Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена

Берег залива Мелвилл на 300 километров – сплошные чёрные отвесные скалы. Если корабль попадёт в беду, на сушу здесь не выбраться. Во времена Фройхена (с тех пор пейзаж стал другим из-за изменения климата) восемь месяцев в году залив был покрыт льдом толщиной по меньшей мере в метр. В летние месяцы, когда лёд начинал таять, навигация в заливе становилась возможна, – но корабль должен был искусно маневрировать между тесно сгрудившимися айсбергами. Многие поколения китобоев, охотников на тюленей и других моряков называли залив Мелвилл «судоразделочной верфью». Только в 1830 году здесь погибло столько кораблей, что на дрейфующих льдинах оказались тысяча человек одновременно. Моряки коротали время, сжигая обломки судов и пьянствуя: некоторые успели спасти выпивку с тонущего корабля. Так прошло несколько недель, и каким-то чудом ни один из этих людей не погиб: зато спасательные суда нашли их страдающими от жестокого похмелья.

Фройхену и Расмуссену, казалось, повезло больше, чем тем незадачливым морякам: путь через залив Мелвилл сопровождала хорошая погода. Но везение оказалось обманчивым. Они уже почти пересекли залив, когда налетел жестокий шторм. Корабль бросало туда-сюда, ветер рвал паруса, а матросы пытались предотвратить катастрофу. Инуиты порой говорили, что в дурной погоде виноват Сила (это слово одновременно означает «погода» и «сознание»). Сила – дух, который может устроить ловушку, убить, а то и даровать жизнь: зависит от его настроения. По легенде, Сила когда-то был гигантским младенцем, которого судьба разлучила с матерью. Его нашли несколько женщин и принялись играть с его гигантским пенисом: на нём могли усесться четыре женщины сразу. Но вдруг ветер поднял Силу в воздух, и тот стал погодой. Когда у Силы развязывается его гигантский подгузник, начинает идти снег и поднимается ветер. Плохую погоду может остановить только angakkok, лекарь, который поднимается в небо и завязывает подгузник покрепче. Шторм бросал корабль исследователей из стороны в сторону, пока тот не столкнулся с айсбергом и не лишился руля. Фройхен бросился на палубу, чтобы спустить фоки и спасти корабль от дальнейшего крена, – как вдруг ещё один удар раздробил две полости винта. Корабль стал совершенно неуправляем и теперь нёсся туда, куда гнал его ветер. Счастливый случай вынес его из залива Мелвилл в залив Северной Звезды, который глубоко вдавался в остров и обеспечил кораблю безопасную гавань. Окрестная земля Уманак располагалась на 77° северной долготы, здесь тянулась длинная полоска песка и холмы с плоскими вершинами.

Пока исследователи выбирались на берег, их вышли встретить местные инуиты. Они видели, как корабль борется со штормом, и уже размышляли, когда ждать обломков на берегу: плавник для них был настоящим сокровищем. Инуиты просияли, завидев среди чужаков Расмуссена: с ним они были знакомы с прошлого года – он помогал устроить здесь миссию (некоторые знали его ещё и по «Литературной экспедиции»). Когда утихли сердечные приветствия, один из инуитов сказал: «Знай мы, что на борту Кнуд Расмуссен, мы бы догадались, что корабль не погибнет!»

Жители Уманака две недели кряду праздновали прибытие путешественников, прерываясь только на короткий сон. Увеселения начались с того, что гостям подали деликатес – тёмное моржовое мясо, которое ферментировали почти два года. К этому вкусу надо было приспособиться – Расмуссен, давно к нему привычный, уплетал мясо за обе щеки, словно именинный пирог. Он был знаток и энтузиаст всякого ферментированного мяса и обожал его, аналогично тому, как французский шеф-повар обожает сливочные соусы. Фройхен, который к подобному мясу пока не привык, с трудом проглотил «деликатес».

Оказалось, что Фройхену не составляет большого труда общаться с местными: инуиты здесь говорили на диалекте, похожем на тот, что ходил на юге. Но нравы и обычаи отличались от южных, и в первые несколько недель Фройхен то и дело попадал в неловкие ситуации. Первая неудача случилась, когда он попросил нескольких женщин сделать ему kamiks (обувь), а те только посмеялись и разошлись. Расмуссену пришлось отвести друга в сторону и объяснить, что здесь «женщине шить для другого мужчины – это хуже, чем спать с ним»: Фройхену надлежало сначала спросить разрешения у их мужей. Следующий промах Фройхен совершил, когда увидел мальчишек, столпившихся вокруг глобуса – подарка Расмуссена. Старейшина племени как раз что-то рассказывал, когда Фройхен прервал его на своём ломаном калааллисуте и принялся объяснять инуитам очевидные вещи, которые они уже знали: что глобус – это планета Земля, а они находятся вот здесь, наверху. Опять Расмуссену пришлось отвести друга в сторону и объяснить, что старейшина рассказывает детям о полюсах и вполне справляется с уроком географии.

