Мы умели верить

Солнце совсем зашло, и Йель жалел, что вышел без шапки.

– Если картины настоящие, – сказала она, – с какой стати – только без обид – она хочет отдать их нам?

– Хороший вопрос, – Йель действительно не понимал, почему Нора не хотела помочь семье или обратиться в Художественный институт. – Но давай представим, что мы посмотрим на картины и поймем, что это стоящая вещь. Возможно, намного дороже двух миллионов – и помни, что искусство имеет свойство возрастать в цене – тогда это будет стоящее дело, так?

Сесилия была не рада таким рассуждениям. Она ускорила шаг, глядя себе под ноги.

– А нельзя нам просто подождать, – сказала она, – пока не проведут проверку подлинности?

– Это может занять годы. Мы будем ждать, Нора умрет, ее сын сделает бог знает что, и мы останемся ни с чем.

– Я не твоя начальница, Йель. И технически не могу тебе указывать. Но Чак Донован осложняет жизнь многим людям, и тебе тоже может.

Между ними прошмыгнула женщина с золотистым ретривером, и собака обнюхала ногу Йеля, успев прихватить ртом край его брюк хаки, оставив влажный след. Женщина извинилась, и Йель взглянул на свои часы. Они с Чарли собирались в театр, но теперь придется поменять планы – было уже 5:05.

– Я тебя услышал, – сказал он. – И наверно, тебе еще стоит поговорить об этом с Биллом.

– О, с Биллом, – сказала она. – Билл только и знает, что задавать вопросы. Я всегда себя чувствую так, как будто я просто проблема, с которой ему приходится разбираться. Я обратилась к тебе потому, что это касается денег. И прошу тебя не подставлять меня. Окей? Мне нужно обеспечивать сына, и моя работа всегда под угрозой. В этом году особенно, по причинам, в которые я не буду вдаваться.

Что-то изменилось в ее голосе, и – было ли это осознанным продуманным манипулированием или нет – но Йель почувствовал, что она раскрывается перед ним. Что она в отчаянном положении.

– Порядок, – сказал он. – Не волнуйся. Я все понял. В конце концов, у меня есть начальник, и это Билл. Я поставлю его в известность. Если нам повезет, эти картины окажутся фальшивкой. И делу конец. Если же нет, вернемся к разговору позже.

– Я оставлю тебя здесь, мне надо купить продукты, – сказала она.

И вместо того, чтобы пожать ему руку, она стиснула его бицепс.

По пути обратно в галерею он шел навстречу ветру, который к тому же усилился. Йель наклонил голову и стал похож на разъяренного быка. Он не был уверен, что именно пообещал, да и было ли это обещанием. По большому счету, не более чем возможность дальнейшего диалога. Как это нелепо, когда тебя песочат и предостерегают насчет шкуры неубитого медведя. Он искренне сочувствовал Сесилии, но во рту у него было кисло, а кожу хлестал ветер.

У Йеля и Чарли давно лежали билеты в «Виктори-гарденс», они хотели увидеть Джулиана в «Гамлете».

– Ну, – сказал Джулиан, приглашая их, – не могу сказать, что «Виктори-гарденс» очень интересное место, но главное будет на сцене. Как-нибудь вечерком.

Постановкой занималась труппа «Дикий гвалт», они играли свои спектакли в разных театрах, в те вечера, когда там ничего не шло.

Это была последняя сценография Нико. Едва завершив наброски, он заболел, и компания воплотила его видение со всей возможной бережностью. В мир театра Нико ввел Джулиан, и он же познакомил его с труппой. Просто Нико был таким парнем, что всем хотелось что-то сделать для него. Он всегда так простодушно улыбался и выглядел таким польщенным любой услугой, которую ему оказывали.

Йель примчался домой из Эванстона и сменил свои заляпанные слаксы, но оказалось, что Чарли неожиданно расхотел идти в театр. Он лежал на кровати, уставившись в потолок.

– Видел отзыв в «Ридере»? – сказал он. – Они написали, спектакль «обескураживает».

– Это «Гамлет», – сказал Йель. – Он и должен обескураживать.

– Ты знаешь, сколько идет эта пьеса? Мы состаримся раньше, чем она кончится.

Йель сбросил шлепанцы и опять всунул ноги в туфли Нико. Они чуть растянулись, кожа как следует обхватывала его пальцы.

– О, – сказал Чарли, – кажется, звонил твой папа.

