Созвездие разбитых сердец

Димон и Мишка рассмеялись шутовской выходке Павла, сочли, что он в ударе и полностью в образе…

Парни засели делать грим, а Бердянский только порадовался, что слой пудры и тонального крема надежно скрыл от друзей предательски покрасневшие щеки, и отправился в костюмерный цех – проверить, все ли в порядке с его нарядом для первой сцены.

***

К счастью, с Вишняускасом все обошлось – у «главного по тарелочкам» разболелся зуб, он полдня провел в поликлинике, а после пломбировки канала ему и вовсе было не до графика официанток. Расторопная Илона быстро вызвала Фаю на подмену, обстановка была спокойная и, когда Мария в половине четвертого все-таки добралась до театра, актеры и другие сотрудники только-только начали подтягиваться на бутерброды и кофеек.

Первым делом выяснив все подробности про заболевшего Петренко, Илона подозрительно оглядела Марию и спросила:

– Ну хорошо, ты его в больницу утром отвезла, а потом-то где шлялась столько времени? Могла бы Файку пораньше сменить, а то она злая, как змея, у нее там какие-то планы были.

– Я… заехала домой, чтобы переодеться, и – представляешь – заснула… Прилегла на пару минут, а вырубилась на несколько часов, наверное, от стресса, – не моргнув глазом, соврала Мария, тем более, что ее легенда была наполовину правдива. Она лишь кое о чем умолчала, и, как обычно говорилось в детективных фильмах, раскаяния в содеянном не испытывала. Зато испытывала жаркое томление в животе и учащенное сердцебиение при мысли о Бердянском, но ни Илоне, ни кому иному в театре не следовало знать, что этому мартовскому коту и чёртову бабнику удалось снять очередной скальп.

– Ясненько. Нервные все такие… – усмехнулась Илона. – Ну а зачем тогда вообще приехала? Сидела б уж дома, телек смотрела.

– Нет, я бы уж лучше сегодняшний спектакль посмотрела. Люблю «Укрощение строптивой», я его и в «Сатире» видела, и в «Моссовете», интересно, как у вас поставили…

– Как у нас поставили? Да ты в своем уме, подруга? Или не проспалась? – хмыкнула подошедшая Фаина и враждебно уставилась на нее.

– А в чем, собственно, дело? – Мария обернулась; она редко начинала конфликтовать первой, но хамства в свой адрес не любила. – Что я такого сказала?

– «Что сказала!» Вот сказанешь такое при худруке, или при Муравьевой, не говоря уж о Бердянском – узнаешь, что! Сатира, Моссовет… Скажи еще, кукольный театр! Да у нас самая лучшая постановка в Москве, просто о-бал-ден-ная!

– Ну я рада, что тебе так нравится… но я спектакля еще не видела, и сравнивать не могу. Если получится, загляну сегодня в зал, на откидное.

– Вот ты наглая! – всплеснула руками Фаина и покрутила головой, так что ее светлые волосы негодующе взметнулись. – Всю смену прогуляла, мы с Илонкой тут корячились, а ты пришла, королева такая, не подносы таскать, а в партере сидеть?.. Ты хоть в курсе, что сегодня фуршет вечером в честь юбилея спектакля?

Мария глубоко вдохнула, выдохнула… напомнила себе, что она тут в самом деле не ради развлечений, а ради работы, и Фаина в самом деле из-за нее вышла не в очередь… по-хорошему нужно было извиниться и заняться чем-то полезным, но враждебность Фаины, похоже, была спровоцирована вовсе не ее опозданием.

Фае просто не нравилась Мария… оставалось честно признаться самой себе, что и ей тоже не нравится Фая. Фая, про которую говорили – да она и не скрывала- что уже больше года сохнет по Бердянскому… и сохнет с переменным успехом, потому что Пашка-вверхтормашка, как называла его Лидия Петровна, время от времени одаривал ее своим альфасамцовым вниманием.

