А звёзды гореть продолжают

А звёзды гореть продолжают
Сборник

Ольга Владимировна Грибанова

Современники и классики #5
В сборник «А звёзды гореть продолжают» из серии «Современники и классики» вошли произведения финалистов и лауреатов Московской литературной премии-биеннале 2022-2024: проза писателей Лены Аляскиной, Светланы Гонсалвес, Наталии Журавлёвой, Дарины Никоновой. Поэзия представлена в сборнике стихотворениями Ивана Будника, Валерия Василевского, Алексея Донского, Льва Рахлиса, Дарины Никоновой.

Сборник «А звёзды гореть продолжают» будет прекрасным подарком всем любителям современной литературы.

А звёзды гореть продолжают

Сборник

* * *

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Предисловие

Меняется всё в нашем изменчивом мире. И кажется, будто с каждым годом круче и круче повороты. Вот уже становится чужим привычное, выглядит незнакомым обжитое. Целые государства приходят в замешательство: кто нынче друг, а кто – враг? И когда всё в движении и круговерти, так легко потерять почву под ногами. Где она, опора? Во что верить?..

Гляньте в ночное небо. Там всё те же звёзды горят для нас, напоминают о вечных истинах, которые переживут все эпохи, все наши катастрофы и катаклизмы.

Авторы пятого сборника серии «Современники и классики» в рамках Московской литературной премии-биеннале – 2022–2024 приглашают нас на поиски вечных истин в этом стремительном мире.

Осмыслению неразрешимой загадки смерти посвящён роман молодой петербуржской писательницы Лены Аляскиной «Ангелология». В разделе «Проза» представлен его фрагмент.

Сколько живёт человечество, столько и пытается разгадать неразрешимую загадку любви, и каждая эпоха рождает свои озарения, гипотезы и заблуждения. А какой облик может принять любовь в ином, параллельном мире? Читайте в произведении Светланы Гонсалвес «Любовь на выброс. Атака биороботов».

Рассказы другой петербуржской писательницы, педагога Наталии Журавлёвой, «Смерть помещицы» и «Матрёша и Марта» приглашают задуматься об итогах, к которым мы приходим на жизненном пути, и о тех открытиях в самих себе, что совершаем по дороге.

Литературное творчество Дарины Никоновой, несомненно, удивит читателей остротой, ироничностью и стилевым разнообразием. В этом сборнике представлены и прозаические миниатюры, и забавный поэтический сериал «Коты и мечты», и стихотворение по мотивам произведений английского писателя Терри Пратчетта Dear Death.

В разделе «Поэзия» вас ждёт немало интересного. Автор множества поэтических сборников, поэт Иван Будник представит фрагмент философской поэмы «Кровь времён». Любовью к Родине, к её природе и истории, к людям, которые эту историю свершают, проникнуто поэтическое творчество Валерия Василевского. Алексей Кривенко (Донской) – романтик в самом высоком значении этого слова, его поэтическое творчество посвящено бесконечному поиску и радостному удивлению красоте нашего мира.

Несомненно, порадует читателя и творчество американского поэта Льва Рахлиса. Его цикл стихотворений – забавный путеводитель по городам и странам Европы.

Новых открытий и впечатлений на страницах этого сборника, дорогие читатели!

Издательница серии сборников «Современники и классики», писательница, литературовед, публицист Ольга Грибанова

Проза

Лена Аляскина

Родилась 29 января 2003 года в Ленинградской области. Писать начала со школьных лет. Занимается библейской филологией в Санкт-Петербургском государственном университете. Работает в жанре современной психологической прозы.

В 2023-м издала первый роман «Будешь ли ты грустить, если Бетельгейзе взорвётся?», а в 2024-м – повесть «Ангелология»[1 - Учение об ангелах. Предметом ангелологии как богословской дисциплины являются происхождение и природа ангелов, их место и роль в составе небесного воинства, ангельская иерархия и т. п. – Прим. ред.]. Оба произведения вдохновлены рефлексией на тему смерти и её места в человеческом существовании.

Финалист Московской литературной премии-биеннале 2022–2024 в номинации «Большая проза».

Фрагмент романа «Ангелология»

I. Астрофобия, бог, усталость, добро

ты думал, что я человек,
а я просто жёлтая иволга глазастый детёныш сайгака
жук, которого ты боишься встретить в траве
сердце из гипса
зелёная веточка лавра

    дзёси икита, 2020

Концепцию ада как субъективной сферы сознания они проходили на первом году обучения в средней школе. На вымерших от холода колоннах в инфракрасном сиянии в классе висели кресты, делающие помещение похожим на многоместный следственный изолятор. По субботам Эллиотт надевал уродливые шерстяные свитшоты с черепушками-нитками поверх рубашек и садился за первую парту, чтобы оперировать перед воспитателем каждый раз свежими цитатами, подхваченными из трудов по экзистенциализму, потому что даже в тринадцать находил мало смысла в вещах, которые не являлись непознаваемо-абстрактными; как и полагалось выстраданной симпатии к явлению смерти, она привела его к Камю[2 - Альбер Камю (1913–1960) – французский философ-экзистенциалист, журналист, писатель, драматург, публицист. Среди самых известных произведений – «Чума» (1947). – Прим. ред.], а оттуда – к Сартру[3 - Жан-Поль Сартр (1905–1980) – французский философ-экзистенциалист, писатель, драматург и эссеист. Среди самых известных произведений – «Экзистенциализм – это гуманизм» (1946), «Тошнота» (1938). – Прим. ред.], и он с иронией и готовностью перехватил у учителя вопрос трактовки.

