Неслух

Неслух
Полина Люро

Ученик травника в горном монастыре мечтал сбежать от жестокого настоятеля…

Полина Люро

Неслух

Худенький двенадцатилетний мальчишка лежал на широкой лавке обнажённой спиной вверх, закусив губу, и молчал. Внушительного вида седой монах суетился вокруг него, осторожно протирая глубокие шрамы на исполосованной кнутом коже, обильно смазывая их тёмной, плохо пахнувшей мазью. Морщины на его лбу двигались вслед за изогнутыми бровями, когда он осторожно касался ребёнка. Губы дрожали, а в маленьких заплывших глазах прятались слёзы сострадания.

– И почему ты такой неслух, ну, скажи мне, почему? ? тихо бормотал он, особенно не рассчитывая на ответ. ? Слушался бы меня, и ничего не случилось, но ведь ты упрямец, каких поискать, всё делаешь по-своему. И вот, чем это закончилось…

Монах тяжело вздохнул, взглянув на окровавленное тряпьё, в которое превратилась рубаха мальчишки после того, как настоятель монастыря «наказал» его своим кнутом. Кряхтя, он с трудом наклонился, и подобрав обрывки одежды, бросил их в очаг. А потом, вернувшись к мальчику, сел на соседнюю лавку, уронив на колени натруженные руки:

– Але?н, никчёмный кусок ослиного помёта, знаю, что слышишь меня. Не молчи, скажи хоть что-нибудь, или я подумаю, что ты уже отправился на небеса к своему дружку Люка?.

Но Ален упрямо молчал, и старый монах потянулся за бутылкой вина, припрятанной им под лавкой. Какое-то время в келье раздавалось лишь тихое бульканье, прекратившееся с его расстроенным возгласом:

– Вот ведь мерзкая дрянь, опять опустела! А утром, точно помню, была полным-полна…

Посопев, он снова обратился к мальчику:

– Молчишь? Ну, молчи. Кто я тебе? Да никто, просто брат Барте?м, зачем со мной разговаривать. Это ведь не я спас тебя год назад во время грозы и принёс на своём горбу, полуживого, в монастырь, выхаживая твои чудом не обгоревшие кости, на которых и мяса-то почти не было. Наверное, кто-то другой вылечил глупого, ничего не помнящего мальчишку, дал ему имя Ален, что значит «красивый». А потом с трудом уговорил Настоятеля оставить при монастыре, чтобы тот не умер от голода в горах, правда?

Монах опять обиженно вздохнул.

– Пожалуйста, замолчи, ? прохрипел Ален, ? нашёл, чем хвастаться. Да лучше бы я сдох от удара молнии, чем терпеть такое здесь… Всё равно убегу, никто меня не удержит. Вот только поправлюсь и поминай как звали.

Бартем немного помолчал, и, встав, медленно пошёл за новой бутылкой монастырского вина. Ален прислушивался к удаляющемуся тяжёлому топоту его ног, молча глотая слёзы обиды и унижения. Наставник ? искусный травник, его мазь остудила горящие раны на спине и даже уменьшила боль, но она не могла избавить от того, что мучило и сжигало Алена изнутри ? ненависти к Настоятелю.

О том, что брат Рейнер, при его высоком положении, питает слабость к красивым мальчикам, Ален узнал ещё год назад, когда оказался здесь стараниями доброго травника. Тогда он был очень слаб, и жизнь «найдёныша» висела на волоске. Бартем и его ученик Люка буквально вырвали мальчишку с того света, по очереди день и ночь ухаживая за ним. Этого Ален никогда не забудет, напрасно наставник упрекал его в подобном бесстыдстве.

Бартем заменил Алену отца, которого он не помнил, а Люка стал для него и братом, и другом.

– Ох, Люка… Как же болит сердце при мысли о тебе: нескладный, худой, но улыбчивый и добродушный с мягкими карими глазами, безобидный и никому не причинивший зла за свою короткую жизнь. Зачем ты убил себя, глупый? Знаю почему и из-за кого, но не понимаю ? зачем? Этот мерзавец не стоит твоей жизни, а теперь он взялся за меня, ? Ален подавил стон, такую боль причиняла ему эта рана.

Старый травник возвращался в келью, видно, очередная бутылка была припрятана им где-то недалеко. Прошёл всего месяц с тех пор, как Люка не стало, но именно с этого момента Бартем пристрастился к выпивке, тяжело переживая потерю ученика. Теперь у него оставался только этот неслух, да и тот делал всё, чтобы так или иначе покинуть старика.

– Гордый упрямец, ни капли смирения, из него никогда не получится монах. Никого не слушает, не то что Люка. Мой бедный Люка… ? Бартем вытер непрошенные слёзы рукавом рясы и подошёл к лежащему Алену:

– Сбежать хочешь, свиной выкидыш? Но как ты это сделаешь, если у тебя и подняться-то сил нет? А вдруг раны загноятся, и ты умрёшь прямо здесь, в этой келье? А всё потому, что ты ? гордец, а нищим гордость не положена и, вообще, это смертный грех. Подумаешь, потерпеть он не может! Вот Люка был совсем другим, не тебе чета…

– Был. Разве не твоя вина, что он так долго терпел издевательство над собой от этой свиньи? И даже его добрая душа не выдержала и поторопилась на небеса… Хочешь, чтобы и я повесился, как он? Ни за что не прощу Настоятеля, гореть ему в аду, вот уж кто настоящий грешник! Я отомщу ему за Люка и не позволю даже пальцем к себе прикоснуться.