«Я ушёл пристыженный, – написал об этом случае Фройхен. – Эскимосы были намного больше развиты, чем я ожидал». Промахи эти научили его не делать преждевременных выводов о местных – впрочем, инуиты над ним только добродушно посмеивались. В общем-то новый гость им был по нраву, и они прозвали его Pitarssuaq, Здоровяк Петер. Фройхен был одним из немногих посланников внешнего мира, с которыми они когда-либо встречались, хотя инуиты имели о мире вполне адекватное представление. Чужаки уже почти столетие время от времени посещали Северную Гренландию. Первый европеец, которого они увидели, был Джон Росс в 1818 году (тот прозвал инуитов «арктическими хайлендерами»). Следующим на их землю пришёл Скотт Уильям Пенни (1850–1851), затем американцы Илайша Кент Кейн (1853–1855) и Чарльз Френсис Холл (1872–1873). Но самым важным контактом с европейцами для инуитов оказалось появление Роберта Пири в 1892 году и его последующие визиты в Эта, пока он пытался достичь полюса. В отличие от миссионеров на юге Пири не стремился менять образ жизни инуитов: общался он с ними, в основном обменивая винтовки, ножи и бытовые предметы на меха, помощь и совет. «На этом, я думаю, стоит остановиться, – писал он. – Попытка цивилизовать их дальше только избалует и испортит их. На самом деле эти люди – что дети, и к ним нужно относиться соответственно». Пири смотрел на инуитов свысока, и хоть не все, но многие исследователи разделяли его взгляд. Они принимали скромную жизнь инуитов за скудоумие, видели признаки варварства в традиции есть сырое мясо, а в их тихой задумчивости – отсутствие воображения.

Для одного качества инуитов делал исключение высокомерный Пири: он признавал, что очень полагается на них как на непревзойдённых охотников и следопытов. «Эти эскимосы – один из самых важных инструментов в моей арктической программе», – говорил он об их способности находить дорогу в тумане, ориентируясь только по крикам морских птиц, сидящих на прибрежных скалах, и по ритмичному грому ледяного прибоя. Наклонившись и проведя пальцами по застругам – снегу, пошедшему гребнями под ветром и потом затвердевшему, – инуиты легко определяли, в каком направлении двигаться, и в темноте, и на ослепительном снегу. Пири замечал и уважал их выдающиеся способности, в то время как иные исследователи закрывали на них глаза. Они являлись к инуитам, одетые в шерсть и хлопок, и потешались над их грубыми меховыми одеяниями, пока не замерзали насмерть. Пири же охотно перенял тёплую инуитскую «моду» и во многом полагался на их суровый опыт. У Пири было много задокументированных недостатков, но по крайней мере, расовые предрассудки не мешали ему признавать и оценивать по достоинству человеческие способности (он очень доверял афроамериканцу Мэтью Хенсону и публично хвалил его).

Фройхен и Расмуссен не были согласны с идеей, которую разделяли многие датчане: оставить инуитов в неприкосновенной изоляции, как музейные экспонаты. И в их времена, и по сей день продолжается спор, как появление новых технологий и европейских социальных норм влияет на инуитов. Некоторые считали, что это нарушит целостность их культуры. Однако это утверждение предполагает, что инуиты сами по себе – примитивные народы и не заинтересованы в благах внешнего мира, в том числе в развитой медицине (Пири, при всём его высокомерии, многому научил северных гренландцев в том, что касается санитарии). Многие инуиты считали (и до сих пор считают) оскорбительной изоляционистскую позицию, заявляя, что она не учитывает их способности развиваться и адаптироваться, как все люди, и при этом оставаться инуитами. С другой стороны, есть все основания опасаться, что внешнее влияние изничтожит культурные традиции, которые многие инуиты не хотели бы утратить. Спор этот был и остаётся сложным и тяжёлым. Расмуссен, сын миссионера, не видел ничего дурного в том, чтобы знакомить инуитов с христианством, – но только знакомить, ни в коем случае не навязывать. Фройхен, который склонялся к агностицизму, пока не решил, что думает по этому поводу. Оба они хорошо понимали, что перемены могут быть и разрушительны, и благотворны, и в Северную Гренландию пришли с целью культурного обмена, готовые и отдавать, и принимать. В Расмуссене проснулся антрополог: он рвался описать культуру Северной Гренландии во всей возможной полноте и поделиться данными с внешним миром. Образ жизни инуитов – общинный, лишённый всякого стремления к богатству – мог бы многому научить «цивилизованных» людей, погрязших в бездумном потреблении. Увы, великая историческая ирония состоит в том, что благородные порывы этих датчан пали перед мощью западного пушного рынка, который существовал с единственной целью – продавать людям излишества и плодить всё больше потребления. Что ждёт инуитов в условиях продолжающейся западной экспансии? Торговый пост и правда будет любопытным экспериментом.

