Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена

На следующий день Фройхен и Брёнлунн купили собак и отправились обратно на «Ханс Эгеде», который, подняв паруса, устремился обратно в Данию. Так закончилась первая поездка Фройхена в Гренландию. Эта земля зачаровала его. «Гренландия – это остров моей мечты» – так говорил он. Ему не терпелось вернуться.

4. «Неодолимое стремление»

Когда «Ханс Эгеде» бросил якорь в Копенгагене, порт наводнила толпа любопытных. 1906 год – это ещё эпоха до стабильной радиосвязи, и одни только корабли привозили новости из Арктики. А в этом году новостей с Севера ждали все. Несколько полярных исследователей соревновались между собой, кто быстрее дойдёт до Северного полюса, и большинство планировали начинать путешествие из Гренландии. У трапа «Ханса Эгеде» поджидали журналисты, они надеялись расспросить экипаж, что те слышали о полярной гонке. Увы, на борту никто ничего не знал; но грядущая экспедиция Мюлиус-Эриксена обещала подвести их близко к центру событий. Фройхен ещё не знал, что в полярной драме ему была уготована важная роль.

Гонка к Северному полюсу имела целью ответить на вопрос, который давно интриговал человечество: что находится на самой макушке у нашей Земли? В III веке до н. э. древнегреческий географ Эратосфен изобразил Северный полюс скованным льдами – хорошая догадка, – но в Древнем мире точно никто ничего не знал об этом месте, поэтому люди воображали самые разные небылицы вместо белого пятна на карте. Иные древние греки называли приполярные регионы Гипербореей: по их представлению, Гиперборея была залита солнцем и по ней бродили мудрые великаны и грифоны – наполовину львы, наполовину орлы. Через несколько веков путешественники из Китая и других стран заметили, что полюс влияет на поведение компаса, и задались вопросом, существует ли там вовсе притяжение – или люди попросту парят в воздухе как по волшебству. После интерес к Северному полюсу угас и вспыхнул только в XVI–XVII веках, когда Мартин Фробишер, Генри Гудзон, Уильям Баффин и другие путешественники отправились на поиски Северо-Западного прохода, а вернувшись домой, принялись рассказывать удивительные истории. С наступлением эпохи романтизма Северный полюс начал привлекать писателей и художников. В классическом романе «Франкенштейн» Мэри Шелли 1818 года полюс – это последний рубеж человеческого дерзания. Сюжет «Франкенштейна», готической истории о чрезмерной гордыне, начинается с того, что полубезумный главный герой гонится за своим чудовищным созданием через ледяную пустыню к Северному полюсу, где монстр надеется свести счёты с жизнью. Через четыре года после «Франкенштейна» Джордж Гордон Байрон упомянул Северный полюс в «Видении суда», сатирической поэме – размышлении о божественном суде. Через пять лет после выхода поэмы английский путешественник Уильям Парри отправился в первую из известных экспедицию, цель которой была достичь Северного полюса, а не Северо-Западного прохода. К сожалению, путешествие закончилось ничем: дрейфующие льдины унесли его команду обратно на юг. С этого момента жажда европейцев достичь полюса только усилилась, и всё больше судов гибло в северных водах, всё больше людей умирало или пропадало без вести в приполярных странах. Такие великие жертвы заставили людей ещё пуще фантазировать, что же может скрываться на самой северной точке планеты. В романе «Путешествие к центру Земли», впервые опубликованном в 1864 году, Жюль Верн описывал подземное море, расположенное прямо под полюсом, а по его берегам бродили мастодонты и некие древние люди – подобие «недостающего звена»[3 - Роман Жюля Верна «Путешествие к центру Земли» не имеет никакого отношения к полярной тематике. Странно, что автор не упоминает «Путешествие и приключения капитана Гаттераса» (1864), в котором как раз и рассказывается о полярной экспедиции и рисуется картина Северного полюса. По представлению Верна, у Северного полюса есть свободное море, а сама географическая точка находится в кратере действующего вулкана. Также странно, что автор обошёл вниманием другой роман Верна «Вверх дном» (1889), который по времени создания ближе к полярной гонке начала XX в. В нём предпринимается фантастическая попытка избавиться от смертоносного льда вокруг полюса, изменив наклон земной оси: тогда климат поменяется и до полюса можно будет добраться без препятствий. (Прим. пер.)]. «Разве нельзя предположить, – гадал Putnam’s Magazine в 1879 году, – что за стеной арктических льдов отыщут ещё затерянные осколки человечества – забытых братьев, унесённых в дальние края могучими течениями, которые описывают путешественники? Разве не может быть так, что счастливца, достигшего северных стран, поприветствует человеческий голос?»

