Ведунья и богатырь

– И впрямь пора покидать гнездо, – грустно рассудил он, стаскивая у лежанки рубаху, – тесна стала отцова клетушка, не дает плечи расправить. – Эй, кто там опять скребется?

Ожидал у дверей пораненного кота встретить, а в комнатушку ужом проскользнула Веся, кинулась ему на грудь заплаканным личиком.

– Хоть ты меня пожалей, соколик! Хоть ты приласкай, раз муженек только поленом по ребрам гладит.

– Да ты как здесь… – ахнул Нечай, ощутив, как дрожат под тонкой сорочкой плечи невестки.

– Тише, тише, родненький, лучше послухай, что скажу, – Спирька мой ныне убрался к Кокоре Рыжему, всю ночь будут на пару волков сторожить у зарода. Ему милей в стогу ночевать, чем со мной на постеле нежиться. Измаялось душенька… Бери меня, Нечаюшко, вся твоя буду.

– Добрая ты баба, а худое затеяла, – хрипло увещевал Нечай, пытаясь смекнуть, как ловчее спровадить Весю, а та вдруг ухватила его спереди за штаны и в сердцах прошептала:

– Была коза добра, пока волки бока не отъели. Другой бы на твоем месте давно меня повалил.

– Да чего пристала, репей… Я утром пойду в Городец. Совсем ухожу от вас! – чуть не крикнул Нечай, вдруг озлясь на беспутную бабу. – Ни днем ни ночью покоя нет. Ликом люди, а по нраву зверье. Не держи обиду, Весена, тошно мне с вами жить.

– Вон что задумал… – она лениво поправила сорочку на рыхлой груди и без охотки отлепилась от Нечая, а напоследок сказала, как плюнула.

– Пропадешь в Городце, дурень. Тебя ж любой посадский облапошит, ты каждой кобыле веришь, последний кусок нищему побирушке отдашь. Простота ты, простота-а… и силища твоя не поможет, и змеиный колдовской пояс.

– А не твоя забота! За мужем следи, бесстыдница.

Спровадил поникшую Весю да скоро и пожалел, ведь не от хорошей жизни она к нему пришла, словно тать в ночи за горелой корочкой счастья. А все же не годится задирать подол братовой жене. Даже на прощанье.

Оставшись один, с тихим стоном Нечай рухнул на овчины в углу и жадно втянул знакомый запах родного угла: выделанной кожей несло, чистой шерстью и матушкиными хлебами. А еще знал, как в дому затихнет, сверчок под полом заведет свою стрекотню, проказливые мышата опять вдоль стенок завозятся.

Нечем у него теперь в клети разжиться, все припасы Ставр на зиму в амбар перенес – и бочонки с огурцами и рубленой капустой, и кадушки с медом, остались лишь связки лука да куль толокна.

На рассвете Нечай проснулся будто от батюшкиного пинка, как бывало по младости. Прислушался, кажись, в сенях за дверями два голоса шепчутся. Грубый, шершавый – Спирькин, а тягучий, глубокий не знаком. Разве что ведунья проснулась… Ишь, наставляет брата, как старая тетерка цыпленка малого.

– Не спутай, смотри, корни могущника на растущую лунницу молоть надо, тогда отвар тебе мужской силы добренько прибавит. Да моркови ешь, не скупясь, и жену в бане парь чаще еловым веником. Воду мою наговорную береги, будешь умываться три зори из турьего рога – снова кровь взыграет. А там уж сам должен знать, за какой «ухват» браться и как ловчее его в "печное устье" совать. У жены твоей дровишки жарко горят… Ежели снова дубьем обижать не будешь, детки родятся крепкими.

Тут Нечаю помстилось, что Спирька со слезой в голосе отвечал.

– Благодарствую, Нелада… как по батюшке величать тебя не ведаю, прости за обиду, толкнул давеча на дворе. Увидал, как ты с Веськой в сенник пошла, решил, будто против меня сговор дуете, совсем хотите уморить… Не сдюжил, прости… Не поминай лихом. А то, можа, погостила бы у нас денек, а? Я после сам провожу до Ощипок.

– У меня теперь дорога другая, втрое длиннее прежней. Прощай и здоров будь.

Дохнуло из сеней морозным ветерком, исчезла ведунья. Нечай запоздало сообразил, что с ним не простилась, а какая ей в том нужда? Он не хворый, не порченый, лечить его не пристало, а душа томится, так пора братьям слово сказать, еще с вечера вязнет на языке.

Твердо вошел Нечай в просторную горницу с черным закопченным потолком, прямо глянул в прищуренные глаза Ставра.

– Ну вот что, брате… Выдай-ка ты мне батюшкины сапоги, какие он на прошлом торжище выменял в Городце. Хоть и малы немного, а я себе закажу такого же вида, пусть память останется. Еще заберу платок и рушник – матушкино вышиванье. А более ничего мне от вас не надобно. Подобрали у ворот голым, так хоть уйду в одеже. Небось, за столько лет отработал – заслужил.