Отец всегда звонил Йелю в первых числах месяца – достаточно регулярно, чтобы Йель увидел в этом нечто механическое, пункт в его списке дел, вроде проверки батареек в датчиках дыма. Йель не видел в этом ничего обидного – просто его отец всегда мыслил так по-бухгалтерски. Но если трубку брал Чарли, Леон Тишман не просил ничего передать сыну, а только бормотал, что видимо ошибся номером. Пять лет назад, когда Йель только влюбился в Чарли и был готов трубить об этом на всю округу, он пытался сказать отцу, что нашел себе пару. Но отец в ответ произнес что-то вроде «боп-боп-боп-боп-боп», словно на линии возникли помехи, и повесил трубку.

– Да, как раз подошло время для его звонка, – сказал Йель.

– Ага, но он ничего не сказал. Как-то необычно. Только подышал мне в ухо.

– Возможно, это был твой тайный воздыхатель, – сказал Йель. – Он глубоко дышал?

Но Чарли не поддержал шутку.

– Может, это был кто-нибудь еще? – спросил он. – Потому что все же странно.

Йелю не понравилась направление мыслей Чарли. Он мог бы высказать недовольство или развеять его опасения, но он сказал:

– Нико обещал доставать нас с того света.

Чарли перевернулся, уткнувшись лицом в подушку.

– Мне правда никуда не хочется сегодня, – промямлил он.

– Ладно тебе, вставай. Давай просто высидим первую половину, чтобы ты мог сказать, что видел декорации.

– Я действительно хочу их увидеть. Я просто не хочу смотреть эту пьесу.

– Что не так? Джулиан? Я чего-то не улавливаю. Мы не можем вот так растерять друзей только потому, что у тебя очередная паранойная фаза.

– Не начинай, – сказал Чарли.

Йель хотел было ответить, что начал как раз не он, но Чарли сел на кровати и выдвинул ящик комода, чтобы достать носки.

Все роли, в том числе Офелии и Гертруды, играли исключительно мужчины – и не только Розенкранц в исполнении Джулиана явно составлял пару с Гильденстерном, но и Гамлет с Горацио. Йелю это показалось смешным, и слова «Что за мастерское творение – человек»[58 - В оригинальной фразе «What a piece of work is a man» слово man означает не только «человек», но и «мужчина».] внезапно обрели новое значение, но Чарли теребил программку и не смеялся.

Декорации Нико были блеклыми и постапокалиптичными. Гамлет, очевидно, жил не в замке, а на бульваре – кругом пожарные лестницы и мусорные баки. В этом была своя странная красота, несколько в духе «Вестсайдской истории»[59 - West Side Story – мюзикл 1961 года, реж. Роберт Уайз и Джером Роббинс, адаптация «Ромео и Джульетты» У. Шекспира.]. Йель подумал, что, если бы Нико видел это, он бы захотел добавить яркости, граффити, света.

Джулиан на сцене был, как и всегда, в своей стихии. Его темные волосы сияли, словно влажная краска.

В старших классах Йелю хотелось иметь актерскую жилку. Его не прельщала судьба маргинала, но он отчаянно хотел, чтобы ему было о чем поговорить с ребятами из этого мира, без тени стеснения певшими и танцевавшими сцены из «Парней и куколок»[60 - Guys and Dolls – музыкальный фильм 1955 года, реж. Джозеф Манкевич.] и «Камелота»[61 - Camelot – мюзикл 1967 года, реж. Джошуа Логан, по мотивам легенд о короле Артуре.]. Но одна мысль о том, чтобы выйти на сцену, ужасала его посильнее стигматов. Он не смог бы и рта раскрыть.

Он упомянул об этом между делом своему психоаналитику в Мичиганском университете, и тот периодически высказывал предположение, что Йель не столько гомосексуал, сколько одинокий человек.

«Возможно ли, что эта страсть возникла у вас из-за матери? – спросил он. – Из-за страстного желания соединиться с нею через театр».

И Йель отмахнулся, сказал, что дело совсем не в этом. Но с тех пор его преследовала мысль, что все может быть даже проще – возможно, у него латентный театральный ген, который внешне никак не проявился, но периодически он чувствует его внутри себя.

На середине первого действия Йель заметил Эшера Гласса двумя рядами ближе к сцене. Софиты просвечивали его уши, делая их прозрачными, так что Йель видел узор вен.

Во время антракта они нашли Эшера в фойе, у прилавка с футболками и книгами, которые продавала труппа.

– Неплохо, да? – сказал Йель.