Поэты и художники соревновались друг с другом в силе воображения, однако даже самые выспренные их домыслы уступали теориям учёных XIX века. Наиболее любопытный взгляд на Северный полюс представлял Август Петерман, немецкий профессор, во второй половине XIX века – самый известный и уважаемый географ в мире. Из-за особенного пристрастия к белым пятнам на карте мира Петермана прозвали «географ-теоретик». Вообразите человека с серьёзным лицом, с неожиданно ухоженными руками, интроверта, в очках с проволочной оправой: он сидит в своём кабинете, обитом деревом, и чертит замысловатые карты. Петерман издавал журнал Anstalt, у которого был латинский девиз Ubique terrarium («По всему миру»), сопровождаемый изображением змеи, кусающей собственный хвост. Этот символ указывал на то, что жажда знаний порождает больше знаний. Петерман видел в Северном полюсе ключ к пониманию того, как устроена наша планета, почему погода и другие стихии на ней существуют в таком балансе. Петерман неустанно вёл кампанию, призывавшую разные страны бросить силы на изучение Крайнего Севера. «Если не открыть Северный полюс, – писал он, – всё наше понимание географии никогда не соберётся в полную картину». Петерман знал, насколько опасны полярные экспедиции, но считал, что польза для общества легко окупает риск. «Разве подобное великое предприятие не стоит нескольких человеческих жизней?» – вопрошал он.

К 1906 году, когда была назначена Датская экспедиция, учёные уже имели неплохое представление о Северном полюсе. Никто ещё не ступал на эту географическую точку, но благодаря исследователям люди уже понимали, что самые безумные домыслы о ней – не более чем домыслы. Мюлиус-Эриксен задумал провести метеорологические изыскания, призванные ответить на вопросы, которыми так страстно мучался Петерман. Для этого полярный исследователь взял с собой в экспедицию немецкого учёного по имени Альфред Вегенер: последнему предстояло стать непосредственным начальником Фройхена. Однако к этому времени большинство людей понимали, что Северный полюс сам по себе не представляет большой ценности для науки: куда важнее был сам регион, а не точка на карте.

Но хотя с научной точки зрения Северный полюс был малоинтересен, к нему по-прежнему стремились романтики. В мире, переживающем стремительную индустриализацию, в мире, где человеческие лица заменяли машины, а на место идейных лидеров приходили безликие бюрократы, достичь Северного полюса значило одержать победу не интригами или хитростью, но мужеством и неукротимой силой духа. Достичь полюса значило навсегда войти в историю. Того, кому посчастливится впервые ступить на эту географическую точку, навеки прославят как Великого Человека: индивидуализм много значил в тогдашней действительности, когда миром уже правили институты и корпорации. Также некоторым казалось, что благодаря полярным исследованиям не погибнет старомодная маскулинность, которой уже угрожал новый век: по-прежнему оставались люди, которые считали, что мужчина обязательно должен быть независимым, сильным, властным, энергичным и что небольшая доля социально одобряемого безумия в нем приветствуется. Конечно, находились и скептики: публицисты, политики, учёные, которые покачивали головой и справедливо вопрошали, зачем на полярные исследования тратится столько ресурсов и энергии. Но ни путешественники, ни широкая публика к ним не прислушивались.

Американский полярный исследователь Роберт Пири признавал, что в экспедициях к полюсу «не всегда получается отбить каждый доллар»: зато они удовлетворяли «неодолимое стремление человека к остающемуся ещё неизвестным ему уголку земли».

Фройхен был как раз такой человек. Конечно, Датская экспедиция обещала научному сообществу новые открытия, и потому её стоило организовать. Но даже если никакой научной ценности она бы не представляла, Фройхен всё равно пошёл бы с Мюлиус-Эриксеном. Пири попал в точку: Фройхена вело то самое неодолимое стремление.

Ещё не зная, что ему самому суждено стать исследователем Арктики, Фройхен ревностно следил за полярной гонкой. В данный момент за полюс боролись два американца, которые ненавидели друг друга: Роберт Пири и его заклятый враг доктор Фредерик Кук. Пройдёт несколько лет, и Фройхен познакомится с обоими, к обоим будет питать сложные чувства. Один из них даже подаст на Фройхена в суд и отсудит у него приличную сумму денег. Схватка Кука и Пири вот-вот разделит исследовательское сообщество на два лагеря – и Фройхен окажется в гуще событий.

