Салюки

Я не могу комментировать. Я почти рыдаю. Мне его жалко. Вопреки всему, что я знаю о нем, мне жалко его. И не потому, что он кашляет и голодает при морозе тридцать семь градусов. Известно, что сибирские морозы пошли ему на пользу, он окреп, вылечился от туберкулеза в этой долгой ссылке. И не голодал он вовсе, деньги ему присылали постоянно Аллилуевы, Зиновьев (ему он тоже писал в Краков: «Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег»). Кроме денег он получал посылки с теплой одеждой, бельем, книгами.

Мне жалко его потому, что в этом письме он жалуется, хнычет, клянчит денег, то есть звучит простенькая, вполне человеческая мелодия. Никаких партийных вопросов. Молоко, дрова, хлеб. Чуть-чуть грубоватой иронии. Коба не корчит из себя пламенного борца, верного большевика-ленинца-марксиста-коммуниста. Кажется, они с Романом Вацлавовичем друг перед другом не выпендривались, и отношения между ними были действительно близкие, доверительные.

Впрочем, несмотря на нытье в письмах, жилось Кобе в Туруханском крае не так уж скучно и скверно. Он охотился, рыбачил, пил, пел и плясал на деревенских вечеринках. Сохранились воспоминания местных старожилов:

«Был Иосиф Виссарионович веселым. Как только соберут вечеринку, так и приглашают, и везде он участвовал. Ходит, бывало, по берегу и поет:

Уж я золото хороню, хороню,
Чисто серебро хорошо, хорошо.

А голос у него хороший. Петра моего учил плясать. Снимет свои сапоги и скажет: ‘‘Ну-ка, Петя, попляши у меня’’».

Пел и плясал наш генералиссимус отменно. Дружил с уголовниками, которые его уважали и величали Оськой Корявым. К этим нехитрым забавам прибавился роман с местной девицей, Лидией Платоновной Перепрыгиной, которой от роду было четырнадцать лет. Она от него сыночка родила, Александра.

В течение трех десятилетий его всевластия мощная машина пропаганды ввинчивала в мозги советских людей образ вождя аскета, скромника, келейника в поношенной полувоенной одежде. С юности по сей день он круглосуточно бдит и жертвует собой во имя торжества марксистско-ленинских идей, могущества социалистического государства, благосостояния советского народа, счастья и мира в каждой советской семье.

Утешительную правду о том, что генералиссимус был «настоящим мужиком» и баб и девок употреблял в полное свое удовольствие, дозволялось знать лишь избранным. Подробности этих его побед шепотком смаковали в элитных цековских баньках постсталинские «настоящие мужики».

В предыдущей ссылке, в Сольвычегодске, генералиссимус пленил сразу несколько женских сердец, в том числе сердце молодой вдовы Матрены Кузаковой. Вдова родила ему сына Константина. Почему-то именно это свое незаконное чадо генералиссимус многие годы тайно поддерживал. Товарищ Кузаков занимал потом высокий пост на советском телевидении, отличался начальственной пафосной мрачностью и пугающим сходством с покойным папашей.

В Курейке из-за Перепрыгиной случались конфликты с жандармом Лалетиным. Сатрап часто без стука, без предупреждения наведывался к ссыльному Оське Корявому и заставал его в разгаре любовных утех с девочкой-подростком. Иногда доходило до драки. Жандарм грозил привлечь Оську Корявого к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. В итоге, чтобы сатрап отвязался, Оська пообещал жениться на совращенной девице, как только она достигнет совершеннолетия. Сатрап поверил. Лидия Перепрыгина, вероятно, тоже поверила. Оська Корявый на всякий случай настрочил на сатрапа жалобу в высшие инстанции, потребовал заменить этого стражника другим, более тактичным. Высшие инстанции откликнулись, Лалетина заменили на некоего Мерзлякова, который в избу к Оське не заглядывал.

Сыну Александру и его матери генералиссимус почему-то никогда не помогал.

В 1924-м вдова Я. М. Свердлова, Клавдия Новгородцева, готовила к печати книгу, состоявшую из писем и воспоминаний покойного мужа о совместном пребывании в ссылке в Туруханском крае со Сталиным. Книга так и не вышла. От писем и воспоминаний Свердлова остались только маленькие отрывочные цитатки, из которых видно, насколько неприятны были друг другу эти два ссыльных большевика-ленинца.

Просьбами прислать денег Оська Корявый постоянно донимал партийную братву, интонация менялась, но суть оставалась: хочу денег!

Нет, пожалуй, мне его не жалко. Беру назад и свои слова, и внезапное случайное чувство.

Вот как писал он в заграничный большевистский центр:

«Спрашиваете о моих финансовых делах. Могу вам сказать, что ни в одной ссылке не приходилось жить так незавидно, как здесь. А почему вы об этом спрашиваете? Не завелись ли у вас случайно денежки и не думаете ли вы поделиться ими со мной? Что ж, валяйте! Клянусь собакой, это было бы как нельзя кстати…»

Ленин клянчил деньги, Коба клянчил. Сколько ни дай – мало, мало, подавай все деньги, все чужое имущество, подавай абсолютную власть, над всем живым, над жизнью и смертью, над телами и душами. Великие вожди похожи на старуху из сказки о рыбаке и рыбке. Не случайно умница Надежда Константиновна так не любила эту пушкинскую сказку, утверждала, что «там, внутри простенького сюжетца спрятана очень вредная мораль, она имеет мало общего с моралью коммунистической», и повелела убрать сказку из детских книжек.

