Лекарство от меланхолии

Джордж Смит взглянул на песок. И после долгого созерцания его охватил трепет.

На плоском берегу простирались изображения греческих львов, средиземноморских козлищ и дев, воплощенных в золотом песке, сатиров, дудящих в самодельные деревянные свирели, пляшущей детворы, разбрасывающей цветы по пляжу, и резвящихся агнцев; музыкантов, перебирающих струны арф и лир, единорогов, состязающихся в беге с юношами на далеких лугах; лесов, вулканов и разрушенных храмов. Непрерывной линией вдоль берега рука этого согбенного человека, державшая деревянное стило, в экстазе и в поту чертила, полосовала, петляла вверх-вниз, вбок и наизнанку, вышивала. Он шептал, замирал, затем пускался вскачь, словно сия бродячая вакханалия должна была подойти к концу до того, как море погасит солнце. На двадцать-тридцать, а то и больше ярдов раскручивались свитки с письменами, нимфами, дриадами и летними фонтанами. Свет угасающего дня залил расплавленной медью песок с посланием, высеченным на все времена, которое мог бы с наслаждением прочитать кто и когда угодно. Все, что взметнулось ввысь, – застыло, обретя равновесие. Вот, пританцовывая, дочери виноделов ступнями, окровавленными виноградом, выдавливают вино. Вот чешуйчатые чудовища – порождения морских испарений, вот воздушные змеи в гирляндах цветов источают благоухание в летучих облаках… вот… вот… вот…

Художник замер.

Джордж Смит сделал шаг назад.

Художник взглянул вверх и удивился, обнаружив поблизости постороннего. Потом он встал, взглянул на Джорджа Смита, затем на свои творения, которыми пляж был испещрен, будто отпечатками ступней праздношатающихся. Наконец улыбнулся и пожал плечами, словно хотел сказать: «Смотрите, что я натворил; видите, какое ребячество? Вы уж простите меня. Иногда всем нам хочется подурачиться… Может, и вам попробовать? Нет? Ну тогда позвольте старому дуралею, а? Вот и хорошо!»

Но Джордж Смит был способен лишь смотреть на загорелого коротышку с ясным острым взглядом и единожды прошептать его имя, про себя.

Так они простояли секунд пять: Джордж Смит, уставившись на гравированный песок, и изумленный художник, с любопытством разглядывая Джорджа Смита. Джордж Смит раскрыл было рот – и тут же закрыл, протянул руку – и тут же отдернул. Шагнул было к картинам – и отпрянул. Потом зашагал вдоль изображений, словно то была вереница выброшенных на берег драгоценных мраморных осколков древних развалин. Он смотрел немигающим взглядом. Его рука жаждала прикоснуться, но не посмела. Ему хотелось броситься прочь, но он остался.

Вдруг ему на глаза попался отель. Бежать! Именно! Бежать! Что? Взяться за лопату, выкопать, спасти хоть пласт рассыпающегося песка. Разыскать ремонтника, срочно привести его сюда, чтобы залить гипсом хотя бы крошечный хрупкий фрагмент? Нет, нет. Какая глупость, глупость. А может?.. Его взгляд скользнул по окну гостиничного номера. Побежать за фотоаппаратом! Вернуться на берег и щелкать, щелкать кассету за кассетой, пока…

Джордж Смит резко обернулся, чтобы взглянуть на солнце. Оно бросило слабый отсвет на его лицо – и в его глазах засиял огонь. Солнце, наполовину погруженное в океан, за несколько мгновений исчезло под водой.

Художник приблизился и смотрел на Джорджа Смита очень дружелюбно, словно читая его мысли. Вот он слегка кивает, вот случайно выронил палочку от мороженого. Вот желает спокойной ночи. Спокойной ночи! Вот он уходит, удаляясь в сторону юга, по кромке воды.

Джордж Смит стоял, глядя ему вслед. Спустя минуту он совершил то единственное, что ему оставалось, а именно медленно прошагал вдоль берега от самого начала фантастической картины с фавнами, сатирами, утопающими в вине девами, гарцующими единорогами и трубящими юнцами. Он проделал долгий путь, всматриваясь, как непринужденно раскручивается вакханалия. И дойдя до места, где заканчивались человеки и живность, повернулся и зашагал в противоположном направлении, глядя под ноги, словно что-то обронил, но не знает, где искать пропажу. Так продолжалось, пока небо и песок не потемнели.

* * *

Настала пора ужинать. Он сидел за столом.

– Ты припозднился, – сказала жена. – Мне пришлось спуститься одной. Я ужасно проголодалась.

– Все в порядке, – заверил он.

– Как прогулка? – полюбопытствовала она.

