырос, будто его мать, скончавшаяся двадцать лет назад, до сих пор поджидает его на крыльце в кресле-качалке? Такого рода история вряд ли удовлетворит человека, испытывающего потребность надевать солнцезащитные очки на исходе пасмурного дня.

– И почему же, мистер Роби? – Майлзу этот вопрос показался дурацким, и он не ответил. Молодой коп опять нацарапал что-то на своем планшете. – Может, вы не расслышали вопрос?

– Я каким-то образом нарушаю закон?

Настала очередь копа погрузиться в молчание. С минуту он игнорировал Майлза, очевидно давая понять, что тоже умеет играть в молчанку.

– Вам известно, мистер Роби, что вы находитесь за рулем незарегистрированного средства передвижения?

– Разве я вам не показал регистрацию?

– Она уже месяц как просрочена.

– Я этим займусь.

Коп как бы пропустил ответ Майлза мимо ушей, ткнув пальцем в талон техосмотра на ветровом стекле:

– Техосмотр также давно просрочен.

– Вероятно, мне и этим придется заняться.

Снова не отреагировав на реплику Майлза, полицейский осведомился так, будто спрашивал впервые:

– И что же вы здесь делаете, мистер Роби?

– Когда-то я жил вон в том доме, – Майлз указал, в каком именно, – давно. Но больше там не живу.

– Понятно.

В этот момент в зеркале заднего вида мелькнуло нечто красное, и, обернувшись, Майлз увидел, как за его машиной тормозит красный “камаро” Джимми Минти. Бывший сосед Джимми был последним человеком, с которым Майлз хотел бы столкнуться на улице, где прошло их детство. Джимми приоткрыл окно, и молодой коп заторопился к его машине. Майлз, наблюдавший за ними в зеркало, улыбнулся, когда молодой коп снял очки. В подобных ситуациях, надо полагать, только старший офицер имел право оставаться в темных очках. Разговор был коротким; развернувшись, Джимми Минти двинул вниз по улице туда, откуда приехал. Молодой полицейский, явно разочарованный, смотрел ему вслед, затем подошел к Майлзу и отдал ему права и регистрацию.

– Будет очень неплохо, если вы займетесь этим прямо сегодня. – Напористости в его голосе как не бывало.

– Вы меня не оштрафуете?

– Только если сами попросите, мистер Роби.

Майлз вложил права в бумажник, свидетельство о регистрации убрал в бардачок.

Теперь, когда они стали приятелями, коп стремился развеять неприятное впечатление от их знакомства:

– Значит, вы жили в том доме?

Майлз кивнул, включая мотор.

– Надо же, – сказал полицейский, – совсем как дом с привидениями.

Управление автомобильного транспорта располагалось в бывшей усадьбе Уайтингов, точнее, в так называемом коттедже, вместительном строении, стоявшем посреди рощицы за главным домом. Пристанище было временным, до завершения ремонта в здании суда, купольная крыша которого местами обвалилась, не выдержав ледяного дождя, случившегося минувшей зимой. С тех пор правосудие – в Эмпайр Фоллз издавна не слишком ходкое – практически встало на прикол. Кроме транспортных неурядиц, все прочие дела рассматривались в соседнем Фэрхейвене, где суд оказался настолько загруженным, обслуживая два города сразу, что решений по любым вопросам, начиная с лицензий на строительство и имущественных споров и кончая мелкими тяжбами и пересмотром начисленных налогов, приходилось дожидаться месяцами. Даже простейшие судебные процедуры, вроде выдачи постановления о разводе, бесконечно затягивались, а так как сам Майлз развода не хотел, его это не волновало. Более того, прошлой весной он надеялся, что в наступившей паузе Жанин одумается, но теперь сомнения отпали. Жанин, твердо намеренная выйти за Матёрого Лиса, вину за юридические проволочки, помешавшие ей сыграть свадьбу летом, почему-то возлагала на Майлза. Настойчивость, с каковой она желала стать законной женой Уолта Комо немедля, как только получит развод, наводило Майлза на подозрение, что каким-то краем сознания, функционировавшего таинственным для Майлза образом, Жанин понимала: ее второй брак – чистейшая глупость, которую надо совершить как можно быстрее, пока она не в состоянии ясно соображать.

Машину Майлз оставил на маленькой парковке между особняком, отданным ныне Музею графства Декстер вкупе с Историческим обществом, и коттеджем, где размещалась, временно уплотненная УАТом, Городская комиссия по планированию и строительству, превратившаяся за последний десяток лет в объект для шуток, поскольку за это время в Эмпайр Фоллз никто не построил и сарая и уж тем более ничего не планировал. Миссис Уайтинг, однако, будучи председателем комиссии, регулярно проводила совещания, и, заметив на парковке ее “линкольн”, Майлз, пригнув голову, припустил через газон в надежде, что она не увидит его из окна офиса. После отпуска ему до сих пор удавалось избегать “встречи в верхах”, и хотя дела в ресторане наладились, ему еще больше, чем прежде, не хотелось тратить полдня на проверку счетов и рассуждения о перспективах его бизнеса.

Благополучно прошмыгнув в коттедж, он встал в короткую очередь к окошку с надписью “Регистрация автомобилей”. Стойку красного дерева, смекнул Майлз, явно привезли из здания суда и, разумеется, обратно не вернут. Прочая обстановка, включая картины и фотографии Уайтингов мужского пола, украшавшие стены, являлась частью музейной коллекции. Ожидая своей очереди, Майлз изучал этих мужчин. Несмотря на прямое родство, сходства между ними обнаруживалось немного, за исключением, решил Майлз, одной-единственной черты. Даже в молодости все они выглядели преждевременно состарившимися либо просто невероятно важными – седые волосы, лбы, изрезанные морщинами от тяжких раздумий. И скорее всего, их важность покоилась на глубоком удовлетворении от мысли, что история Эмпайр Фоллз, как и всего графства Декстер, мало чем отличается от истории их семьи.

Спустя несколько минут на парковку въехал красный “камаро” Джимми Минти. Оставив автомобиль отдыхать, полицейский направился к коттеджу, миновал вход в УАТ и проследовал по лужайке к задней стороне здания. Майлз следил за его перемещениями, пока человек, стоявший за ним, не похлопал его по плечу, указывая, что подошла его очередь. Майлз выписал чек на оплату регистрации и сунул его в окошко. Женщина по другую сторону стекла улыбнулась: “Привет, Майлз”, и он узнал ее – они вместе учились в старшей школе. Марсия, подсказывал ее бейджик. Что более вероятно, задумался Майлз, ни разу за столько лет не столкнуться с бывшей одноклассницей, проживая с ней в одном маленьком городе, или пересечься с Джимми Минти дважды в течение получаса?

– Проездишь еще года два на этой машине, и нам придется платить тебе за перерегистрацию, – сказала служащая, увидев сумму чека, выписанного Майлзом.

– Я буду только рад, Марсия, – ответил он в надежде, что она решит, будто за все эти годы после окончания школы он не забыл, как ее зовут.

– Вот твои новые знаки с синичками. – Она пропихнула их в отверстие окошка. – А чем омары не угодили?

– Люди в глубинке потешались. Говорили, что омары смахивают на тараканов. – Новые знаки не привели Майлза в восторг; впрочем, лобстеры и правда походили на тараканов. – Но, думаю, мы все же не начнем питаться синицами.

– Может, и до этого дойдет, если ничего не изменится, – сказала Марсия. – Поговаривают, однако, что на фабрику вроде бы нашелся покупатель.