Вот как разворачивалась гонка к Северному полюсу, пока экспедиция Мюлиус-Эриксена готовилась к отплытию.

21 апреля 1906 года наблюдения Роберта Пири показали, что он со своими людьми достиг 87°6? северной широты – на тот момент самой северной точки в истории полярных исследований. Твёрдая земля осталась позади, до неё было 530 километров, а до Северного полюса оставалось ещё примерно триста. Это как от Бостона до Нью-Йорка: вот только Пири предстояло преодолеть Ледовитый океан, жуткий и почти инопланетный на вид. Технически Пири находился «в открытом море», хотя твёрдая поверхность у него под ногами и противоречила этому выражению. Морской лёд, по которому двигалась его экспедиция, был всего лишь тонкой корочкой, а под ним – бездонный чёрный океан. С каждым их шагом лёд трещал и двигался: звук напоминал рокот шестерней или отдалённый раскат грома. Идти по такой поверхности было всё равно что карабкаться по чешуе спящего дракона [4 - По морскому льду гораздо опаснее передвигаться, чем по речному, поэтому полярные исследователи всегда так долго ждали наступления настоящих морозов. Как сказал исследователь Арктики сэр Мартин Линдси, «[морской лёд] намного более хрупок, чем речной: последний будет долго трещать и ломаться у вас под ногами, прежде чем вы провалитесь. Но наступите на морской лёд в три раза толще – и, если вам не повезло, вы немедленно пойдёте ко дну».].

Пири уже установил мировой рекорд – и всё же был недоволен. Он желал бы оказаться намного ближе к своей цели: но этому помешала череда непредвиденных препятствий и задержек. В начале путешествия, когда они прошли уже 160 километров, Пири не повезло: на пути встретилось свободное море, широкая открытая вода, и пришлось ждать, пока она замёрзнет. Потом их вечно задерживали торосы, вырастающие на пути. А теперь ещё и подкралась весна, начало теплеть, и лёд под ногами грозил вот-вот растаять. Вот парадокс для тех, кто путешествует по морскому льду: тепло значит смерть. Если Пири не повернёт сейчас назад, он и его люди погибнут.

Пири запустил руку под меховую куртку и вытащил наружу шёлковый американский флаг. Жена подарила ему этот флаг, чтобы Пири водрузил его на вершине мира. Он оторвал от флага небольшой лоскут и запихнул его в бутылку, где уже содержались записи о его путешествии. Пири бросил бутылку в сугроб – и повернулся к своим людям, чтобы отдать приказ: поворачиваем. Такой же печальный ритуал обозначал провал каждой прежней его попытки достичь Северного полюса. Во флаге накопилось столько дыр, что он казался поеденным молью.

Обратная дорога была мрачной и безрадостной: вереница оборванных людей брела по льду, возвращаясь в населённые земли ни с чем. Большинство спутников Пири страдали от обморожения. У самого Пири от боли пульсировали пальцы ног – все два пальца, остальные восемь уже семь лет как ампутировали. Вокруг на 500 километров не водилось никакой живности, охотиться было нельзя, и команде пришлось забить шестерых ездовых собак, чтобы прокормить оставшихся. Когда у людей тоже закончился провиант, они сами начали есть собак. Из ста двадцати собак, которые отправились в экспедицию, вернулась только сорок одна.

Наконец экспедиция добралась до «Рузвельта»: корабль носил имя друга и благодетеля Пири, президента США. Это был, пожалуй, наилучшим образом экипированный корабль, когда-либо бороздивший Ледовитый океан: стальная обшивка на носу защищала от айсбергов, укреплённый винт и гребной вал не давали льду намерзать на механизм, бока были обшиты крепким белым дубом и гринхартом (вечнозелёное дерево, которое специально для строительства привезли из Гвианы). Пири взобрался на борт, сбросил наконец своё меховое облачение, которое источало прескверный запах, и в изнеможении упал на койку. Однако спать он не мог. Несколько дней он молча шатался по кораблю, переживая свою неудачу. Команда старалась избегать его: они и в менее тревожное время не пылали любовью к своему начальнику, у Пири был нрав колючий, как у дикобраза. Он выпускал пар, делая записи: «Неужели опять неудача!» Пири был о себе чрезвычайно высокого мнения. В письме своему другу Тедди Рузвельту он заявлял, что открыть Северный полюс – это миссия, возложенная на него Всемогущим Господом. Общественность, впрочем, такого доверия к Пири не питала. С ним было трудно поладить: он казался нелюдимым и заносчивым. Недруги Пири гадали порой, что движет им: одержимость, служение человечеству, а может, жажда славы? В третий раз не сумев достичь Северного полюса, несносный Пири изрядно надоел публике: они с радостью обратили внимание на более цивилизованного героя.