Илона почуяла, что пахнет жареным, и на правах «старшей по званию» вмешалась в назревающую ссору:

– Так, девочки, рты закрыли, разошлись… работаем. До начала пара часов, сейчас непременно кто-нибудь притащится за кофе или водой. Потом, в принципе, можно и в зал заглянуть… Я на разминке была – Бердянский сегодня в таком ударе, что это просто грех пропустить! Прям фейерверк, не знаю, с чего это он такой живой да радостный, все-таки близкий друг в больнице…

Мария покраснела и сделала вид, что ее больше всего на свете интересуют пакеты с кофе и поднос со стаканами для сока.

– Я вот тоже не знаю, с чего он такой радостный… – вздохнула Фаина и, отвернувшись от Марии, вполголоса пожаловалась Илоне:

– Обещал мне сегодня косметику завезти – посылка из Италии пришла наконец-то – и даже не позвонил… И сотовый у него был недоступен часов с одиннадцати…

– Ой, да ладно, не пропадет твоя посылка! Небось валяется у него в багажнике, а он про нее и забыл. Придет сегодня на ужин – напомнишь ему. Хороший повод, кстати…

Мария старалась не слушать, но все равно слышала их разговор, и надеялась, что пылающие щеки не выдают ее с потрохами.

«Ох, это же надо было так попасть!.. Устроиться на работу – и в первую же неделю переспать с первым бабником трудового коллектива!» – о том, что будет, если о случившемся узнает гарем Бердянского, не хотелось даже думать…

Зато хотелось думать о Павле. О его прекрасных глазах – светлых и ярких, как у тигра, о горячих, нахальных губах, о сильных руках и античном торсе… и о крепком члене, которым он пользовался настолько умело, что вполне оправдывал свою славу Дона Жуана, наипервейшего любовника. Это так возбуждало и горячило кровь, что Марии было неловко стоять, между ногами точно костер горел, и она едва могла сосредоточиться на своем занятии – расстановке стаканов и бокалов в шахматном порядке…

Физическое влечение можно было игнорировать или просто терпеть, но не меньше телесной близости Мария жаждала увидеть Павла на сцене. Наблюдать, как он творит магию, оживляя персонажа, выпуская его через себя в мир на то время, что идет спектакль… душою прикоснуться к его душе, ощутить силу большого драматического таланта… и присутствие того духовного двойника, подселенца, что испанцы называют «дуэнде». (1)

У Павла Бердянского, несомненно, был свой дуэнде.

***

Когда отгремели овации и закончились выходы на поклоны, Павел занес в гримерку охапку цветов и мягких игрушек, врученных фанатками, и как был в «свадебном» костюме Петруччо, так и рванул прямиком в «Синеву», под предлогом срочной необходимости промочить горло… На самом деле он желал – и надеялся – застать там Марию.

Со сцены он отлично видел и рассмотрел, что она прокралась в зал после антракта и даже присела на откидное место в задних рядах партера… Вот тогда Бердянский остро пожалел, что в этом спектакле они не бегали туда-сюда между рядами, как в «Шахматах». Зато вновь почувствовал сильнейшее возбуждение, едва осознав, что Маша смотрит на него, что пришла сюда именно для этого – смотреть на него… На актера Павла Бердянского. И на Пашу, своего любовника…

Именно тогда он и решил, что сегодняшнюю праздничную ночь проведет вместе с ней, в своей холостяцкой берлоге на Большой Грузинской…

Витольдыч свое дело знал и, несмотря на ноющий зуб, заранее выстроил официанток, запретив уходить домой, пока актеры не отпразднуют и не разойдутся восвояси. Шутка ли – пятидесятый спектакль при полном аншлаге, да еще присвоение Бердянскому звания «заслуженного» (официальная церемония, понятно, предстояла только под Новый Год, но сегодня окончательно стало известно, что документы подписаны, и звание у Бердянского в кармане), да еще день рождения Войновского… который он всегда старается зажать, но понятно, что актеры ему этого не позволят. Словом, персоналу кафе следовало быть во всеоружии.