«Ад – это другие»[4 - Фраза из пьесы Сартра «За закрытыми дверями» (1943). В первой, журнальной, публикации имела заголовок «Другие». – Прим. ред.].

Каждый раз он выглядел таким гордым, почти качаясь от рессорного подвешивания значимости, золотинками-микроураганами сыплющейся за воротник. В квадратах окон лавировало уханье полярной совы, мягко усмиряющееся под бураном.

Ад – это другие, так подумала Хейден, когда приехала забирать его из больницы; по обросшим стендовыми наклейками проходам тянулся асептический, тошнотворный – и неуловимый – шлейф-водянка отлично знакомого коктейля: люцерновой воды, стерильности, отвара медуницы, мороза со снежащихся карнизов цвета яичного желтка вкрутую, с изразцами пятновыводительных венок-затворок. Счастливою случайностью дата выписки совпала с первым за сезон дождей днём, в который бесконечные калорийные тучи, оставив после себя дымку, рассеялись, и сквозь пробоины в вате наконец просочилось ещё не остывшее траурно-тротуарное солнце-дисфорик – в глазницах форточек серпантином от накаливания блестел, как паутинные южные созвездия, зеленистый склон холмов Тонгасса.

Расплавленная высь казалась особенно глубокой и голубой в то утро; и меж отдающих хлоркою контражуров пекарен и шкворней засахаренных пищеводов города, кардиограммою выстроенных по горизонту, теплился замшевый микротуман. По палубе клиники сновали в авторежиме капельницы на штативах. С каких-то пор Хейден повадилась искать утешения в хорошей погоде, изучать прогноз, запоминать оттенки на небе.

Во влекомом кровянистою рябью рассвете Эллиотт, как в их первую встречу, запрокинутый силуэтом в средиземноморское тепло отделения терапии, мерно раскуривал электронную сигарету: узоры на его белеюще-отбелённой (прозрачный и грунтово-малиновый) футболке с радужной брошью сплетались в оленят-младенцев с вырванным костным мозгом, бабочек-однодневок, толстобрюхих котят с бантиками, складывались в тряпичные звёздочки. Кто-то обклеил залу отдыха распечатанными летающими тарелками и треугольниками стоп-сигналов; глобус на подоконнике давно выцвел при ультрафиолете, но под него стабильно подкладывали мисочку в форме сердца с овсяным печеньем с шоколадной крошкой; Хейден почему-то вспомнила комнату, в которой они давно не жили.

«Чего ты так боишься?» – поскольку маленький Эллиотт стоял к ней спиною, его слившаяся с контурами багряной мебели (в щёлочке висели кенотафы[5 - Надгробный памятник, установленный на месте, где нет останков. – Прим. ред.] делений кампуса с горшками фикусов-гигантов и сансевиерий) фигура походила на бесформенную чернильную массу больше, чем на нечто живое в казённой ночнушке. «Нет там никаких монстров. Там никого и ничего нет, кроме твоей зимней куртки и старой обуви Патриции. Медиатворцы развивают фобии из ниоткуда и наживаются на таких как вы». В ритме колыбельной трепетала над темечком портьера, и Эллиотт оборачивался и смотрел на неё, и в исхудалой и разлитой грязно-бурым пятном пашне горели только его белки с сосудами, чуть смытыми: хрупкая по масштабам спальня никогда не напоминала погост так отчётливо, как в этом вычурном ночном мраке.

Из детства помнился вечный май, что разрастался за жалюзи, май – поля стылых в синусите, склизких косточек, разноцветные вертушки в траве, аромат промёрзших изгородей, колонки в газетах о шифре Наска на заднем дворе средней школы Анкориджа, градусная лимфа и по-детски бессмысленное – и бескрайнее – море в варке, – но заколдованный ворожеями-самоубийцами район, на котором опухолью распустился католический приют, даже в памяти был перманентно и удручающе тёмен.