Выброшенные на берег в заливе Северной Звезды Фройхен и Расмуссен рассудили, что факторию можно построить и здесь. Регион Уманак, правда, располагался несколько южнее Эта, но друзья поняли, что новая миссия привлечёт сюда людей – людей, с которыми можно будет торговать. Они быстро возвели торговый пост: с собой в экспедицию они взяли почти готовое строение. Напоминало оно дома, которые можно встретить в любой европейской или американской рыбацкой деревне: двускатная крыша, маленькие окна и деревянное крыльцо, которое скрипело всякий раз, когда в дом входили посетители.

Возведя торговый пост, взялись за следующую задачу: надвигалась зима, и пора было заготовить мясо для людей и собак. Запасы делали «по-арктически» – складывали замороженное мясо на открытом воздухе в большие кучи и заваливали крупными камнями. Такой способ защищал запасы от диких животных. Питались в этой части света в основном дичью, сырой или сушёной, в ход шла вся туша животного, ничего не выбрасывали: несъедобное пригождалось в хозяйстве. Из шкур тюленей, белых медведей, северных оленей, арктических зайцев или собак и оперения гаг шили палатки, спальные мешки и одежду. Любому меху и любой коже находилось применение. Из шкур взрослых карибу, на которых охотились ранней осенью, пока их покров не утеплился на зиму, делали тёплую и лёгкую одежду на холодное время. Летом носили одежду из тюленьей шкуры: она защищала от воды. Шкуры молодняка карибу шли на нижнее бельё и носки, а кожа с их передних ног хорошо подходила для верха сапог и ладоней варежек, поскольку была износостойкая. Капюшон парки обычно подшивали мехом волка или росомахи: на нём не задерживался иней, который образовывался от дыхания. Мягкие тапочки, на которые надевались сапоги, иногда изготавливали из кожи птиц. В дождь пользовались одеждой, сделанной из тюленьих внутренностей. Сапоги из меха белых медведей позволяли охотникам бесшумно передвигаться по снегу и нападать на новых белых медведей. В холодное время тетиву луков смазывали жиром карибу из ножных суставов: этот жир твердел при низких температурах, потому что располагался далеко от основного тела карибу. За долгие века инуиты научились пускать в ход все части животных, какие можно вообразить.

Первую значительную партию мяса Фройхен и Расмуссен добыли благодаря одному местному, который заметил на противоположной стороне фьорда стаю моржей. Началась охота: инуиты пересекли фьорд на каяках, а датчане следовали за ними на лодке под парусом. Охотиться на моржей было опасным делом: взрослый самец весил порой 680 килограммов, а саблеобразные бивни животных протыкали каяк, словно бумагу. В ближнем бою моржи – чрезвычайно подвижные и опасные противники. Большинство моржей питается донными животными, такими как крабы и моллюски, но в редких случаях они охотятся и на тюленей, чаще всего это делают одинокие самцы. Они атакуют и маленькие лодки: бросаются на них с большой плоской льдины, уходят под воду и неожиданно выныривают с фонтаном брызг.

Надо было соблюдать осторожность. Лодки медленно и бесшумно приближались к стае моржей, и дыхание охотников повисло над их головами плотным облаком. Наконец они подплыли к моржам, и в напуганных животных полетели гарпуны, поднялось страшное волнение. К гарпунам были прикреплены надутые мешки, и моржи не могли спастись бегством, уйдя под воду. Отрезав им путь к отступлению, охотники прикончили моржей копьями. Потом туши вытащили на берег и изрубили в крупные куски. Рядом с горой мяса сложили моржовые бивни, словно охапку диковинного хвороста. Бивни пойдут на разные полезные инструменты: застёжки для собачьих упряжек, лисьи силки и натяжные устройства для палаток. Покончив с разделкой туш, лучшие куски мяса отдали тем, кто первым попал в моржа гарпуном, следующим достались куски похуже.

Первого моржа убил Фройхен – правда, из винтовки, а не гарпуном, как остальные, но первый приз всё равно отдали ему. Получив внушительную гору мяса, он учтиво раскланивался со всеми. Впрочем, благодарности вскоре пришлось прервать, потому что инуиты принялись смеяться над Фройхеном. Оказалось, он опять сел в лужу. «Не надо нас так благодарить за мясо, – объяснил ему охотник по имени Соркак. – Оно твоё по праву. На нашей земле никто не хочет ни от кого зависеть. Никто никому не дарит подарки, и никто не принимает их, потому что подарки – это значит зависимость. Подарки – для рабов, так же как плеть – для собак!» Фройхену пришлось выучить и этот урок.

