Кровь нерожденных

У ворот больницы недавно поставили охрану, двух сонных надменных громил в пятнистой форме, с автоматами за плечами. Громилы курили «Мальборо», каждые полчаса сплевывали сквозь зубы и молчали, как глухонемые. Окурки они бросали прямо под ноги, да еще растирали своими башмачищами. Степанову охранники сразу не понравились. Не понравилось ему и то, что забор вокруг больничного двора построили бетонный, да еще – вот пакость – колючей проволокой обтянули поверху и бутылочных осколков понатыкали.

Однако в самой глубине двора была дырка в заборе, незаметная за кустарником. Кто и когда ее проделал, Степанов не знал. Но дырка была, через нее-то бомжи и пробирались иногда к теплому подвалу.

Непорядок, конечно, все-таки медицинское учреждение. Ну да ладно. Они не грязнее крыс. Только вот крыс никто не трогает, шастают по городу, будто хозяева. А бомжей гоняют все кому не лень…

Бродяжка, заметив Степанова, спряталась.

– Да вылезай уж, не бойся, – позвал дворник, – а то сейчас врачи с дежурства пойдут.

Голова показалась опять. Это была женщина, не старая, не пьяница – странная какая-то.

– Ну, помочь, что ли? – Степанов подошел и протянул руку.

Женщина с его помощью выбралась наружу, и тут Степанов удивился. На ней была больничная рубашка, сверху – короткий зеленый балахон, какие надевают врачи в операционной. Босые ноги в свежих ссадинах. Но что больше всего удивило Степанова – на плече у нее висела маленькая, шикарная, явно очень дорогая кожаная сумочка.

«А сумочка-то наверняка краденая. Надо бы в милицию…» – подумал Степанов. Но тут женщина произнесла:

– Скажите, пожалуйста, где здесь ближайшее отделение милиции?

Степанов повел ее к дыре в заборе. Хотя эта женщина и не была никакой бомжихой – он понял это, вглядевшись в ее лицо, и окончательно убедился, когда она спросила про милицию, – Степанову почему-то не хотелось вести ее через ворота, мимо охранников.

Пролезая через пролом, она спросила:

– Извините, это Москва?

– Лесногорск, – пожав плечами, ответил Степанов, – до Москвы сорок минут на электричке.

* * *

Дежурный в отделении милиции долго разглядывал странно одетую гражданку, потом листал ее паспорт. Было шесть часов утра, ему очень хотелось спать. Наконец, сладко зевнув, он отдал ей паспорт и произнес:

– Я все-таки не понял, гражданочка, о чем заявить-то хотите? Ограбили вас, изнасиловали? Что случилось?

– Все, спасибо, извините. Я не буду ничего заявлять. Не возражаете? Мне домой надо, а в таком виде, босиком…

Опустившись на лавку для задержанных, женщина горько заплакала. Молоденький дежурный растерялся.

– Ну что вы, девушка, сюда не надо вам садиться, – он встал, протянул ей пачку сигарет, – на, покури, успокойся.

Она замотала головой:

– Спасибо, я не курю. Простите, у вас здесь можно где-нибудь умыться?

– А, это пожалуйста. Пошли. Эй, погоди, у меня тапочки есть. Ноги за ночь устают в ботинках. На, надень.

– Спасибо вам большое, – слабо улыбнулась Лена.

Когда она вернулась, умытая и причесанная, дежурный увидел, что она красивая, намного красивее, чем на паспортной фотографии. И никак нельзя дать ей тридцать пять лет. Длинные темно-русые волосы, большие серые глаза, лоб высокий, выпуклый слегка, и на нем будто написано высшее образование.

– Я тут чайку согрел, угощайтесь. И вот вам бумага, ручка. Вы заявление все-таки напишите.

Лена глотнула крепкого сладкого чаю и стала писать:

«Я, Полянская Елена Николаевна, 1960 г.р., домашний адрес: Москва, ул. Новослободская, дом…»

Впервые в жизни ей приходилось писать заявление в милицию. Если описывать все подробности, получится длинно, если без подробностей – никто ничего вообще не поймет.

– А на чье имя писать? – вскинула она глаза на дежурного.

– Пишите на имя начальника Лесногорского городского отделения МВД капитана Савченко К. С.

– Насколько подробно все описывать?