Двенадцатилетний Эллиотт, переставая тереть переносицу, садился рядом и подставлял лицо дремуче-немому послемраку, змеящемуся из ночника в виде тыквы, – и из-за спины его ветвились щупальцами мерцательные скотомы[6 - Скотома – участок полного (абсолютная скотома) или частичного (относительная скотома) выпадения поля зрения, не связанный с его периферическими границами. – Прим. ред.]в визуальном снегу, зной захваченной духами комнаты, отсыревшие венулы коридоров, скапливающиеся синевато-мятными зайчиками в складках кожных тканей; забившиеся в тумбы паучихи, тараканы, трещинки да шрамы, которыми щедро был залит фундамент здания.

– Хочешь, – он пытался привлечь её уткнутый в колени взгляд, – я расскажу тебе сказку, после которой ты перестанешь бояться монстров?

Тюль занавесок подёргивался, поддаваясь кивку Хейден, потому что всё, чего ей хотелось, – это схватиться за предложенную лестницу бегства и выползти из собственного черепа.

И тогда Эллиотт рассказывал ей сказки, наполненные слизью чудовищ из шкафов, кровью, трупами родственников. В четырнадцать он решил покрасить оболочки общей спальни в чёрный, налепить сверху снежинки с Альдебарана. Говорил, что твёрдость обычных материальных объектов вокруг – это следствие запрета Паули[7 - Согласно принципу, или запрету, Паули, две и более частицы с полуцелым спином не могут находиться в одном и том же состоянии в квантовой системе. – Прим. ред.] и принципа неопределённости Гейзенберга[8 - Согласно принципу неопределённости, невозможно одновременно измерить скорость и определить местонахождение элементарной частицы. Шире – чем более точно измеряется одна характеристика частицы, тем менее точно можно измерить вторую. – Прим. ред.]: повседневные разговоры с ним превращались в сеансы экзистенциальной психотерапии. Пускаться в вихрь честности было немного страшно – вот так, с разбегу, не зная толком, что честность собой представляет.

Воспоминание сильно размылось в рассудке, отдающее горечью быстрого приготовления.

Эллиотт давно перестал заниматься творчеством, исколол все жемчужные ушные хрящи и выкрасился в розовый. В косматой отмели лавы с люстр проглядывали кусками его взрослые руки, облепленные бинтами-циркулярами, зажавшие пальцами сигарету, а ещё множество разбегающихся массивных колец – с лягушками, ландышами, с лунным месяцем, соцветиями васильков – догорали сверхновыми где-то уже во тьме реанимационного полумрака. И Хейден пошла на едкий розовый, к синтезированному дыму, будто по верёвочному мосту над пропастью в саже, сквозь воздушную квантовую механику и электрические щитки, будто на сигнал маяка, пока её не съела полоса рубцов искусственного освещения.

Жгучая приторность близости раскатилась по телу уже в салоне машины.

– Два месяца ждал, когда смогу сделать это, – прохрипел Эллиотт, затягиваясь во взбудораженном воздухе; зазвенели звёздочки на его пятнистой футболке, похожие на когти плюща.

– Хочешь заехать в секонд? – спросила Хейден, рискнув без сноровки перепрыгнуть никогда прежде не преодолеваемую преграду, потому что не переставала удерживать на прицеле осознание, что Эллиотт заблаговременно избавился от девяти десятков процентов гардероба и что, кроме истончившейся и севшей толстовки с эмблемой одного из альбомов Pink Floyd и савана лежалых колеблющихся радиоактивов, в их доме от него ничего не осталось.

Она не могла засыпать по ночам и ложилась к рассвету, сжимая толстовку в руках, и ей снились их вылазки на материк и поиски «клёвой» одежды в длинных нитеобразных магазинах; клешни торговых комплексов, что походили на скопления брусков подёрнутой эпидемией горной слюды; многоглазая глубь за вращающимися дверями развлекательных центров – а когда она просыпалась, пропущенный призмою луч на принте втыкался в сетчатку. Хотелось спросить у Эллиотта: а тебе снятся люди из нашей новой жизни? Тебе снится Стикс, его сувенирная лавка, Чоль и то, как мы зависаем с ним в караоке-барах на Дни благодарения? Может, медсёстры или наши соседи, которые ненавидят всех, может, рыбаки, которые утягивают тебя выпивать по выходным, но чьи фамилии ты никак не можешь запомнить? Ей снилось только прошлое: коридоры приюта детей-ангиаков[9 - Ангиак, ангъяк – мстительный призрак ребёнка из эскимосских легенд. Ангиак выглядит как маленький человек, покрытый бурой шерстью, с клыками и когтями; может превращаться в диких животных. Упоминания о них впервые встречаются в книге Йоханесса Хинрика Ринка, изданной в 1875 году. – Прим. ред.] иногда мутировали в коридоры ночного клуба, холмового домика или частной клиники, но Эллиотт везде оставался одинаковым, сросшимся с ней внутренностями в одну из канцерогенных и неопознанных развилок, сидящим в той же дырявой лодке. В кошмарах они в основном ссорились по бытовым поводам или лежали рядом друг с другом на грязной кровати с простынью, не стиранной месяцами.