Торговый пост начал свою работу, и вскоре Фройхен стал замечать, что инуиты часто не согласны с его расценками. Его смущало, что инуиты зачастую настаивали на более высокой цене, чем та, что он просил. Фройхен устал возражать: он объяснял, что не хочет их обманывать, но те уверяли его, что отлично знают, что делают. Просто инуиты иначе понимали стоимость вещей.

«Цену определяет то, насколько человек нуждается в той или иной вещи», – объясняет Фройхен в своём дневнике. В пример он любил приводить историю про охотника по имени Паниппак, который пришёл на пост с желанием купить охотничий нож. Фройхен подал ему нож через прилавок, и в обмен Паниппак протянул ему пять шкур, которые в Европе стоили целое состояние. «Ты ошибся, – вежливо обратился к охотнику Фройхен. – Нож даже одного песца не стоит». Но Паниппак настаивал: «Прости, но ты ведь не знаешь, что я целый год хожу без ножа: мне его ужасно не хватает. Поэтому я даю тебе так много шкур. В самой вещи может быть мало ценности, но она нужна мне: я плачу за то, что мне нужно».

В Европе и Америке цены устанавливал продавец, но в Северной Гренландии это делал покупатель, ориентируясь на свои нужды. Чем выше нужда, тем больше покупатель платил, даже если продавец не просил многого. Поначалу Фройхену такая система не нравилась: они с Расмуссеном хотели, чтобы их торговля была честной, – но инуиты, платя больше необходимого, не считали себя обманутыми. Они даже иногда шутили, что это Фройхен и Расмуссен несут убытки, потому что отдают им редкие предметы, промышленные товары, которые нужно было везти издалека, а взамен просят предметы, которые на Севере любой добудет простой охотой. Многие инуиты полагали, что в своё время «обсчитали» Роберта Пири, который между тем сделал на их пушнине целое состояние.

Инуиты порой удивлялись западному представлению о торговле не меньше, чем те представлениям инуитов. Например, когда инуиты впервые увидели западную валюту с изображениями президентов, премьер-министров и монархов, они назвали её kiinaujaq – «похожее на лицо». Зачем нужна эта бумажная валюта, им стало ясно далеко не сразу: ею ведь не порежешь мясо и не подстрелишь зверя, с ней ничего нельзя делать, разве что любоваться.

Фройхен и Расмуссен бросили попытки переубедить инуитов: в конце концов, такая система была на руку и им, и их инвесторам. Друзья не считали свой торговый пост благотворительным учреждением и не стали бы отказываться от выгодных сделок. Однажды охотник принёс им некачественную кожу, и тогда Расмуссен прибил её гвоздём к стене: пусть охотнику будет стыдно, а другие не пытаются провернуть что-то подобное. Это был лучший способ донести неудовольствие, чем вслух бранить охотника: такого унижения ни один уважающий себя инуит не стерпит.

Весть о торговом посте быстро разнеслась по округе, однако Фройхен и Расмуссен решили, что им не помешает ещё больше рекламы: «пусть эскимосы знают, что песца можно очень выгодно обменять именно у нас». В качестве маркетингового хода друзья задумали переименовать Уманак, хотя местным и старое название нравилось. Расмуссен хотел было назвать землю в свою честь, но потом спохватился: уж очень это претенциозно звучало. Да и потом, путешественники вечно дают местам новые названия в честь себя или в честь своих инвесторов. Датчане же мнили себя не такими, как другие путешественники. Они решили назвать землю «Туле» – название это происходило от древнего изречения ultima Thule, которое иногда переводят как «севернее всего и вся». Слово это было латинское, не гренландское, но уж очень друзей манила его символичность. В классической литературе ultima Thule обычно значило «место за краем света».

11. «В темноте и холоде лучше думается»

В конце августа 1910 года Фройхен и Расмуссен возвращались с охотничьей экспедиции и обнаружили в водах залива «Беотик» – красивый пароход, который неспешно покачивался на волнах. Странно было видеть здесь корабль таким поздним летом: заморозки часто приходили рано, и корабли рисковали застрять во льду до самой весны. Друзья удивлялись, какая нелёгкая занесла сюда «Беотик».

