Морфология праздника

В-третьих, поскольку в различных локальных традициях обозначенные процессы протекали по-разному и в разных темпах, постольку границы видов в целом – не жесткие, а подвижные и взаимопроницаемые.

В-четвертых, каждый вид, исторически развиваясь в систему жанров, активно существовал в традиции достаточно продолжительное время; в результате разные виды во времени накладывались, перекрывали друг друга, взаимодействовали, подхватывали и развивали дальше уже ранее найденные структурно-стилевые идеи и приемы, усложняя и обогащая систему музыкального фольклора в целом.

Наконец, в-пятых, из всего сказанного ясно, что логическая (или стадиально-иерархическая) классификация нуждается в дополняющей ее феноменологической классификации, которая описывает и сопоставляет феномены реальных локальных традиций.

Остановимся теперь в общих рассуждениях по поводу процессуально-исторических интерпретаций жанрово-видового состава русского музыкального фольклора и обратимся с этих позиций к собственно материи музыкального языка фольклора.

Историческая поэтика вербальных форм фольклора прослеживает общность и трансформации образов, поэтических формул, мотивов и сюжетов и пр. А что в этом плане является объектом внимания для нас, музыкантов? Мелодические фигуры, ладовые образования, слогоритмические модели, структурные идеи, композиционные приемы – любой из этих элементов существует не в единственном или уникальном структурно-стилевом контексте, но в разных. Они не принадлежат какому-либо единственному тексту, локальной традиции или жанру. Их соединение, комбинации, фигуры – что важнее, что на втором плане – и создают неповторимость и узнаваемость явлений фольклора, но у них есть общее пространство, и материя в нем общая. Пространство – это фольклор как единый континуум, а материя – музыкально-поэтический язык фольклора. Для того, чтобы реально это услышать и принять, нужно вслушаться и вдуматься в яркие специфические свойства каждого из видов фольклора.

Вид фольклора можно рассматривать как определенный возраст или стадию жизни фольклора в целом. Каждое явление вырастает из того, что было прежде, вызревает и выращивает особенную функцию, расцветает (иногда взрывообразно, как галактика) множеством творческих импульсов, изобретений; переживает актуальный период своего бытия, в недрах своих готовит элементы новых форм, отступает перед ними, становится потом пережитком, остается в качестве реликтов. Так, календарь как вид разворачивается огромным циклом песен годового круга праздников; песенно-повествовательный фольклор последовательно реализуется в жанрах героических и новеллистических былин, скоморошин, духовных стихов, баллад и исторических песен; свадебный цикл, кроме причитаний, дифференцируется в лирических прощальных, величаниях, «кореньях» и припевках.

Локальные традиции имеют собственное важное измерение – жанрово-стилевую доминанту, главенство определенной группы текстов и форм различает традиции и позволяет прочитать их историческую глубину, понять время их формирования (например, календарь в западных и юго-западных землях, лирика и хороводы по окружности Московской Руси, исторические – главным образом, в южных казачьих пределах). Реально, во множестве локальных традиций и в каждой из них оставили по себе память разновременно происходившие процессы. Частное и целое – проблема оборачивается другой ипостасью.

При таком подходе крупная жанрово-видовая группировка отчетливо выявляет последовательность исторических стадий развития музыкального фольклора:

архаические виды фольклора («допесенное», календарь, причитания);

классические (свадебные песни, лирика, хороводы праздничных гуляний, исторические песни);

поздние (солдатские, городские и вокально-инструментальные формы – частушки, страдания, танцевальные).

Календарь по внутренней территории фольклора – это его предыстория. Но именно здесь закладывается основной запас языка, попевочный словарь, интонационные модели – от архаических «донесенных» эмбрионов до классически завершенных и уравновешенных форм. Календарь хранит и приносит этот запас для всех видов и жанров.

Сезонные циклы календаря пронизаны несколькими функциональными стержнями:

Заклинки, звучащие от ранней весны до окончания жнива, иногда переходящие от детей к девушкам, к бабам-хозяйкам, прямо воплощают суггестию, заклинание. Так построены их тексты – имя и волеизъявление: Кулики-жаворонушки – прилетайте; Весна – приходи; Солнышко – выгляни; Дождик – перестань; Мороз – приходи угощаться теперь, а летом не морозь нашу ниву; Нивка, нивка, отдай нашу силу. Заклички – не песни, они на грани фиксированных звуковысотных и ритмических отношений. Они отличаются не только от бытовой речи, укрупняя и обособляя интонационно-словесные единицы (модели), но и от собственно песенных форм.

