Уезд бездомных демонов

Глава вторая: Страх.

Все мы имеем свой внушительный список фобий и кошмаров крепко засевших в наших головах, от которых нам порой не избавиться как бы сильно нам того не хотелось. Эти ужасы мучают нас ночами и средь белого дня, заставляют чувствовать себя потерянно и неуверенно, а иногда мы даже стыдимся своих страхов, ибо даже у тех людей, чей личный перечень ужасов составляет несколько томов, будет написана всякая чушь наподобие страха перед пауками, змеями или птицами. Ведь никто из нас даже и не пытается думать о по-настоящему кошмарных вещах таких как: потеря близких людей или серьёзные телесные и психические увечья, лишающие нас возможности вести полноценную, ну или хотя бы естественную жизнь.

Но, пожалуй, один из самых леденящих ужасов жизни, это столкновение со злом лицом к лицу. А ещё страшнее – столкнуться с ним, будучи абсолютно перед ним беззащитным: не в состоянии спасти и уберечь не только себя, но и тех, кто тебе дорог. И уж совсем печально, если это зло живёт внутри тебя; если ты сам являешься главной угрозой и причиной, как своих страданий, так и страданий своей семьи, будучи абсолютно не в состоянии ничего поменять. Однако суровость, и жестокость близких порой может вызывать не меньшую ужас и боль.

– Милый, прошу не надо, не делай этого. – Истеричный рёв и слёзы мешали Марии говорить внятно.

– Проси лучше, сука! – За словами последовал хлёсткий удар кулака по щеке.

Арсений кипел от злости, лёжа на узкой деревянной кровати и слушая очередную (можно даже сказать ежедневную) ссору родителей. Он вглядывался в тёмно-синие стены своей временной комнаты, пытаясь раствориться в них как в волнах – отрешиться, забыться, ускользнуть от всего мира с его негативом; очутиться в месте, где хотя бы ненадолго всё будет хорошо. Однако звуки ударов и женские мольбы вперемешку со слезами постоянно возвращали его в реальность, заставляя его всё сильнее злиться.

Он встал с койки, решив, что на сегодня с него хватит кошмаров. Едва не сломав дверь, он вышел на кухню; комната родителей была открыта. Арсений влетел туда яростным зверем.

– Отец, остановись. Подумай, что ты делаешь! – Он крепко схватил отца за плечи, пытаясь оттащить его от матери.

– А ты меня не учи, щенок! Сначала свою семью заведи. – Не обращая внимания на потуги сына, он ещё раз ударил жену.

– Да ты свинья! – Выкрикнул Арсений и прижал отца к потёртому карминовому шкафу.

– Сын, не смей!!! – Мать вытирала рукавом слёзы, но даже не пыталась подняться, демонстрируя абсолютную покорность мужу, а может смирение перед своей участью несчастной в браке жены.

– Что, сына, решил, что уже большой с папкой драться? Думаешь, раз выше папки, то можно уже и кулаками на него замахиваться. – Он нагло улыбался глядя прямо ему в глаза, что злило Арсения ещё сильней.

Ярость билась в его теле, заставляя дрожать от возмущения – он очень хотел ударить отца, а возможно, даже и убить. Мария видела одурманенные гневом глаза сына, и это пугало её куда сильнее побоев мужа.

– Арсений, не вздумай! Не трогай отца! – Лишь голос выражал её решимость, сама она оставалась сидеть на полу, опираясь на ковёр коленями и правой рукой.

– Думаешь, бриться начал, так мужиком стал. – Николай ударил сына левой рукой в живот; Арсений скрючился и отошёл на пару шагов назад. – Ну, давай, покажи мне свою мужицкую удаль.

Глава семьи развёл руки в стороны, показывая, что он готов принять удар. Арсений очень хотел ударить в ответ, но не смел ослушаться матери; а ещё он старательно пытался вернуть себе дыхание. Отец всё ещё был в прекрасной физической форме и всего один его удар (да и тот не в полную силу) сбил сыну дыхательный ритм и вызвал колющую боль по всей части живота.

– Остановись, милый! – Мария вновь зарыдала.

– Что, думаешь, батька у тебя свинья? Батька у тебя говно? Да где бы вы все были без меня, прихлебатели! – Он взял сына за шиворот, поднял его и врезал ему в челюсть кулаком (на этот раз своей ударной правой рукой).