Фредерик Кук прекрасно подходил на роль знаменитого путешественника: мужественный подбородок, в глазах искра знания, да ещё такие роскошные усы, что им позавидовал бы сам Уайетт Эрп. Кук родился в Бруклине и работал врачом, прежде чем отправиться с Пири в полярную экспедицию: теперь он самостоятельно путешествовал к полюсу. Когда зимой 1907 года о замысле Кука стало известно прессе, репортёры тут же выставили двух путешественников непримиримыми соперниками: это был хороший способ вдохнуть новую жизнь во всем надоевшую тему.

Успешные путешественники умели манипулировать общественным мнением, чтобы привлекать инвесторов, а после выгодно издавать книги и читать лекции. И хотя Кук был в этом менее опытен, чем Пири, он схватывал всё на лету и сразу постарался завести с прессой добрые отношения. Он продал права на публикацию своих заметок газете New York Herald, которая уже не раз таким образом финансировала амбициозные экспедиции. (Сорок лет назад по поручению главного редактора Генри Стэнли отправился в Африку на поиски Дэвида Ливингстона. Через десяток лет New York Herald финансировала злополучную арктическую экспедицию Делонга на «Жанетте».) Пири же продал права на публикацию New York Times, которая в те годы не могла тягаться с Herald и имела меньший, хотя и значительный тираж. Обе редакции напрочь забыли всякую журналистскую этику и открыто поддерживали каждая своего человека.

Вернувшись из Арктики, Пири пришёл в бешенство, когда узнал, что Кук планирует отправиться в экспедицию ещё до того, как сам Пири успеет организовать новую. Он ответил, как отвечают иные политики, когда решают играть по-грязному: в пух и прах разнёс своего соперника в газетах, заставляя читателей сомневаться в его способностях. Кук едва ли умеет ездить с упряжкой или вести корабль через опасные льды, настаивал Пири. К тому же он пустил слух, что недавно Кук солгал, объявив себя первым человеком, который взобрался на Денали, самую высокую точку в Северной Америке (у обвинений даже было какое-то основание). Пири искренне предполагал, что Кук окажется мошенником, и хотел помешать ему выдвинуть какие-либо претензии на Северный полюс.

Двое исследователей готовились к схватке: их борьба растянется на годы. Каждый планировал базироваться в Гренландии – в то время, когда там работала Датская экспедиция, а с ней – Петер Фройхен.

5. «Абсолютный бедлам»

Суеверные моряки считают, что как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Поэтому название кораблям выбирают с особой тщательностью и всегда берут во внимание, что будет символизировать и пророчить название. Многие знаменитые арктические суда носят женские имена: «Жанетта», «Принцесса Алиса», «Йоа». Моряки надеялись, что имя любимой женщины защитит их от гнева стихии. Многие верили, что плавать на корабле без названия – это к беде, но ещё хуже было переименовывать судно, не соблюдая специальные ритуалы.

И всё же, несмотря на суеверия, Людвиг Мюлиус-Эриксен не раздумывал долго, прежде чем переименовать «Магдалену» в «Данию». Это было неожиданно для человека, который мнил себя поэтом и к символизму относился серьёзно, – однако было понятно, что он хотел этим сказать: он снаряжал научную экспедицию, и суевериям в ней не было места. Вместе с ним в Восточную Гренландию отправлялись учёные, которым предстояло три года изучать её метеорологию, геологию и поведение льда. Миссия Мюлиус-Эриксена была совсем не похожа на полярную гонку, где люди гнались прежде всего за славой.

Оказалось, что Мюлиус-Эриксен зря не отдал честь старым морским суевериям. Когда Фройхен вернулся в Европу, готовый тотчас плыть обратно в Гренландию, он нашёл «Данию» в состоянии «абсолютного бедлама». Судну понадобился неожиданный ремонт, все люки стояли отдраенные, на палубах было не протолкнуться от груза, который требовал инвентаризации. К тому же отплытию мешали зеваки, которые желали поглазеть на приготовления и постоянно забирались на судно. В отместку команда решила разыграть любопытных. Их пригласили подняться на мачту и полюбоваться видом, а потом не позволяли спуститься до тех пор, пока те не пообещали пиво для всего экипажа. Мюлиус-Эриксен в гневе сновал по палубам, раздражённый, что отплытие всё откладывается. Фройхен раньше не видел его таким.