– Ну, желательно подробней.

– Тогда длинно получится.

– Ничего, разберемся.

Заявление уместилось на двух страницах. Лена написала, как в женской консультации ее усыпили, как она очнулась на больничной койке и из разговора медсестер поняла, что ее собираются готовить к искусственным родам; как она сбежала и просидела ночь в подвале, где ее не нашли по чистой случайности.

«Я не знаю, с какой целью все это было проделано, – закончила она, – кому понадобились я и мой ребенок (у меня беременность двадцать шесть недель), но факт насилия, на мой взгляд, очевиден». Число и подпись.

* * *

Милицейский «газик» не спеша ехал по Ленинградскому шоссе. Лену знобило, хотя на плечи ей накинули телогрейку. Только сейчас она поняла, как устала. Заявление не давало ей покоя. Наверное, не стоило его все-таки писать…

Оказавшись дома, она скинула больничное тряпье и встала под горячий душ. Мылась долго, согревалась и смывала с себя всю эту жуткую, нелепую ночь.

«Почему я не написала, что искавшие меня в подвале упомянули фамилию Зотова? Наверное, эта Зотова имеет отношение ко всей истории. Впрочем, вряд ли кто-то вообще будет заниматься моим заявлением. У них и так дел хватает. Ну и хорошо, и отлично. Пусть все это забудется, исчезнет, как страшный сон. Ничего не было – ни больницы, ни подвала. Там, правда, остались мои вещи – любимый белый свитер из альпаки, который связала тетя Зоя, отличная шерстяная юбка – в ней можно было бы ходить до девятого месяца, просто пуговицы переставить. Ладно, переживу. Главное, все кончилось. Теперь можно наконец лечь в родную чистую постель, вытянуть ноги, поспать часа три-четыре и все, все забыть…»

Выйдя из ванной в теплом махровом халате, Лена поставила чайник на огонь и, позвонив на работу, наговорила на автоответчик главному редактору, что задержится сегодня и приедет часам к двум, так как неважно себя чувствует.

Потом она вернулась в ванную, с какой-то суеверной брезгливостью, двумя пальцами подняла с пола больничные тряпки и кинула их в пластиковый мешок, чтобы прямо сейчас, пока закипает чайник, выбросить все это в мусоропровод на лестничной площадке.

Еще с детства у Лены была привычка брать с собой ключи, отправляясь выносить мусор: английский замок мог запросто защелкнуться. Много лет на крючке в стенном шкафу в прихожей висели запасные ключи от квартиры и от почтового ящика, которые Лена машинально брала и машинально вешала на место, когда шла выносить мусор или доставать газеты.

Она привычно протянула руку и наткнулась на пустой крючок. Включив свет в прихожей, обшарила дно шкафа, перетряхнула всю стоявшую там обувь. Ключей не было.

«Успокойся, – приказала себе Лена, – ты просто забыла повесить их на место. Сядь и подумай, куда ты могла деть ключи. Надо ведь просто поискать как следует. Но сначала – выкинуть эту гадость». Она заметила, что говорит вслух.

Достав связку ключей из сумочки, Лена открыла дверь. Руки немного дрожали, и связка со звоном упала на кафель лестничной площадки, у дверного коврика. Наклонившись, чтобы поднять ключи, она увидела у самого края коврика окурок. Он был свежий, от него тошнотворно пахло табаком.

Быстро выбросив пакет с тряпьем в мусоропровод, Лена кинулась назад в квартиру, захлопнула дверь, заперла ее на цепочку и села на низенький телефонный столик в прихожей, пытаясь унять дрожь и успокоить дикое сердцебиение. Она старалась медленно, глубоко дышать носом, ни о чем не думая, только тупо считая вдохи и выдохи.

Но уже на втором вдохе она встала и распахнула приоткрытую дверь туалета. Запах… Запах мужской мочи. Она зажгла свет. Эти скоты даже не спустили за собой. Нажав рычаг слива и вылив в унитаз почти всю бутылку жидкого моющего средства, Лена уже спокойно выключила огонь под захлебывающимся чайником и так же спокойно, стараясь не торопиться, оглядела обе комнаты.

Теплилась слабая надежда, что хоть что-нибудь пропало, кроме ключей, что это были просто воры. «Ага, – усмехнулась Лена, – пописать зашли».