Сдерживаться Николай не стал: его хук вышел настолько сильным, что Арсений вылетел обратно на кухню, сломав спиной стол и пару стульев. Отец сделал несколько шагов к неподвижно лежащему в деревянных обломках сыну.

– Хватит! Умоляю, тебя, хватит!!! – Мария вцепилась в рукав мужа.

Он даже не обратил на неё внимания, но остановился. Глядя на Арсения, он о чём-то задумался и стоял так до тех пор, пока его сын не зашевелился.

– Скучно мне с вами. Пойду я. Вернусь поздно и пьяный. А вы… делайте тут что хотите. – Вырвав свой рукав из ладоней жены, глава семьи убрался прочь.

Юноша медленно приподнялся, вытаскивая из-под спины ножку то ли стула, то ли стола. Отшвырнув её в угол, он уселся на пол и с тоской посмотрел на мать.

– Почему ты меня всё время останавливаешь? Почему не даёшь заступиться за тебя? – Его челюсть всё ещё сильно болела после удара отца, отчего произносить слова отчётливо становилось невозможным. Елозя коленями по полу, он подполз к Марии и погладил её покрытую синяками щёку.

– Грех это, поднимать руку на отца. До чего же дойдёт наш мир, если дети будут бить родителей. – Она нежно поцеловала его ладонь и крепко сжала его кисть в своих мягких руках.

– А поднимать руку на жену это не грех? – Ярость по-прежнему бурлила в нём, но желание заниматься рукоприкладством понемногу улетучивалось. Оставалась только боль от кулаков отца.

– У всех семей свои проблемы. Вспомни священные писания: даже наша богиня намучилась с мужем, терпя его дикие выходки. – Она мило и соблазнительно улыбнулась, но льющиеся по щекам слёзы выдавали её глубокое отчаяние.

– А мы с тобой точно одни и те же писания читали? Если ты помнишь, то наша богиня наслала на мужа смертельное проклятие; за что её и казнили остальные боги. – Он тоже сжал её ладони покрепче.

– Она прокляла его только после того, как он изнасиловал их восемнадцатилетнюю дочь. До этого она была любящей женой заботящейся о своём строптивом муже. – Мария обняла своего отрока за плечи и принялась поглаживать его густые короткие волосы.

– То есть, ты предлагаешь нам ждать, пока он не убьёт тебя или меня? – Арсений оттолкнулся от неё и посмотрел ей в глаза, чтобы точно уловить эмоции, с которыми она ответит на вопрос.

– Ты этого конечно не помнишь, но он не всегда был таким. – Опустив взгляд, словно стыдясь чего-то, она скрестила руки на коленях.

– А каким он был? – От него не ушло не замеченным, что мать не хочет смотреть ему в глаза при этих воспоминаниях.

– Когда-то он был милым, нежным и заботливым. Просто, порой жизнь бьёт людей в самое больное место, сильно меняя их натуру, но не сущность. Поверь мне, он любит нас. – Мария теребила край юбки, сама, будучи не до конца уверенна в собственных словах.

– Значит, предлагаешь нам прощать его, из-за того, каким он когда-то был? – Он выпалил режущий слух смешок, чем-то напоминающий скрип стекла, выдавая то ли растерянность, то ли раздражение вызванное словами матери.

– Мы его семья: ближе нас у него никого нет. Если мы от него отвернёмся; его жизнь станет хуже. Как верные и любящие люди мы обязаны помочь ему выбраться из той ямы, которую он сам себе роет. – Она снова попыталась обнять сына, но тот явно продемонстрировал нежелание идти на нежности.

– Напомню, что это всё длится уже не первый год, а его яма становиться всё глубже и глубже. И мне кажется, что отец совершенно не настроен, вылезать оттуда, и мы ему уже никак не поможем. – Арсений поднялся; его ноги затекли, отказываясь двигаться, и ему пришлось их растирать, прежде чем сделать хотя бы шаг.

– А зачем тогда любить? Зачем тогда любить кого-то, если не пытаться его спасти? Даже от себя самого. – Хоть она и сидела всё ещё на коленях, но Арсению показалось, будто мать смотрит на него сверху в низ. По крайней мере, в её взгляде читалось что-то патетичное, словно она читала нравоучительную лекцию неразумному ребёнку. Выслушивать сентенции юноша не любил, и при других обстоятельствах он бы просто ушёл, но сейчас мать нуждалась в его помощи.