Пока шли приготовления, король Дании Фредерик VIII и кронпринц Кристиан Вильгельм посетили судно, чтобы благословить экспедицию. Обычно портовое начальство не выпускало в море плохо подготовленные корабли, но в этом случае пришлось уступить: нельзя же было разочаровать его величество, который торжественно проводил корабль в путь. «Дания» вышла в море 24 июня 1906 года. Фройхен потом шутил: портовое начальство закрыло глаза на то, что многострадальный корабль кое-как снялся с якоря.

«Дания» тащилась на север, попыхивая слабеньким одноцилиндровым двигателем, и на борту всё по-прежнему шло кое-как. Дойдя до Каттегата, пролива между Данией и Швецией, попытались поднять паруса – но деревянный гафель, который поддерживал такелаж, на поверку оказался гнилой палкой: в порту за кораблём плохо следили. Не успели даже покинуть датские воды, а уже пришлось вставать на ремонт. Необходимость отправиться в Фредериксхавн, чтобы починить злополучный корабль, сильно ударила по репутации Мюлиус-Эриксена: теперь он выглядел ещё менее профессионально, чем во время кошмарного отплытия. Ему было так стыдно, что, отправляя отчёт о поломке такелажа в Копенгаген, он солгал, притворившись, что попал в страшный шторм (впрочем, вести с других кораблей в Каттегате быстро опровергли эту небылицу). Инвесторы экспедиции встретились, чтобы обсудить между собой, не стоит ли снять Мюлиус-Эриксена с руководящей должности, – но, прежде чем они что-то решили, ремонт на «Дании» завершился, и она продолжила путь.

В Северном море «Данию» ждали новые неприятности. Во-первых, никто не позаботился о жилище для ездовых собак: они беспрепятственно бродили по кораблю, всюду оставляя экскременты. Во-вторых, трех из них смыло волной с палубы – а команда даже ничего не успела предпринять: многие на борту были учёные, в мореплавании неопытные, и они сами ходили с зелёными лицами, страдая от морской болезни. В-третьих, когда наконец закончили инвентаризацию – а надо было этим заниматься на берегу, – выяснили, что некоторых необходимых вещей не хватает. В результате пришлось опять вставать на якорь, на сей раз в Исландии, чтобы закупить нужное и выгрузить лишнее, включая восемь тысяч бутылок пива и несколько ящиков шампанского – запас на три Рождества вперёд. Задержка продлилась несколько дней, в течение которых члены команды поглощали брошенную выпивку с таким усердием, что перепились хуже самых отпетых морских разбойников. Фройхен записал в своём журнале: «Теперь я много знаю о том, как не надо снаряжать экспедиции».

«Дания» наконец вышла в море, но неприятности на этом не закончились. Сначала инвентаризация неприкосновенных запасов, которые хранились в шлюпках, обнаружила в одной из них только сладкие консервы. Потом кто-то забыл закрыть дверь в кладовую, скучающие собаки ворвались внутрь и сожрали мешок муки, бочонок масла и другие припасы. Окидывая взором творившееся бедствие, Мюлиус-Эриксен зашёлся в своём «первом приступе истерического гнева», как выразился Фройхен. Команда всё лучше узнавала главу экспедиции с неприглядной стороны и задавалась вопросом, как-то они проработают три года под его началом. По описанию Фройхена, Мюлиус-Эриксен был «скорее поэт, чем путешественник».

Когда наступил август, «Дания» достигла Гренландии и медленно ползла вдоль берега, с трудом прокладывая себе путь через дрейфующие льды. Одноцилиндровый мотор кашлял, будто страдал эмфиземой. Порой приходилось ждать по нескольку дней, чтобы между льдин открылся свободный проход и «Дания» смогла бы продвинуться хоть на дюйм-другой на север, пока море совсем не встало. Они были у мыса Бисмарка, когда стало ясно, что воды окончательно замёрзли и не выпустят «Данию» до следующей весны. Пришлось назначить это место основной базой.

Большинство членов команды намеревались провести зиму на борту, набившись в тесные, зато знакомые и тёплые помещения. Четверо учёных, однако, собирались поселиться на берегу в небольшой хижине: с берега было проще проводить эксперименты. Хижину площадью 25 квадратных метров тут же окрестили «виллой», а её обитателей – «аристократами». В «аристократию» входили Йохан Петер Кох – главный картограф экспедиции, Оге Бертельсен – художник, Андреас Лундагер – ботаник и Альфред Вегенер, единственный в экспедиции немец, выдающийся метеоролог и физик (в дальнейшем Вегенер прославится, развив теорию дрейфа материков).