Волочебные песни, колядки объединяет функция обходов, которые магическим кругом защиты обводят свой мир. Тексты обходов декларируют правильное устройство мира: волшебный двор, сотворение мира вышивающей девушкой, праздники лета, брачные мотивы. Музыкально-поэтические структуры их подчеркнуто рельефны; мелострофа сталкивает в двух половинах – рефрен и основной движущий сюжет текст, противопоставляя их в ритмическом плане (как в виноградьях и больших волочебных), наделяя разными попевками.

Масленки, троицкие, купальские, «вождение стрелы» – принадлежат к формам праздничной жизни, собирающим в сакральном месте весь мир и выстраивающим соотношения составляющих его групп (половозрастных страт). В сюжетах их обычно заключено противопоставление, оппозиции: свой род/мужний, парни/девки, девушки/молодки и т. п. Членораздельность, явственное членение, повторение слогоритмических моделей, рефрен – основные способы воплощения стиха. И когда искусные певицы «свингуют», уходя от этой лапидарности, украшая звучание бесконечным разнообразием жизни звука, сдвигами строя, ритмическими «оттяжками», перехватами – еще явственнее проступает основная несущая конструкция.

В самом общем смысле функция свадебных песен – отмечать обрядовые пики, важнейшие моменты ритуального действия – общая с календарными. Дифференцированные функции: комментирование и предписание ритуальных действий; утверждение стратификации общины по родам; закрепление статуса, «коррекция»; создание сакрального времени/пространства. Прямое выражение последнего – беспрерывное звучание, опосредованное особенностями формы: сложные лады, сложная ритмическая система, которую мы воспринимаем как следствие перемены ритмической основы, смену пульсации, «раздробленную» на несколько уровней долготу слога; цепной повтор, при котором части мелострофы не распознаются как начало и продолжение; «ложный финал» и пр. Сравнение с подчеркнутой членораздельностью, внятностью форм календарных песен приводит к осознанию функциональных различий: календарь так внятен, потому что все: и люди, и земля, и небо – должны понимать эти знаки; свадьба так сложна и подвижна, потому что люди должны оторваться от житейской, событийной реальности, войти в обрядовое пространство/время. Везде по-разному осуществляются функции элементов свадебного музыкально-поэтического цикла, бесконечно множество решений музыкальной драматургии; долгий продуктивный период, различие даже ближних локальных традиций, порою несколько наложенных друг на друга историко-культурных пластов; взаимодействие с другими видами песенного фольклора (причитания, предбрачная обрядность, инструментальная музыка и вокально-инструментальный фольклор, стилистически поздние включения). Но всегда стоит искать противопоставление «партий» жениха и невесты (выраженное в сопряжении напевов-формул) и специфическое воплощение обрядового времени.

Самое крупное и заметное событие внутренней жизни фольклора – тотальное обновление корпуса фольклорных текстов, соотносимое по времени с укреплением и расцветом Московской Руси (по другому счету – с Возрождением). Это пора становления лирики и специфической культуры праздничной жизни (карагоды и горки, метища и круги). Новые тексты (они к тому же в каких-то моментах своего становления проходили через письменную форму и отражены «рукописными песенниками») расходились по этим двум руслам, которые в жанровой классификации песенного фольклора выглядят самостоятельными и разделенными. В том и другом не было и не могло быть противопоставления, отрицания прежних форм: лирика заимствует и развивает элементы причитаний, обрядовых песен, всего континуума песенного языка; хоровод постоянно переосмысляет язык праздничной жизни, структурированный календарем, и пересекается с предбрачной молодежной обрядностью.

Наконец, можно предполагать, что даст нам в процессе познания тот или иной вид песенного фольклора, т. е. контурно обозначить некую дидактическую модель. Календарь – словарь (попевочный, слогоритмических моделей, ритмических систем). Сигналы-кличи, причитания, материнский фольклор – пограничная область кристаллизации определенных отношений, ритмических и звуковысотных; причитания, кроме того – комбинирование мотивов и импровизация, вырастающая из канона. Эпос – сотворение звучащего стиха. Хороводные, песенно-игровые – школа структур мелодических, ритмических, приемы преобразования, игра с формой. Свадебные (собственно обрядовые) и протяжные песни – сложные мелодические лады и динамические модели развития.