– Ишь ты, какой разговорчивый стал, а ну-ка, помолчи, неслух! Забыл, что и у стен есть уши? Может, хочешь, чтобы меня выкинули из монастыря на старости лет? ? голос Бартема дрожал, ? он распечатал бутылку и приложился к ней, стараясь заглушить голос совести, не дававшей ему нормально спать последний месяц. Этот мальчишка озвучивал его собственные мысли, которые травник боялся произнести вслух.

Но Ален, преодолевая боль, продолжал гнуть своё:

– Чего ты боишься, брат Бартем? Что тебя выгонят? Никогда этого не случится, ты ему нужен. Без трав и эликсиров, секрет которых ты так тщательно хранишь, не будет замечательных вин и настоек, приносящих славу и немалый доход монастырю. И особенно его Настоятелю. К тому же, помнится, ты сам как-то проговорился, что в молодости вы с ним были лучшими друзьями, разве это не так? ? в голосе мальчишки звучала неприкрытая издёвка.

Монах заскрипел зубами, в сердцах швырнув бутыль с драгоценным вином о стену. Осколки брызнули на пол, наполняя келью ароматом пряных трав и спелого винограда. Травник закрыл лицо руками и заплакал. Это сразу остудило пыл Алена, он закашлялся, сплёвывая кровь, и прошептал, чувствуя, что отдал разговору последние силы.

– Прости, наставник, прости меня. Сам не знаю, как эта глупость слетела с языка, я не хотел тебя обидеть, просто мне так больно… ? и он потерял сознание.

Брат Бартем всплеснул руками и, подбежав к мальчишке, стал приводить его в чувство, повторяя:

– Не умирай, неслух, не делай этого, не оставляй старика совсем одного. Я сейчас, сейчас. Ты будешь жить, мой мальчик, обязательно будешь…

Через неделю Ален уже мог ходить, но пререкаться и спорить с наставником не перестал. Он даже пытался помогать ему в мастерской, выполняя мелкую посильную работу. Травник был доволен, что маленький помощник пошёл на поправку, и не скрывал своей радости, выражавшейся у него в особенно сильном ворчании:

– Ален, дырявая твоя голова, не прикасайся к этой траве, знаешь же, какой ожог будет, и чему я только целый год тебя учил?

– А я ничего и не трогал, наставник! Это у тебя после бутылки в глазах двоится, наверное, ты на заутренней молитве всех братьев усыпил своим дыханьем, ? посмеивался ехидный мальчишка.

– Не мели чепухи… Я сегодня не пил, ? сомневающимся голосом произнёс Бартем, обнюхивая рясу, и осторожно заталкивая ногой пустую бутыль под лавку.

– Да если я сейчас поднесу свечку, у тебя изо рта полыхнёт пламя. Прямо как у того дракона, что год назад принёс меня к этому монастырю.

– Опять за старое взялся, бездельник! Сколько тебе повторять, хватит сказки про драконов рассказывать, придумал бы что-нибудь новое, а то заладил: дракон, дракон… Не бывает таких тварей, это всё бабкины выдумки; не могу понять, где ты набрался подобных глупостей. Подай-ка мне ступку, да не эту, маленькую…

Ален вздохнул, протягивая брату Бартему требуемый предмет:

– И почему ты мне не веришь, наставник? Я, конечно, не помню, что было до той грозы, но дракона не забыл: его чешуйчатая голова такая огромная, как наша келья, пасть полна острых зубов, а глаза ? большущие и жёлтые, с узкими зрачками, прямо как у кошки. Такая жуть и красота… ? мальчик не скрывал своего восхищения.

– И почему, интересно, эта «жуть» тебя не слопала, а? А только опалила… Может, поджарить сначала хотела, ? засмеялся Бартем, и его двойной подбородок заколыхался, а глаза совсем утонули в складках кожи.

– Смейся сколько хочешь, но он меня не тронул, потому что я понял его мысли.

– Как так? Опять врёшь, неслух, лучше найди-ка каменный пестик, да, этот самый, давай сюда скорее. Ох, чуть не уронил, криворукая ты дубина! Ничего-то тебе поручить нельзя, ? ворчал Бартем, косясь на мальчика, но по его заинтригованному виду Ален понял, что рыбка попалась на крючок.

– Дракон думал о том, что голоден, и хотел меня съесть. Тогда я закричал, чтобы он этого не делал, потому что, мол, невкусный. Только кричал мысленно, у меня от страха челюсти не разжимались. И как так получилось, сам не знаю. Дракон удивился и рассмеялся, страшно так, вот тогда меня жаром и опалило, и я свалился в траву.

– А что дракон? ? не скрывая интереса спросил травник.

– Он осторожно подхватил меня своими когтищами и понёс. И при этом говорил ? его голос раздавался прямо в голове:

– Не умирай, человечек, мы летим к большому дому у скалы, там тебя вылечат. Я виноват перед тобой, если будет нужна помощь, позови меня.

Самого полёта не помню ? от высоты голова закружилась. Он оставил меня рядом с монастырём, а потом ты нашёл поджаренную тушку…

Бартем хмыкнул, переливая похожую на кровь тёмно-вишнёвую жидкость в маленькую бутылочку:

– И что ж ты его не позвал, когда было плохо, а, сказочник?

Ален вздохнул, изображая грустный взгляд:

– Звал и не один раз, но он, наверное, не услышал. А, может, сдох от старости.

– Выкрутился-таки, болтун… Хватит, иди ближе, покажу, как сделать настоящий эликсир от ожогов, а не тот, что продают в аптечной лавке моей сестры.