Фройхена назначили помощником Вегенера. Экипажу немец нравился: он был харизматичен, вёл интересные беседы, и, хоть изначально Вегенер по-датски говорил плохо, он был дока в языках и скоро уже свободно шутил со своими спутниками. Его научный энтузиазм, особенно в метеорологии, был так же заразителен, как его улыбка: Вегенер совсем не походил на стереотипного стоического немца. В задачи Фройхена входило ежедневно проверять метеорологическое оборудование, барографы и термографы, которые фиксировали изменения атмосферного давления и температуры. Также они с Вегенером каждый день запускали метеозонды. Опустившись обратно на землю, ярко раскрашенные зонды лежали на снегу, как кондитерская посыпка на глазури. Данные, которые они собирали, помогали больше узнать о погодных явлениях, которые зарождались в Гренландии и потом перемещались в Северную Америку и Европу: теперь будет проще предсказывать перемены погоды, которые могут повлиять на урожаи. Также Вегенер наблюдал за инверсией температуры: на основе этих исследований будет развиваться авиация, на работу Вегенера специалисты ссылаются до сих пор. Метеоролог объяснил Фройхену, что холодная Гренландия – ключ к пониманию земных морей, ледников, климата вообще и удивительных, сложных связей между ними. Вегенер так писал о Гренландии: «Здесь – наедине с природой, каждый день ломая голову над её загадками, начинаешь совсем по-иному смотреть на жизнь».

Наступала зима, и дни становились короче и темнее. Во многих регионах Гренландии, а в особенности на севере, времена года выглядят так: четыре тёмных месяца, четыре светлых, а остальное – время сумерек, когда солнце будто не может решить, что ему делать. Причина этого в близости Арктики к Северному полюсу и его расположении относительно солнца. Для людей, которые живут ближе к экватору, солнце встаёт над горизонтом и проходит по небу у них над головой. Для людей, живущих в приполярных областях, солнце движется по небу как на карусели: по кругу, а не по дуге. Во время полярного дня солнце высоко в небе, а во время полярной ночи не показывается из-за горизонта.

В мрачные зимние месяцы необходимо было поддерживать бодрость духа. Из товарищей по команде Фройхену больше всего нравилось проводить время с Йёргеном Брёнлунном, которого он хорошо узнал во время подготовительной поездки. Брёнлунн был человек жизнерадостный, и с ним было очень легко; кроме того, он вырос в Гренландии и был приучен к бесконечным зимам. У инуитской стороны в семье Брёнлунна было своё объяснение, почему зимой не восходит солнце, – объяснение поинтереснее научного. По легенде, в незапамятные времена Луна и Солнце спали друг с другом, не зная, что они брат и сестра. А когда узнали, так устыдились инцеста, что разъехались по разные стороны неба и навсегда поселились в разных домах. Летом из своего дома выходит только сестра-Солнце, а зимой – брат-Луна.

Такие истории зачаровывали Фройхена: Гренландия манила его, несмотря на суровый климат. Он с нетерпением ждал весны, когда можно будет взяться за новые задачи – в особенности пуститься на поиски древних поселений. Гренландия была таинственной землёй, и Фройхен мечтал разгадать её загадки.

6. «Здесь из меня выйдет толк!»

Когда наконец наступила весна, Мюлиус-Эриксен собрал команду и объяснил, как они будут действовать: снарядят четыре группы, у каждой по три упряжки собак, и пошлют их в разные неисследованные территории Северо-Восточной Гренландии. Первая группа под руководством Густава Тострупа и Альфреда Вегенера будет картографировать побережье. (Вегенер оставил Фройхена следить за приборами в своё отсутствие: это было большое доверие, но одновременно и большая досада, Фройхену-то хотелось пойти вместе с группой.) Вторая группа под руководством Хеннинга Биструпа и Карла Йохана Ринга будет картографировать острова неподалёку. Третья группа, состоящая из Йохана Петера Коха, Оге Бертельсена и Тобиаса Габриэльсена, отправится на север. Четвёртая группа, а в её числе сам Мюлиус-Эриксен, Петер Хёг Хаген и Йёрген Брёнлунн, двинется ещё дальше к северу, в опасный регион под названием Avannaarsua – «Северная Земля».