Мария чувствовала, что событий для одного дня явно многовато – она едва стояла на ногах, но отпрашиваться, ссылаясь на усталость и плохое самочувствие, было бы полной наглостью и подставой.

«Что ж, любишь медок – люби и холодок… Придется потерпеть».

Появления Бердянского она ждала со смесью страха и нетерпения, запрещала себе смотреть на дверь и прислушиваться к шагам в коридоре – но все равно смотрела и прислушивалась… Посидеть в зрительном зале удалось совсем недолго, всего-то полчаса во втором отделении, но этих тридцати минут сполна хватило, чтобы она влюбилась окончательно и бесповоротно, причем во всех сразу – в Бердянского-актера, гимнаста, танцовщика, мима, комика и трагика в одном лице, в Павла – молодого красивого парня с шикарным и гибким телом, и в бешеного, сумасшедшего и страстного Петруччо, то пугающего, то возбуждающего, то гомерически смешного…

Да, что ни говори, но свое почетное звание Павел полностью заслужил.

Его появление все-таки застало Марию врасплох – и насмешило одновременно. К ней танцующей походкой жениха, только что укротившего строптивицу Катарину, подошел сам Петруччо и, отвесив церемонный поклон, поймал за руку и трижды поцеловал не там, где обычно принято целовать, а в основание ладони:

– Синьора… Рад вас видеть… Рад и счастлив…

Прикосновение его теплых губ к этой чувствительной точке, тотчас отозвалось в низу живота жарким толчком крови, но Мария призвала на помощь всю свою выдержку и просто кивнула головой в ответ на театральное приветствие.

– Павлуша, ну хватит уже, выйди из образа! Вернись к нам, простым смертным! – пророкотал Баптиста-Минаев, вошедший вслед за Бердянским, под руку с Ниной, исполнявшей роль Катарины. Оба были без грима, но тоже в костюмах.

– Ну что ты, Дим… Бердянский сегодня решил собрать все цветы, даже вонючие… такие, знаешь, что в навозе хорошо растут, – скривив губы, заметила Муравьева. Они с Павлом опять были в ссоре, но Нина была уверена, что все перформансы актера с другими барышнями – в ее честь, рассчитаны на то, чтобы вызвать ревность.

– Нинка, ты хреновый ботаник! – Минаев заржал еще громче, обнял подругу за плечи и повлек в другую сторону. – В навозе вообще-то отлично растут розы и лилии, самые козырные цветочки!

– Ой, да наплевать мне… хоть кактусы! Я устала и пить хочу, что тут есть холодное?

– Да вон, смотри, шампусик, целая батарея…

Проходя мимо Марии, Нина будто случайно толкнула ее локтем, а на Бердянского даже не взглянула… как, впрочем, и он на нее.

Илона и Фаина, заканчивая сервировку фуршетного стола в четыре руки, хотя по-хорошему требовалось восемь, сердито поглядывали на новенькую, но покрикивать на нее при Павле не решались. Марии было поручено разливать шампанское по узким бокалам, а потом разносить по залу на подносе и предлагать гостям, так что дел было невпроворот. Но… разве она могла думать о делах, когда Павел, разгоряченный, наглый, умопомрачительно красивый, стоял так близко, что она чувствовала его неровное дыхание, и так страстно сжимал ей руку?

За первыми гостями в кафе длинной вереницей потянулись другие актеры и сотрудники, работавшие в постановке. Войновского среди них не было, как и бедного Андрея, лежавшего сейчас в больничной палате. Мысль о нем немного отрезвила Марию, и она решительно попыталась вытащить свои пальцы из теплой, даже горячей ладони Бердянского:

– Павел, отпусти. Мне нужно работать…

Но не тут-то было. Наплевав на ее просьбу и всякий здравый смысл, он буквально потащил ее за собой, в сторону оконной ниши:

– Работа твоя подождет пару минут… а я вот не могу. Видишь, что наделала? – и он сперва показал взглядом, а потом попросту положил ее ладонь на шелковые штаны Петруччо, дав ощутить полноценную эрекцию, к счастью, скрытую от посторонних глаз удачным покроем костюма…