Фройхен вышел в море, чтобы поговорить с капитаном, Бобом Бартлеттом: в своё время тот командовал «Рузвельтом», кораблём Роберта Пири, и знал эти воды как свои пять пальцев. Едва лодка Фройхена оказалась в пределах слышимости, раздался громовой голос Бартлетта. Он объяснял, что прибыл сюда по делам и вскорости собирался сняться с якоря, чтобы избежать ледяного плена. Желая узнать подробности, Фройхен забрался на борт. Там ему рассказали, что «Беотик» везёт на родину охотников-инуитов, которых наняли в качестве гидов два богатых американца, приехавшие в Арктику на сафари. (Северная Гренландия теперь привлекала не только исследователей и миссионеров, но и охотников на крупную дичь.) Бартлетт повторил, что скоро должен отбыть, но разрешил Фройхену познакомиться с пассажирами: среди них оказался и Этукишук, один из двух инуитов, что сопровождали Кука в его злосчастном походе к полюсу.

Один из американских охотников, Пол Рейни, был плейбой-космополит, живший на щедрое наследство, которое получил от своей семьи угольных магнатов. Лицом он поразительно напоминал Калвина Кулиджа, будущего президента США, и был из тех людей, что на большую охоту одеваются как на бал. Он убивал белых медведей и африканских львов так же непринуждённо, как облачался в щегольской костюм из твида и кожи. Второй американец, Гарри Уитни, был наследником одного из крупнейших бизнесов в Нью-Йорке. (Богаче его деда был разве что миллионер Джон Джейкоб Астор: именем Уитни скоро назовут знаменитый музей.) Оказалось, Уитни имел опосредованное отношение к недавней полярной полемике. Два года назад во время очередной охотничьей экспедиции он повстречал Кука: тот как раз рвался к Северному полюсу. Фройхену выпал шанс расспросить Уитни.

Уитни был рад рассказать, что знал. По его словам, Кук пытался втянуть его в полемику как свидетеля, но охотник не пожелал в этом участвовать. С Куком он встретился, когда стоял лагерем в Аноритуке, заброшенном инуитском поселении в 48 километрах к северу от Эта. Как-то раз он увидел на горизонте три движущиеся точки: это были Кук, Авела и Этукишук, едва живые от голода, они брели ему навстречу. Уитни расспросил их, и Кук заявил, что они возвращаются с Северного полюса. Но Уитни ему не поверил, как не поверил бы любой знающий Арктику человек. Более того, он нашёл рассказ Кука настолько абсурдным, что даже не расспросил о подробностях Авелу и Этукишука. Только вернувшись из охотничьей экспедиции и возобновив связь с миром, Уитни узнал, что Кук прикрывается его именем, чтобы доказать свою правоту. Кук отдал ему на хранение свои записи и навигационные инструменты – и теперь заявлял, что Уитни может подтвердить его рассказ. «Кук лгал! – объяснял Уитни Фройхену. – Да, я получил от него записи и инструменты – но не доказательства».

Когда Уитни закончил свой рассказ, Фройхена пригласили прогуляться по кораблю и поглазеть на животных, которых охотник недавно изловил и планировал подарить зоопарку. Фройхен согласился и отправился на нижнюю палубу, где стояли клетки. Когда глаза его привыкли к темноте, он заглянул в запертый ящик для угля и увидел белого медведя, который стал бурым: он был весь измазан углём, словно участвовал в каком-то фантасмагорическом представлении. На верхней палубе Фройхену показали пять несчастных моржей, которым было суждено провести остаток жизни в клетках. Пока Фройхен осматривал их, один из инуитов наклонился к нему и поделился своим потрясением: эти богачи американцы каждый день отваливали моржам целый ящик сгущённого молока! Немыслимая роскошь для инуита – сущий пустяк для туристов вроде Рейни и Уитни. На этом экскурсия закончилась. Капитан Бартлетт выпроводил Фройхена с корабля, торопясь покинуть северные воды.

На берегу Фройхен ближе познакомился с Этукишуком и описал его как «очень славного человека, сильного как медведь, широкоплечего, дородного, с вечной улыбкой на лице». Никого не удивило, что Расмуссен и Этукишук уже были друзьями: они встречались во время предыдущих путешествий Расмуссена по Северной Гренландии. Исследователи сгорали от любопытства: они хотели услышать от Этукишука о его работе на Фредерика Кука. Пришлось попотеть, но в конце концов они вытрясли из инуита полную историю.

Отправившись в путешествие с Куком, Этукишук оставил в Эта свою жену. Через некоторое время в Эта прибыл Пири и нанял её швеёй, а затем взял с собой в экспедицию к мысу Колумбия. Пока команда Пири стояла у мыса, один молодой охотник сказал ему, что хочет взять себе жену, и Пири по какой-то неизвестной причине позволил ему жениться на жене Этукишука. В патриархальной и полигамной культуре инуитов обращаться с женщинами как с собственностью не было новостью, как и подобные браки; но Пири определённо вмешивался не в своё дело и не имел права принимать такое решение. В результате Этукишук вернулся домой в пустую хижину.