О Северной Земле – скалистом побережье, где горы были изрезаны фьордами и ледниками, – было известно немного. Знали только, что очень опасно на этих берегах: так далеко на севере свет вёл себя странно, и кажущееся расстояние до предметов становилось обманчивым. Мыс, до которого, казалось, 15 километров, на самом деле находился в восьмидесяти, а маленькие предметы выглядели намного больше, чем на самом деле. (Полярный исследователь Вильялмур Стефанссон вспоминал, как однажды из-за обманчивого арктического света целый час шёл по следу медведя гризли, а тот оказался сурком.) Из-за игры света те немногие карты Северной Земли, которые существовали, были полны ошибок. Мюлиус-Эриксен намеревался перепроверить карты Роберта Пири, который ненадолго посещал этот регион в 1892 году: Пири тогда хотел выяснить, действительно ли Гренландия остров, а не полуостров, поскольку этот вопрос давно интриговал географов. Пири утверждал, что достиг северной оконечности острова и нашёл пролив, за которым виднелся ещё один остров. Поскольку ни у пролива, ни у дальней земли ещё не было названий, он, со свойственной ему «скромностью», окрестил их в честь себя: пролив Пири и земля Пири. Карты, которые составил Пири, были неполные и грубо нарисованные, поэтому Мюлиус-Эриксен хотел заново исследовать территорию и составить более точную карту. (Пролив в итоге оказался фьордом, так что земля Пири была частью Гренландии: Пири на самом деле не достиг её самой северной оконечности.)

Мюлиус-Эриксен и его команда медленно, но верно двигались к Северной Земле. Неожиданно они заметили, что береговая линия заметно выдаётся на северо-восток: совсем не так это место выглядело на их картах. Возможно, они отклонились от места назначения, так называемой земли Пири. Только в апреле, добравшись наконец до самой северной точки Гренландии, Мюлиус-Эриксен сумел сориентироваться. Нежданная задержка растратила львиную долю провизии. Собравшись с мыслями, группа направилась дальше на восток, вдоль берега – по направлению к проливу Пири, который на самом деле не был проливом.

Тем временем на «Дании» Фройхен исправно следил за метеорологическими приборами. Соблюдать строгие инструкции начальника изо дня в день было скучно – но не так скучно, как коротать дежурства в больнице, с нетерпением ожидая хриплого боя часов. Да и свободного времени хватало: Фройхен охотился на моржей и белых медведей, освоился на гренландской природе. Он хотел научиться пользоваться обстоятельствами, а не сдаваться им на милость: с такой целью он отправился в экспедицию. Времени у него хватало и на то, чтобы развлекать себя чтением, и на то, чтобы учиться у товарищей по команде калааллисуту – инуитскому диалекту, на котором говорили в Гренландии.

Пришло лето, и моряки все чаще обращали свои взгляды к горизонту, ожидая увидеть своих товарищей. Тем пора было уже возвращаться: яркое солнце скоро сделает условия на льду некомфортными. К концу июня вернулись все, кроме команды Мюлиус-Эриксена. Прождав впустую ещё несколько дней, экипаж «Дании» начал беспокоиться. Фройхен больше всего переживал за Брёнлунна, с которым особенно сдружился: они были почти ровесники, у них был похожий озорной нрав и лукавое чувство юмора. Фройхен многому у него научился и уважал своего друга за ловкое обращение с собаками, непоколебимую уверенность и открытую душу.

Й.П. Кох с командой последними видели Мюлиус-Эриксена и его людей: это было в конце мая. Их группы встретились у входа во фьорд, который Мюлиус-Эриксен окрестил Дания-фьорд, и договорились, что надо бы вернуться до лета, пока льды не начали таять под полярным солнцем. Мюлиус-Эриксен сознавал риски, но счёл, что у него ещё хватит времени посетить утёс Морского Флота – самую восточную точку на карте Пири. Если не пойти туда сейчас, другого шанса могло не представиться.

Кох пожелал Мюлиус-Эриксену удачи и вместе с командой отправился на «Данию». Дорога оказалась невероятно трудной: у побережья всё время попадалась открытая вода, торосы и узкие, непроходимые места. Огибать гору Маллемук пришлось по узкой полоске ледника, который круто спускался к воде: это было всё равно что балансировать на коньке гладкой стеклянной крыши. 24 июня, когда Кох и его люди наконец дотащились до «Дании», никто уже не сомневался, что вслед за ними никто уже не пройдёт по такой опасной дороге. Мюлиус-Эриксен с командой застряли на Северной Земле. Им придётся жить там, питаясь подножным кормом, до самой осени, пока не ударят морозы и путь не станет безопаснее.