Такой обобщающий взгляд необходим хотя бы потому, что он помогает не прикреплять какой-либо один яркий, характерный признак к определенному жанру или группе песен раз и навсегда. Потому что все эти признаки – универсалии песенного языка. В определенных обстоятельствах они могут проявлять себя как знаки: весенний каданс в отличие от масленки, летний звукоряд в отличие от весны (это из наблюдений над смоленскими календарными циклами); но тот же звукоряд служит основой для баюшек, складывается в одну из составляющих свадебных и т. д.

Итог наших рассуждений очевиден. Для музыкальной фольклористики важнейшей проблемой остается внутренняя, имманентная жизнь фольклора и стадиально-историческое развитие его собственного музыкально-поэтического языка. Именно эта проблематика и должна стать основным предметом будущей исторической поэтики русского музыкального фольклора.

Литература

Бернштам, Лапин: Бернштам Т. А., Лапин В. А. Виноградье – песня и обряд // Русский Север: Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981.

Васильева, Лапин: Васильева Е. Е., Лапин В. А. «Книжная песня» XVII–XVIII вв. и фольклорные песенные традиции: К проблеме устного и письменного в традиционной культуре // Первый Всероссий ский конгресс фольклористов: Сборник докладов. Том II. М., 2006. Герд, Лебедев, 1999: Основания регионалистики: Формирование и эволюция историко-культурных зон / Под ред. А. С. Герда, Г.С. Лебедева. СПб., 1999.

Герд, Лебедев, 2001: Очерки исторической географии: Северо-Запад России: Славяне и финны / Под ред. А. С. Герда и Г. С. Лебедева. СПб., 2001.

Енговатова: Енговатова М. А. Пасхальный тропарь «Христос воскресе» в народной песенной традиции западных русских территорий // Экспедиционные открытия последних лет / Сост. и отв. ред. М. А. Лобанов. – СПб., 1996.

Земцовский: Земцовский И. И. Мелодика календарных песен. Л., 1975.

Калужникова: Калужникова Т. И. Акустический текст ребенка. Екатеринбург, 2004.

Лапин 1995: Лапин В. А. Русский музыкальный фольклор и история (к феноменологии локальных традиций). М., 1995.

Лобанов 1997: Лобанов М. А. Лесные кличи: Вокальные мелодии-сигналы на Северо-Западе России. СПб., 1997.

Мухаринская: Мухаринская Л. С. Некоторые вопросы палеопсихологии и музыка // Якiменка Т. С. Сучасная беларуская этнамузыкалогiя. Мiнск, 2004.

Народная традиционная культура Псковской области: Народная традиционная культура Псковской области: Обзор экспедиционных материалов / Ред. – сост. А. М. Мехнецов. СПб.; Псков, 2002. Т. 1–2.

Народное музыкальное творчество: Народное музыкальное творчество: Учебник для художественных вузов / Отв. ред. О. А. Пашина. СПб., 2005.

Пашина: Пашина О. А. Календарно-песенный цикл у восточных славян. М., 1998.

Рудиченко: Рудиченко Т. С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д, 2004. (В Приложении см. Словарь народной исполнительской лексики).

Рукописный песенник XVIII века: Рукописный песенник XVIII века / Изд. подг. Е. Е. Васильева, В. А. Лапин, Н. О. Атрощенко / Отв. ред. Е. Е. Васильева (Музыкальный Петербург. Энциклопедический словарь: Том I–XVIII век. Книга 5.) СПб., 2002.

Русские канты: Русские канты от Петра Великого до Елизаветы Петровны / Изд. подг. Е. Е. Васильева, В. А. Лапин, А. В. Стрельников. СПб., 2002.

Смоленский музыкально-этнографический сборник: Смоленский музыкально-этнографический сборник. М., 2003. Т. 1. Календарные обряды и песни / Отв. ред. О. А. Пашина. Том 2. Похоронный обряд: Плачи и духовные стихи / Отв. ред, М. А. Енговатова, О. А. Пашина (на выходе 3-й том, посвященный свадьбе).

Тавлай: Тавлай Г. В. Белорусское купалье: Обряд. Песня. Минск, 1986.

Традиционная музыка русского Поозерья: Традиционная музыка русского Поозерья / Сост. и комм. Е. Н. Разумовской. СПб., 1998.