На этом претензии Этукишука к европейцам не заканчивались. Поскольку экспедиция Кука завершилась катастрофой, в награду за помощь он не дал Этукишуку ничего, кроме коробков из-под спичек: буквально вытащил из кармана какой-то мусор и отдал ему. После, когда Пири посетил Эта на пути к полюсу, Этукишуку пришлось выслушивать оскорбления, которыми тот прилюдно поливал Кука: это позорило Этукишука, ведь он служил Куку проводником. Он нанялся к Рейни и Уитни, чтобы скрыться от унижения.

Выслушав историю Этукишука, друзья продолжили готовиться к зиме. Кроме всего прочего, они решили пригласить к себе соседа – инуита по имени Миник, у которого за плечами тоже был непростой опыт общения с американскими путешественниками. История Миника потрясла Фройхена.

Миник вернулся в Гренландию в августе 1909 года, двадцать два года проведя в Соединённых Штатах. В 1897 году он, самым маленьким из шести инуитов, поехал вместе с Пири в Америку. Пири привёз их в музей естественной истории, где их должны были изучать учёные. «Лейтенант Пири спросил у нас, не хочет ли кто отправиться с ним, – рассказывал Миник в интервью New York World в 1907 году. – Он пообещал нам хорошие тёплые дома в солнечной стране». Минику тогда было всего шесть или семь лет (точной даты своего рождения он не знал), и отправиться в далёкие края вместе с его отцом Кисуком казалось захватывающей перспективой. Увы, вместо «хороших и тёплых домов» инуитов поселили в тёмном музейном подвале, а работники музея обращались с ними как с лабораторными крысами. Вскоре четверо инуитов скончались от туберкулёза, в том числе Кисук, и Миник остался сиротой. Тогда управляющий музеем Уильям Уоллас взял его к себе, а последнего выжившего инуита отправили обратно в Гренландию.

Миник умолял работников музея позволить ему похоронить отца по инуитским обычаям. Те для виду согласились, но похороны устроили фальшивые, а тело Кисука оставили себе для исследований. Тело потом перевезли в жилище Уолласа и препарировали его прямо там, у Миника под носом. Плоть Кисука полностью сняли с костей, скелет скрепили проволокой и выставили в музее в стеклянной витрине на потеху посетителям. Миник узнал об обмане только в 1906 году, когда в нескольких нью-йоркских газетах появились статьи о происхождении скелета и ему рассказали об этом одноклассники.

«Неужели мне нельзя было похоронить отца в могиле – так, как он бы хотел быть похороненным, – только потому, что я бедный маленький эскимос?» – вопрошал Миник в интервью New York World. Руководство музея в ответ отказалось поддержать Миника и категорически отрицало, что скелет его отца находится у них. В 1908 году у Пири спросили, не отвезёт ли он Миника обратно в Гренландию на «Рузвельте», но путешественник отказался из опасения, что об этой ужасной истории прослышат другие гренландцы и откажутся помогать ему. «Я бы застрелил мистера Пири и директора музея, – сказал Миник журналисту из San Francisco Examiner, – вот только я хочу, чтобы они поняли, насколько я, простой дикарь-эскимос, превосхожу их, просвещённых белых людей». Статью сопровождала иллюстрация, на которой Миник в ужасе отшатывается от скелета своего отца, кое-как скреплённого воедино. Описание под иллюстрацией гласило: «Что было бы с мистером Пири, если бы он шёл по музейному залу и вдруг лицом к лицу столкнулся со скелетом собственного отца, взирающим на него с витрины?»

Сторонники Пири, опасаясь, что кошмарная история повредит его репутации, помогли Минику вернуться на родину.

Когда Фройхен и Расмуссен пригласили его к себе жить, Минику едва минуло двадцать лет. Жизнь в Гренландии давалась ему нелегко. Проведя столько лет в Америке, он почти забыл инуктун, свой родной диалект, и теперь ему было сложно общаться с родными и друзьями (даже сны ему снились по-английски). Жить с датчанами ему тоже не особенно нравилось, а те в ответ находили его слишком мрачным, хотя и понимали причину. Впрочем, Миник оказался первоклассным охотником, и вскоре их общее хозяйство обогатилось большими запасами мяса на зиму.

Многие жители Арктики зиму любят больше, чем лето, несмотря на её суровость. «В темноте и холоде лучше думается», – сказал как-то гренландец по прозванию Слепой Амброзий писательнице Гретель Эрлих. У зимы есть и другое преимущество: в морозы лёд становится крепче и по нему проще передвигаться, так что люди могут беспрепятственно навещать родных и друзей. И во времена Фройхена зима была радостной порой, когда люди собираются и веселятся вместе (при условии, что охота удачна). Такова была ранняя зима в 1910 году. Фройхен путешествовал по округе, нанося визиты соседям и рассказывая им, что торговый пост открыт и ждёт их. Расмуссен путешествовал отдельно, чтобы покрыть больше территории и привлечь больше «покупателей».

