Качели (сборник)

У времени примерзли крылья…

    К. Н. Батюшков

Все вы пишете, да пишете,
На морозны окна дышите.
В белом снеге – баба белая,
Красноротая, дебелая,
А за бабой город Вологда,
Небеса на крест наколоты.
Память – битая посудина.
Время… Время тень Иудина.
Тень проклятая, текучая,
Снегом Вологды закручена,
Колокольным звоном залита…
Вы пишите крепко, намертво,
Больно уж бумага лакома
Нежному огню каминному,
Вон, у вас окно заплакало,
Тень Иудина раскинула
Крылья над столом, над комнатой.
Время носится над Вологдой.
Тень лохматая, саженная
Напугала, закрутила…
Помолитесь за блаженного
Батюшкова Константина.

1893 

Качели

Покуда мой романсовый двойник
Бренчит на фортепьяно в прошлом веке,
Я слушаю сквозь радиопомехи
Сочувственные вражьи голоса.
А через пол каких-нибудь часа
Ко мне придет тишайший мой любовник,
Мой полугений, полууголовник,
И ливерная будет колбаса,
И плавленый сырок, и поллитровка.
Весь напряженный, как боеголовка
Американской бомбы, он влетит
И молча сядет. Далее петит.
Покуда мой романсовый двойник
Заводит шашни с розовым корнетом,
Я мокрой югославской сигаретой
Затягиваюсь и пускаю дым.
Ночь на дыбы над городом седым
Встает и застывает. Стоп, корнет.
Не суетись. Мне только десять лет.
Я пионерка девочка Татьяна,
Век короток, как миг. Молчи, пока
Обиженно лепечет фортепьяно
Под пальчиками крошки двойника,
Попей чайку, погрейся, посиди,
Там холодно, и вечность впереди,
Век короток, как миг, а миг, как год.
Мне десять лет. А может, сто. Ведь вот,
Который век жива и невредима
Мороженщица с профилем совы,
Под фартуком пальто из габардина.
А конь под основателем Москвы
Имеет то, на что мы все глядели,
Подсовывая взгляды под коня.
Из пионеров выгнали меня,
Восстановили через две недели.
За что – не помню. Слишком долог век,
И слишком густо валит вечный снег,
Качая Оружейный переулок.
Мой одноклассник, пожиратель булок,
Впоследствии счастливый гражданин
Неведомого штата Алабама,
Под снегом весь, как под вуалью дама,
Сквозь снег несется с горки на заду
В семидесятом, кажется, году.
Лет сто назад, а может, и вчера,
Я из сапог выскребываю льдинки.
Он машет мне из глубины двора,
И варежка свисает на резинке.
Молчи, корнет, там вечность позади,
Там темнота за каждым поворотом.
Лишь лампочка в парадном криворотом
Горячая, как крестик на груди.
Опять петит. И далее – двойник,
Романсовый, которого забыли.
Бобровый воротник в алмазной пыли…
Ох, этот мне бобровый воротник!
И муфточка, и сани, и румянец,
Усы корнета где-то у виска.
Мне, пионерке, не носили ранец.
Я им дралась. Весна была крепка.
Шибала в нос, как квас и газировка.
Сухой асфальт. Кроссовки. Стометровка.
На улице Ермоловой свистит в ушах весь мир,
Как соловей над речкой,
Как паровозик, как сверчок за печкой,
Как на дежурстве милиционетр.
Я обгоняю всех на сантиметр.
И вот стою у финиша одна.
Петит окончен. Выпита до дна