Тем временем на Северной Земле трещал лёд, и журчание талой воды внушало неспокойные чувства, словно мрачная симфония. Расставшись с товарищами, Мюлиус-Эриксен, Брёнлунн и Хаген несколько дней путешествовали вдоль фьорда, прежде чем осознали, что опять сбились с курса. Но несмотря на потерянное драгоценное время, они решили дойти до утёса. Это было рискованно. В итоге они всё-таки добрались куда хотели – но дорогой ценой.

Пытались было разбить лагерь на лето, но земля быстро разочаровала их. Дичи здесь почти не водилось, а от острых камней подошвы кожаных сапог висели лохмотьями. Брёнлунн записал в дневнике: «Ни еды, ни запасной обуви, а до корабля сотни километров… Будущее не сулит нам ничего хорошего».

* * *

В отсутствие Мюлиус-Эриксена главным на «Дании» был Кох. С наступлением сентября лёд становился всё твёрже, и Кох отрядил поисковую экспедицию во главе со своим помощником Густавом Тострупом. Фройхен очень хотел отправиться с ним: это был шанс не только оставить монотонные метеорологические наблюдения, но и спасти его друга Брёнлунна. К сожалению, в поисковую партию его не взяли. Ему назначили другое задание.

Задание состояло вот в чём. В 60 километрах от корабля Вегенер хотел построить метеорологическую станцию. Расстояние это было слишком велико, чтобы преодолевать его ежедневно, поэтому учёный назначил Фройхену там бессменный пост на зиму. Это был очевидный знак доверия: Вегенер демонстрировал, что доволен своим надёжным и умелым помощником. И всё равно задание это было незавидное. Жить одному на метеорологической станции всю зиму значило оказаться в изоляции, вдали от человеческого тепла в холодную пору, когда температура нередко падала ниже шестидесяти градусов. Да ещё придётся отбиваться от диких зверей, которых пригонит к станции голод. Много лет спустя Фройхен отзовётся о решении своего начальника со скепсисом, которого ему не хватало тогда: «С высоты прожитых лет я понимаю, как рискованно это было. Я бы никогда не оставил неопытного юнца одного на долгие зимние месяцы в темноте и почти в полной изоляции».

Фройхен и несколько помощников перетащили на станцию с корабля дрова и провизию. Станцию построили далеко на западном берегу, где заканчивалась узкая полоса прибрежных скал и начинался огромный ледник, покрывающий всю Гренландию белой шапкой. Этот ледяной щит достался острову в наследство от ледникового периода, он занимает около 95 % территории Гренландии, площадью примерно 1 833 900 квадратных километров: по размерам сравнимо с Аляской. С севера на юг ледяной щит протянулся на такое расстояние, как между Мэйном и Кубой, и имеет среднюю ширину в 900 километров. Бескрайний ледяной купол, испещрённый щербинами и расселинами, ослепляет белым сиянием. Вегенер, как и иные метеорологи его времени, горел желанием выяснить, как уникальный климат и рельеф ледника влияют на мировую погоду. Фройхен должен был год прожить по соседству с ледяным щитом и собирать данные приборов, расставленных вокруг станции.

Фройхену предстояло ютиться в хижине три на четыре метра: места едва хватит на двоих, да и то они будут жить друг у друга на головах. Вегенер организовал смены: к Фройхену будут приходить, приносить ему провизию и жить с ним по неделе. Для того чтобы снимать показания с приборов, напарники не требовались, но Вегенер понимал, что длительное одиночество может дурно сказаться на душевном здоровье, поэтому не хотел оставлять Фройхена одного. Но даже учитывая, что у Фройхена будут соседи, задание обещало быть нелёгким: тем более что непредвиденные обстоятельства отнимут у Фройхена и это небольшое утешение.

Когда закончилось строительство хижины, Фройхен воспользовался остатком дневного света, чтобы запомнить каждую расселину, каждый уступ и выступ вокруг своего жилища, чтобы позже ориентироваться в зимнем мраке. Ему предстояло каждый день проверять оборудование, выстроенное вдоль дороги к вершине горы, которая поднималась над землёй почти на километр. По пути встречалось несколько мест, где приходилось карабкаться по отвесной скале. Фройхен изучал дорогу вдоль и поперёк, а между тем небо темнело, насыщалось розовыми и пурпурными красками, словно в воздухе застыла дымка после фейерверка.