Ставр очами по избе поводил, важно отхлебнул кваса из глиняной крынки и долго потом утирал усы, тянул время, прикидывал – выгода ему или беда светит при таком раскладе. А когда солнышко высоко поднялось над лесом, Нечай уже споро шагал по холодной земле, придерживая на плече суму-короб с нехитрым припасом и малым родительским наследством.

Тесно охватывал тело заветный пояс, не столько грел и оберегал, сколько веселил душу. Каждый птичий пересвист, каждый звериный писк теперь слышался Нечаю разногласой человеческой речью. Ожили сквозистые березняки девичьими трелями синиц, старым торгашом бранился на горбатом вязе седой ворон, молодецким лаем провожали псы из селища, заботливыми хозяюшками встретили на порыжевших соснах проворные белки.

В другой раз Нечай постоял бы, послушал о чем сороки трещат, местные хлопоты обсуждая, тревожась о скорой зиме, – теперь самому недосуг.

"Только бы до темна выйти к большой дороге, а там, глядишь, встретится обоз, в попутчики попрошусь, авось и примут…"

Глава 3. В лесу

Волков бояться – в лес не ходить

Давно позади остались струйки печных дымов покинутого селища, после полудня пошел частый снег, прятал следы, засыпал густо лежащие на земле волглые листья. Для простого человека в сквозистом лесу стояла предзимняя тишина, изредка потревоженная раскатистой дробью дятлов.

Однако же колдовской пояс позволял Нечаю различать дремотный шепоток старых сосен и тонкие всхлипы-жалобы молоденьких осинок, и ласковый говор матерых берез, уже не стыдящихся своих голых крон.

«Спите до весны, сестры… Отдыхайте от летней суеты, берегите силы, милые…»

И вдруг судорожно гаркнули вороны, тотчас зарядилась сорочья трескотня без передыху, мелькнула за иззябшими кустами облинявшая заячья спина.

Нечай присвистнул вдогонку косому и остановился, чтобы поправить на плече короб. Неспроста поднялась тревога в лесу, надобно оглядеться, чтобы самому в беду не попасть.

«Мясо! Мясо! Налетай – не зевай», – злорадно приглашал ворон, срываясь с растрепанного своего гнездилища на вершине одинокого дуба-великана.

Вслед за ним рванула между деревами нарядная сорочья стайка. «Полетим, поглядим – ничего не утаим, все расскажем… всем-всем-всем… да-да-да-да-да…»

Устало выдохнул кряжистый дуб, разбудили горластые, леший бы их прибрал.

– Вот бестолковая шелупонь!

И тут со стороны Черных логов послышался сдавленный крик, не зверь стонал – человек звал на помощь. Нечай место прикинул и бросился на зов. Только слабенькая мыслишка забилась на виске жилкой: «Как бы кикиморка не обманул, приглашая в болото».

– Брось! Брось! Пропадешь, не дойдешь, – в самое ухо звенькнула длиннохвостая голубенькая птаха, скрылась в дупле.

– Гибель гибельная… – кошкой пропела иволга, задев крылом ветку над головой.

– Айда, провожу, – мельтешил перед лицом отставший от своих родичей нахальный молодой сорочонок. – Поживы на всех хватит!

Спустя малое время с разбегу свалился Нечай в первый ложок на груду бурелома, расцарапал ладони в малиннике, а уж оттуда заслышал неподалеку людскую возню. Трое дюжих молодцев тормошили худенького паренька в серой шубейке, кидали друг другу на руки, сально смеялись.

Пригляделся Нечай – зашлась душа, металась меж ражими мужиками знакомая ведунья, наряженная парнем для дальней дороги. А длинная косища уже выпросталась на грудь, из разбитой губы кровь течет, пачкает выбеленную холстину под запрокинутым горлом.

– Что ж вы творите, вороги! Отпустите девку, наша лекарка ощипинская…

Не хватило дыханья, пока выбирался из ложка на кручу, от злости слова растерял. А навстречу уже поворотился ближний из разбойных людей – косая сажень в плечах, даром что не велик ростиком и собой похож на корявый пень. Скривил рот на бок, явил миру черные зубы.

– Невеста, что ль, твоя?

– Чья ни есть, а вам поганить не дам! – огрызнулся Нечай.

С надеждой и страхом глядела на него измученная Нелада. Зато Пень Корявый вынул из замоток расшлепанного сапога нож и большим пальцем потрогал острое лезвие. Нарочно стращал.

– Придержи перепелочку, Брага, я пока пришлого телка освежую.

Нечай не стал дожидаться, пока к нему подойдут, сам скакнул вперед, поднырнув под занесенную руку. А после ударил кулаком в лохматое межбровье. Пень более не поднялся. А вот за вторым бродягой Нечай не углядел, жахнул пятерней наотмашку только почуяв, как трещит распоротый сбоку зипун.