Буквы. Деньги. 2 пера. Том второй

– Не сегодня, Олег. Мне нужен перерыв после твоих выкрутасов с той девицей. Она лапала твой член, а ты – ее грудь.

– Большего не было, – Олег не сдавался и легонько приобнял Алину, расстегивая верхние пуговки ее блузы. ?

Жена отпихнула его и выбежала из зала:

– Не трогай меня, я не хочу! – кричала она из кухни.

– За то я хочу… – муж взял со стола бутылку и направился за ней.

Олег вынул труп жены из морозилки. Накинул на белые холодные плечи пеньюар, найденный в спальне и кое-как разместил тело в ванной перед зеркалом. Включил теплую воду, смыл с ее губ и лица иней. Он увидел ее любимую темно-красную помаду, стоящую на трюмо. Накрасил бледно голубые губы женщины. Несколько раз провел помадой по стеклу ванны и посмотрел в зеркало на результат.

– Вот видишь, какой ты можешь быть загадочной и покладистой. Совсем не холодной, а желанной, яркой. Женщиной в красном.

Он поднял жену на руки и отнес в спальню, шепча ей на ухо:

– Я даже девочку для нас позову… Сегодня будет все, как ты хотела.

Марфин колодец

Ветер, завывая, выстуживал княжеский дом. Ярославна, закутавшись в пуховую шаль, стояла у окна, когда в горницу вошла Марфа, её нянька.

– Что это ты сегодня глаза ясные в тёмное озеро обронила?

– Кажется тебе, дитятко.

– Как же кажется, коль целый день слёзы тайком утираешь?! Случилось что?

– Не утаить от тебя, милая, ни радости, ни беды, – ответила Марфа.

– А ты и не таись, поведай свою кручину. Чай, не чужие. Ты мне вместо матушки. Дозволь добром ответить на твою ласку.

Слова Ярославны пролились на раненое сердце няньки елеем. Ничего бы не сказала старая, да беда иссушила душу и нет сил молчать. Марфа подошла к изразцовой печи, приложила руки, согреваясь, посмотрела в глаза воспитаннице и сказала:

– Девонька, сама напросилась. Хочешь – верь, хочешь – не верь, а вот тебе мой сказ.

С той поры многие реки свою воду потеряли. Да только помню всё, будто вчера случилось. Родилась я на Днепре. Домов в деревне было много, и крепких хозяйских дворов немало. Наша семья тоже справной была. Все трудились, забывая про отдых: и родители, и дети. А было нас три сестры, я старшая. Матушка нас жалела, никогда голосом верх не брала. А тятенька крутой нрав имел. Если что не по нему, то и вожжами огреет, не посмотрит, что дитё перед ним. Боялись мы его сильно. А потому и послушание перед родителями держали.

Вот так в работе и бежали денёчки, в годы складываясь. Пришёл черёд сватовства. Другая бы девка на радостях ног под собой не чуяла. А я от страха не ведала, куда себя девать. Год, как тайком любились мы с Егоркой. Надеялись, может, осенью получится свадьбу сыграть. Но надежда была тонкая, как паутинка. А тут на тебе, сватовство. Жених – Митька сопливый. Его в детстве так звали. Он вроде и видный парень стал, а поди ж ты, прозвище так при нём и осталось. Митька этот не люб, а противен мне был своей хитростью. Любил глазки строить, да и по мягкому месту рукой провести норовил. Одно слово – постылый.

Я к матушке пошла. Говорю, не надо никакого сватовства. Рано ещё. А сама глаза прячу.

– Наводишь ты, девонька, тень на плетень. Сказывай, что натворила.

– Ничего не натворила. Не хочу за Митяя и всё. Не люб он мне.

– Эвон как: не люб! А кто люб? С кем хвостом вертела? Сказывай, а то мигом батьку позову!

Сердце у меня в пятки сбежало. Тут думай, не думай, а сказать придётся. Выслушала матушка и сказала, как отрезала:

– Не быть по твоему, Марфа. У отца давно всё обговорено и решено. Сваты и подарки приготовили. Смирись, вот и весь мой сказ.

Смириться? Как так? Кровь хлынула мне в голову. Я опрометью выбежала на улицу. Тьма стояла кромешная. Осень. Небо покрыто тучами. Ни звездочки, ни месяца. Бегу к овину, где наше с Егорушкой тайное место. Думаю, выплачу слёзы свои, чтоб никто не видел. Вдруг слышу, дышит кто-то.

– Кто здесь? – шепчу.

– Марфуша, ты? Я и не чаял свидеться с тобой, радость моя.

– Егорушка, сокол мой! И я не надеялась.

– А правда, что завтра сватовство?

– Правда, Егорушка, правда. Что делать – не знаю. Матушке открылась, так она велела выходить за Митяя, а не то всё батюшке расскажет. А он крут, не сносить мне головы.

– Так ты за него собралась?

– Ты пошто кричишь? Али не знаешь, что не хозяйка я себе?

– Ты же мне про любовь говорила, что свет без меня не мил? А теперь что, Митьке такие слова сказывать будешь? Не зря про вас, баб, мужики говорят…

– Это про каких баб мужики говорят? Про меня? – вскричала я со слезами. – Ты говори, да помни, с кем говоришь, а то ведь недолго и конец беседе дать.

Ночь прохладная, а кровь в наших жилах до того разгорелась – того и гляди, искры посыплются. У Егора желваки на лице заходили. Только я не буду обидные слова терпеть! Развернулась и побежала к дому. Да он хутчей оказался. Сгрёб меня железными ручищами, что мне не ойкнуть, и понёс к нашему месту. Забрались наверх, где лежала солома после обмолота, прижались друг к дружке и не шевелимся. Будто хотим навсегда остаться здесь. И так нам любо, что и слов не надо.

– Марфуш, а ты правда выйдешь за сопливого?

– Не рви ты мне сердце. Лучше придумай, как спастись от ирода.

– Что придумать, зорька моя ясная? Ведаешь, если и пойду к твоему батьке, то ничегошеньки из этого не выйдет. Он иначе, как голытьбой, нашу семью никак не зовёт.

– Так ты, значит, не пойдешь к тятеньке?

– Я же тебе говорю: не отдаст он за меня.

– А пошто целый год про любовь сказывал, красивые картинки рисовал? Может, ты со мной так просто, позабавиться?

– Марфуша, – сказал Егор, приподнявшись на локте, – знай, без тебя я, как высохший колодец, как ходок без посоха, как служба без молитвы. Нет тебя, нет и меня.

От слов этих закружилась моя голова. А Егор всё жарче и жарче обнимает. Губы его медовые поцелуями покрывали моё лицо, шею. Ещё чуточку и не совладаю…

– Егорушка, – истомлённым голосом сказала, – не бери греха на душу. Не трогай меня. Люблю тебя до последней твоей кровиночки, а только не хочу бесчестить нашу любовь.

Не помню, сколько мы ещё любились, а только надо идти домой. Спустились тихо, полёвками пробежали по двору, а тут дверь открывается, и тятенька на крыльцо выходит.

– Значит, погань ты несусветная, с мужиками шаришься? Как хвачу тебя щас, – и юрк в сени, а оттуда уже выбежал с вожжами и замахивается на меня. Только Егор перехватил его руку, зажал крепко и говорит:

– Дядя Панкрат, отдай Марфу за меня. Люба она мне.

– Это тебе-то, голодранцу, дочь отдать? Не бывать этому!