Карнавал в городской культуре Средней Азии второй половины XIX в.

С. В. Дмитриев

Как отмечает М. М. Бахтин, празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действия или обряды занимали в жизни европейского средневекового человека огромное место. Исследование М. М. Бахтина основывается прежде всего на материалах европейского Средневековья. Однако, как известно, та же карнавальная культура была распространена повсеместно. В данной работе мы остановимся на некоторых праздничных, карнавальных элементах в городской культуре Средней Азии, и, прежде всего, Бухары второй половины XIX в., и связанных с ними возможных политических составляющих.

Основные материалы для анализа мы находим в трактате Ахмада Дониша «История мангитской династии» (известной также под названием «Рисола, или Краткая история мангытских эмиров благородной Бухары») [Дониш 1967], представители которой правили в то время в Бухарском эмирате.

Автором трактата является известный таджикский писатель, поэт, философ, художник, выдающийся ученый-энциклопедист, полное имя которого Ахмад ибн Насир ас Садики ал Бухараи, носивший прозвища «Дониш» (Знание) и «Калла» (Голова). Личность этого человека очень интересна. Он жил в период правления трех бухарских правителей, в 1857, 1869 и 1874 гг. участвовал в эмирских посольствах в Петербург, о чем оставил занимательные записки. Кроме того, он был автором ряда других книг. В 1870 г. Ахмад Дониш ушел со службы и в основном занимался исследованиями и просветительской деятельностью, став признанным авторитетом для всех последующих поколений. В советское время его именем был назван Институт языка, литературы и истории АН Таджикской ССР.

Как считается, под влиянием увиденного в России Ахмад Дониш разработал проект реформ в Бухаре. Данный трактат, написанный в 1860–1865 гг., рассматривается в историографии в качестве сатирического труда, в котором развернутой критике подвергалась вся политическая система эмирата, которая сложилась в правление эмира Музаффара (правил в 1860–1885 гг.) [Наджафова 1967: 16]. Большинство фактов, изложенных в трактате, подтверждаются другими источниками и использовались многими учеными при исследовании социально-политической обстановки Бухары второй половины XIX в.

Нас в данной трактате прежде всего интересует ряд моментов реальной социальной жизни, которые выступают в качестве объекта критики. Эти моменты следующие.

По словам Ахмада Дониша, двор в тот период, т. е. в период начала правления эмира Музаффара, был предан разврату и коррупции. Сам эмир предавался пьянству и плотским удовольствиям. «Бухара стала сплошным Шахристаном Лота. А базар разврата и беспорядка стал настолько оживленным, что страна вскоре уподобилась Египту Фараонов. Согласно изречению: “Это страна развратников!” следовало опасаться, что этот благородный город станет таким же грязным, как и города Лота. “Верх этого города сделали низом” (т. е. все пошло вверх дном)».

Как пишет Ахмад Дониш далее, среди порядков, установленных эмиром Музаффаром в своих владениях, было распространение различных зрелищ: плясок мальчиков, выступлений масхарабозов, представления канатоходцев и т. д. В этих представлениях проходил весь год. Все были заняты этим шутовством, социальные проблемы замалчивались, люди, занятые зрелищами, были уверены, что все вокруг благополучно. Правление эмира Музаффара было временем постоянного праздника и пиршества. Например, когда наступал новый год, то в течение двух месяцев не прекращались гуляния и пиршества. Потом наступал праздник жертвоприношения или праздник разговления. Когда эти праздники заканчивались, начинался пир по поводу обрезания или бракосочетания царевичей или царевен и т. д. [Дониш 1967: 77].

Личная жизнь самого эмира Музаффара живописалась в трактате следующими красками. За завтраком эмир расспрашивал присутствовавших о совокуплении, о случках различных животных. Это продолжалось до тех пор, пока пища, перебродив в желудке, не возбуждала похоть. Тогда он вскакивал и бежал на женскую половину и наслаждался с женами и наложницами, пока не появлялась нужда пойти в баню. После отдыха за обедом шли непристойные разговоры, пока опять не наступало желание и т. д. Когда же появлялось желание поехать в степь, туда шли арбы, загруженные женщинами. Сопровождавшие эмира три тысячи воинов устраивали в лагере беспрерывные пляски и хороводы [Дониш 1967: 82].