– А как мне спасти тебя от него? Ты не задумывалась, что я тоже могу кого-то любить и хотеть его защитить? Тебя, например. Тебя, мне как вытащить из того болота в которое ты добровольно идёшь за ним? Мне-то что делать? Я не могу стоять в стороне и не вмешиваться. – Поддерживая мать за локти, он помог ей подняться и даже отряхнул от грязи её тёмно-алое платье.

– Не переживай, сына. Рано или поздно всё наладится. Верь мне. Никого из нас он не убьёт. У меня даже, уже почти ничего не болит. – Она, теребя затылок сына, выдавила из себя фальшивую, можно даже сказать намученную, улыбку.

– Ох, мам, наш с тобой разговор начинает напоминать «театр абсурда»: мы после каждых его побоев говорим с тобой друг другу одни и те же вещи, но так и не приходим хоть к какому-то компромиссу. – Арсений поцеловал её в лоб; из-за боли в челюсти поцелуй выдался резким и строгим – совсем не таким как он хотел.

– Верить в лучшее, это не абсурд, милый. Это надежда. – Чувствуя, что он всё же смягчился, Мария ещё раз попыталась его обнять – в этот раз всё получилось, и она обхватила его руками чуть повыше поясницы, крепко прижимаясь к нему.

– Надежда. – Арсений отвернулся, будто презирал это слово. – Присядь на кресло и отдохни, а я принесу целебные эликсиры. – Кивнув на коричневое кресло, расположенное в углу и накрытое зелёным покрывалом с изображениями золотых петухов, он зашагал к себе в комнату, с трудом освободившись от заботливых материнских объятий.

Верхний ящик стоявшего в его покоях письменного стола был полон целебных зелий. Арсений, в первый же день, переделал стол из письменного в алхимический: с помощью твёрдой проволоки и смекалки, ну и нескольких подставок – привезённых им с собой. Он взял пару округлых мензурок с высоким узким горлом заполненные на три четверти клубнично-красной густой жидкостью, трясущейся как желе в раскачивающихся при ходьбе руках.

К его возвращению на кухню, стол и стулья уже были восстановлены, а мать суетилась у плиты, разогревая на огне сковородку, чрезмерно театрально демонстрируя, что с ней уже всё в порядке и ему совершенно не о чем беспокоиться. Вот, только, он не поверил в её наигранную беспечность и зубами вырвал деревянную пробку из горла мензурки; та вышла с глухим «выстрелом», словно открылась бутылка шампанского или вина.

– Иди сюда, горе луковое. Сдались тебе твои сковородки. – Он выплюнул пробку на стол и ногой пододвинул стул к матери.

Мария покорно села источая радость, будто и не пережила только что почти час ссор и побоев. Арсений прикоснулся к её подбородку большим и указательным пальцами левой руки (между безымянным и средним он сжимал ещё закрытый эликсир) и приподнял ей голову. В правой руке у него была открытая мензурка, которую он опрокинул над ней. По горлышку потекла жидкость, кажущаяся тягучей только из-за искажения от толстого стекла, из которого делались алхимические сосуды: на самом же деле целебный раствор был не более густым, чем прокисшее молоко или кисель.

Упав на кожу, лечебный состав зашипел и начал испаряться, создавая розовые столбики дыма, извивающиеся тонкими змейками. Как и любой алхимик, Арсений прекрасно знал, что испаряется только четверть раствора, всё остальное впитывается через кожу, уходя вглубь организма; благодаря чему зелье исцеляло не только повреждение в мягких тканях, но и могло срастить сломанные или даже раздробленные кости.

Синяки, ссадины и ушибы исчезали на лице Марии моментально, не оставляя даже намёка на недавний инцидент. Сын внимательно осмотрел лицо матери, немного небрежно водя его из стороны в сторону.

– Он тебя только по лицу бил? Больше нигде синяков нет? – Арсений прищурился, стараясь ничего не упустить из виду.

– Только по лицу, больше нигде. – Из-за того, что её крепко держали за подбородок голос у неё вышел как у обиженного ребёнка.