Вместе с Фройхеном отправились Асаюк и Арнаври, семейная пара без детей. Оба были хорошими охотниками и опытными путешественниками. Они обучили Фройхена многим полезным навыкам выживания, которыми он не обзавёлся во время Датской экспедиции: например, как быстро построить иглу или как безопасно спать в мороз. Фройхен всё это время таскал с собой старую отсыревшую перину, которая когда-то обитала на чердаке у его родителей. По ночам, улёгшись на неё и пытаясь уснуть, он дрожал от холода. Странно, что Расмуссен не научил Фройхена раньше, – зато Асаюк и Арнаври наконец объяснили бедолаге, что намного теплее спать на шкуре карибу, которая отлично сохраняет тепло. Спальный мешок Фройхена тоже был сделан из шкуры карибу, как и тёплое пальто, которым он дополнительно укрывался ночью. К утру оно изрядно промерзало, но после хорошего битья становилось как новенькое.

Ещё Асаюк и Арнаври показали Фройхену, как в Северной Гренландии ухаживали за ездовыми собаками: южане делали это иначе. На юге в свободное время собаки гуляли, где им вздумается, добывая себе еду, и нередко попадали в переделки. На Севере собак держали на привязи, чтобы те не бродили где попало и не портили инвентарь или постройки. Чтобы те не перегрызли поводок, хозяева стачивали им клыки с помощью камня или напильника. Делать это старались пораньше, ещё щенкам. Но у Фройхена были взрослые южные собаки, клыки которых были при них, так что их приходилось стачивать их только сейчас. Асаюк и Арнаври подвешивали собак Фройхена за шею, пока те не теряли сознание, потом раскрывали им пасти, сдерживая их ремнями, и стачивали зубы. Фройхен это назвал «жестокой операцией», но с радостью замечал, что собаки быстро приходили в себя после неё. Только теперь они не могли разжевать мороженое мясо, поэтому их корм приходилось резать на мелкие кусочки, которые можно было глотать целиком. Собаки дольше переваривали такое мясо, но это даже считалось предпочтительным, потому что они дольше ходили с полным желудком и реже требовали кормёжки.

Следуя на север к Нунатаку, трое путешественников наткнулись на тайник с мясом, который оставил здесь какой-то путник. Подобные находки были обычным делом: странствующие охотники часто пользовались тайниками, и согласно обычаю любой мог брать оттуда еду или пополнять запас. Но завидев этот тайник, Арнаври нахмурилась. У каждого охотника был свой стиль укладки камней, и этот принадлежал человеку, который здесь обычно не ходил, – некоему Сиглуку.

Устроившись на ночь в иглу, Арнаври решила узнать, что же происходит, и устроила сеанс ясновидения. Ритуал был древний и долгий, она напевала себе под нос и раскачивалась взад-вперёд, пока на неё не снизошло видение: кто-то недавно умер, неизвестно, кто именно. Фройхен не знал, что ему думать и верить ли в эту магию, но слова Арнаври не давали ему этой ночью спать спокойно.

На следующее утро путешественники подошли к озеру неподалёку от Инглфилд-фьорда. Зима ещё не вступила в свои права, снег освещал тусклый багровый свет, и трое путников отбрасывали длинные, жутковатые тени. Добравшись до берега озера, они ступили на лёд. На полпути к противоположному берегу они заметили впереди две далёкие фигуры, приближающиеся к ним.

Фигуры всё приближались, и Фройхен со спутниками обсуждали, как им быть. Путешественники обычно не встречались в этих местах, поскольку дичи здесь было мало. (Сами они отправились этим путём, потому что это была короткая дорога к стаду карибу, которое они надеялись найти у Нунатака.) Не то чтобы путники боялись чужаков – но не хотели напугать или смутить их своим появлением, ведь люди в этих глухих местах обычно не желают быть замеченными.

Вскоре Асаюк и Арнаври разглядели своих знакомых, мужчину по имени Одарк и женщину по имени Меко. Арнаври заметила Фройхену, что странно было встретить их вместе: у Меко был муж, Увисакавсик. Раз женщина путешествует в такой глуши с посторонним мужчиной, значит, они что-то скрывают.