– Ничего особенного, – ответил он.

– Неважно выглядишь, Джордж. Ты далеко заплыл и чуть не утонул? Так? Видно же по твоему лицу. Признайся, ты далеко заплыл?

– Да, – признался он.

– Ладно, – процедила она, пристально глядя на него. – Чтоб это было в последний раз. Так… что будешь есть?

Он взял меню и принялся читать. Потом вдруг оторвался от чтения.

– В чем дело? – поинтересовалась жена.

Он повернул голову и на миг смежил веки.

– Прислушайся.

Она затихла.

– Ничего не слышу, – сказала она.

– Неужели?

– Нет. А что там?

– Просто прилив, – сказал он, помолчав, сидя с закрытыми глазами. – Просто начинается прилив.

Дракон

Ночной ветер прибивал к земле низкорослые травы вересковой пустоши; вокруг все замерло. Уже много лет птицы не залетали на огромный подслеповатый небосвод. Давным-давно горстка камушков изображала тут жизнь, да и та рассыпалась в прах. Лишь ночь шевелилась в душах двух мужчин, ссутулившихся над одиноким костерком посреди первобытной глуши; тьма тихо стучала в их жилах, молча отдаваясь в висках и запястьях.

Сполохи огня отплясывали на их одичавших лицах, застилая глаза рыжими отблесками. Мужчины прислушивались к слабому холодному дыханию друг друга и присматривались к морганию век, словно у ящерицы. Наконец один из них принялся ворошить мечом огонь.

– Не смей, болван! Ты нас выдашь!

– Какая разница, – сказал он. – Дракон и так учует нас за много миль. Боже праведный, ну и холод. Лучше бы я остался в замке.

– Мы ищем смерти, а не сна, мы…

– Ради чего? Зачем? Дракон никогда не суется в город!

– Тише ты, дуралей! Он пожирает одиноких странников по пути из нашего города в другой!

– Ну и пусть пожирает, а нам пора по домам!

– Да помолчи ты! Слышишь?

Мужчины замерли.

Они долго ждали, но услышали только, как тревожно вздрагивают их кони, словно черные бархатные тамбурины, да позвякивают серебристые стремена.

– Ах, – вздохнул второй. – Что за край ужасов. Чего только здесь не случается. Кто-то задувает солнце. Наступает ночь. А потом, потом, о Боже, ты только послушай! Говорят, у дракона огненные глазищи. Он изрыгает белые испарения, пронзая темноту пустошей. Извергает серу и громы, испепеляет травы. Овцы мрут от страха. Женщины рожают уродов. Драконье неистовство способно обратить в прах башенные стены. На рассвете его жертвы разметаны по холмам. Я спрашиваю, сколько рыцарей вышли против этого чудовища и сложили головы, как, может, суждено и нам?

– Достаточно!

– Больше чем достаточно! Здесь, в пустыне, я даже не могу сказать, какой сейчас год!

– Девятисотый от Рождества Христова.

– Нет, нет, – зашептал второй, зажмурив глаза. – На этой пустоши Время исчезло, здесь – только Вечность. Мне чудится, если я побегу обратно по дороге, окажется, что город пропал, люди еще не родились, все изменилось, камень для замков не вырублен из каменоломен, деревья в лесах не спилены. Не спрашивай, откуда я это знаю. Пустошь знает и подсказывает. И вот мы одни в землях огненного дракона. Спаси и сохрани нас, Господь!

– Если боязно, надень доспехи!

– Что толку? Дракон выскакивает из ниоткуда; нам не дано знать, где его логово. Он растворяется в тумане; мы не знаем, куда он уходит. Да, нацепим же латы, хоть умрем в приличном облачении.

Не успев приладить серебряный нагрудник, второй воин снова замер и повернул голову.

Из сумрачной местности, преисполненной ночи и пустоты, из сердцевины самой пустоши примчался ветер, насыщенный песком, отмеряющим время в песочных часах. Черные солнца горели в душе того новоявленного ветра, что гнал мириады обугленных листьев, сорванных с осеннего древа за горизонтом. Ветер растворял местность, вытягивал кости, словно они восковые, мутил и сгущал кровь, и она осклизлыми комками оседала в мозгу. Ветер нес тысячи умирающих душ, смущенных и неприкаянных. Туман переходил во мглу, а та – во тьму. Местность не признавала человека, часов и годов. Лишь двое стояли в безликой пустоте внезапно грянувших морозов, бурь и белого грома, что последовал за обвалом огромного пласта зеленого стекла – молнии. Шквальный ливень обрушился на землю; все померкло, пока не воцарилась бездыханная тишь, где два одиноких человека, в которых еще теплилась жизнь, ждали на холоде.