Наконец встреча состоялась, но она была совсем не дружеская. Одарк окинул Фройхена подозрительным взглядом и резко спросил, кто он такой и зачем он здесь. Фройхен пустился было, как привык, рекламировать свой торговый пост и выгодные сделки, но Одарк остался равнодушен. Только имя Расмуссена помогло делу: инуит немедленно расплылся в широкой улыбке. Кнуда знают все, и врагов в Гренландии у него нет!

Как только напряжение спало, путники завели дружескую беседу и, недолго думая, решили дальше идти вместе. Одарк и Меко рассудили: раз Фройхен – друг Расмуссена, в ближайшем поселении устроят большой праздник в его честь. Такое пропустить нельзя!

Когда объединённый отряд добрался до ближайшего поселения, там и правда устроили весёлый праздник в честь их прибытия, подавали варёное мясо карибу, сушёное мясо нарвала и ферментированное мясо тюленя (Фройхен его наконец распробовал). Он радовался обществу гостеприимных инуитов, но что-то всё-таки не давало ему покоя: ему казалось, что Одарк и Меко что-то недоговаривают. Фройхен догадывался, что узнает их секрет нескоро: инуиты любили выдержать большую паузу, прежде чем поделиться большими новостями, в то время как европейцы или американцы выбалтывали всё первым делом. «Ничто так не радует эскимоса, как сидеть тихонько, зная, что в любую минуту он может обрушить на собеседника сенсационную новость», – писал об этом Фройхен.

Два дня прошли в пустяковых беседах, и наконец Фройхен кое-что выведал о своих попутчиках. Арнаври не ошиблась: Меко и правда была замужем за мужчиной по имени Увисакавсик, но он почему-то не появлялся, и никто не заговаривал о нём, а ведь Увисакавсик был одним из лучших охотников в поселении. Через некоторое время Фройхен наконец узнал всю правду.

Увисакавсик когда-то служил проводником Роберту Пири и был в числе тех инуитов, которых Пири взял с собой в Штаты в 1897 году. (Это его отправили обратно в Гренландию после того, как инуиты заразились туберкулёзом.) В Америке Пири иногда возил Увисакавсика с собой на туры лекций: если с тобой на сцену поднимается живой эскимос, весь закутанный в меха, билеты раскупают как горячие пирожки. Во время таких путешествий Увисакавсик повидал больше Америки, чем большинство американцев. Вернувшись в Гренландию, он горел желанием поделиться своими приключениями. В Нью-Йоркской бухте нет айсбергов, зато там теснятся сотни кораблей. А в городе люди живут друг на друге в многоэтажных домах, как в Гренландии гнездятся на скалах птицы. А уж как люди передвигаются! В подземных поездах, для которых не нужно тягловых животных. Но самое диковинное – это телефоны, по которым можно разговаривать с человеком на большом расстоянии через длинный провод.

Соседи Увисакавсика внимательно слушали его рассказы, но немногие им верили. У инуитов возникала масса вопросов: а откуда люди там берут столько дерева, чтобы строить все эти корабли? Разве может голос передаваться по проводу? Зачем людям передвигаться по тоннелям: ведь их сначала нужно выкапывать! Услышав ответы на свои вопросы, скептики чаще всего приходили к выводу, что Увисакавсик врёт. Они даже решили, что он повредился умом, и временно изгнали его за пределы поселения, пока не придёт в себя.

Но когда Увисакавсик вернулся, оказалось, что изгнание не вправило ему мозги: напротив, он стал наглее и только больше настаивал, что белые люди во многом превосходят инуитов. По его словам, некоторые белые люди даже не едят мяса: странный предмет для восхищения, учитывая, что Увисакавсик был очень хороший охотник. К тому же он не желал отказываться от некоторых привычек, которые перенял у Пири. Например, достигнув Северного полюса, Пири воткнул в землю немало флагов: флаг США, флаг Военно-морской лиги, флаг Красного Креста, флаг Дочерей американской революции и, наконец, флаг своего студенческого братства в колледже Боудун, «Дельта Каппа Эпсилон». Увисакавсик тоже хотел себе флаг, так что он поставил у своей хижины флагшток и поднял на нём медвежью шкуру. Соседи боялись, что это распугает медведей, на которых они охотились.

Но самое главное, что беспокоило соседей, – так это убеждённость Увисакавсика, что ему нужна ещё одна жена. Во время «ссылки» он добыл много хорошего меха и теперь заявлял, что у Меко не хватает рук, чтобы его обработать. Увисакавсик требовал многого: в поселении было мало незамужних женщин. Наконец Увисакавсик решил украсть жену у мужчины по имени Сиглук. Тот не смог воспротивиться, потому что боялся выступить против сильного охотника. Заполучив его жену, Увисакавсик продолжал издеваться над Сиглуком, а тот мог разве что молча кипеть от ярости. Всем было ясно, что рано или поздно Сиглук захочет отомстить.