В конце послания Оськи Корявого в большевистский центр я обнаружила поразительный абзац:

«Не пришлете ли чего-нибудь интересного на французском и английском языке? Хотя бы по тому же национальному вопросу. Был бы очень благодарен. На этом кончаю. Желаю вам всем всего-всего хорошего. Ваш Джугашвили».

* * *

О том, что серый необразованный Коба не владел ни одним иностранным языком, не раз, весьма язвительно и с удовольствием, писал Троцкий. Позже выяснилось, что Оська Корявый вполне сносно владел немецким, в Сольвычегодске не только баловался с молодой вдовой, но переводил с немецкого книгу Розы Люксембург, читал Гете в подлиннике. Оказывается, и по-французски, и по-английски наш генералиссимус тоже понимал? Во всяком случае, мог читать «хотя бы по тому же национальному вопросу».

Большинству нормальных людей свойственно гордиться своими знаниями, образованием, ну, хотя бы не скрывать их. Оська Корявый, заботившийся о своем возвеличивании до небес, претендующий на звание Главного Бога, Отца всех времен и народов, в отношении знаний иностранных языков почему-то скромничал.

– «Маленький, тщедушный, какой-то ущербный, одет в косоворотку с чужого плеча, на голове нелепая турецкая феска».

Я думала, старик Агапкин давно уснул на моем диване, но нет, он глядел на меня своими хитрыми, молодо блестящими глазами и подал реплику вполне кстати.

– Это вы кого цитируете? – спросила я.

– Не помню, – он пожал тощими плечами, – а вот еще, послушай. «Коба оставил после себя сильное ощущение чего-то ненормального, чего-то странного в его словах, движениях, манерах: сухого, бессердечного и бездушного робота в человеческом облике, стремящегося что-то разрушить только для того, чтобы чем-то это заменить». Это отзыв некоего Арсенидзе, кавказского революционера.

– Значит, все-таки что-то сохранилось, несмотря на его старания? – спросила я.

– Сохранилась всякая ерунда. – Агапкин поморщился и махнул рукой. – Вот сейчас сосредоточься и слушай. Есть несколько гениальных мошеннических фокусов большевиков, которые достойны внимания. История с немецкими деньгами загадкой уже не является, но позволяет понять, каким образом действовали большевики в борьбе с реальностью. История с письмом Еремина содержит в себе настоящую загадку. Вопрос формулируется просто, и ты его уже несколько раз повторяла: был Сталин агентом охранки или нет? Точного ответа не существует.

– Погодите, но вы сами сказали, он безусловно был с охранкой связан!

– Докажи! Предъяви бумагу!

– Бумаги уничтожены, он позаботился, чтобы их не осталось, но есть простая логика, здравый смысл, наконец, свидетельства!

– Какие такие свидетельства? Чьи? Проклятых меньшевиков? Врагов, завистников? Бумагу покажи!

– Вы издеваетесь?

– Не я! Он! Оська Корявый! До сих пор издевается!

Мы так раскричались, что проснулся Вася, рыкнул сердито, вылез из-под стола, стал потягиваться и хлопать ушами. Он просился гулять. Я обрадовалась возможности немного отдохнуть от своего очевидца, оделась, пристегнула поводок.

* * *

В лифте у Васи всегда случался приступ нежности. Он терся головой о мои колени, тыкался носом в ладонь, колотил хвостом по пластиковой стенке, как барабанщик. Я сразу забыла об Оське Корявом, о письме Еремина, гладила шелковистую собачью голову и не чувствовала ничего, кроме тихого, простого собачьего счастья оттого, что мы вместе идем гулять, и пустой двор освещен мягким лунным светом, и в кармане у меня спрятана сушка, которую Вася получит только на обратном пути, когда сделает свои дела.

Он долго вынюхивал подходящее место, я тянула его подальше от детской площадки, от песочницы, мы немного, вполне мирно, поспорили, наконец он встал в позу, в которой напоминал небольшого кенгуру.

Для него эти моменты были полны внутреннего смысла, морда приобретала глубокомысленное философское выражение. Он даже забывал о сушке в моем кармане. Впрочем, как только мы стали возвращаться домой, он тут же ее потребовал, получил и принялся громко хрустеть, глядя на меня снизу вверх и всем своим видом показывая, как ему вкусно, как он любит сушки.

В квартире напротив недавно поселились новые соседи, очень странные люди, пожилая холеная женщина и весьма задрипанный молодой человек. Странно было то, что они ни шагу не ступали без охраны. На лестничной площадке постоянно обитали двое или трое высоких мускулистых мужчин с аккуратно подбритыми затылками. Когда мы с Васей шли гулять, никого не было. Я подумала, что соседи уехали, и слава богу.

На обратном пути я заглянула в почтовый ящик, вызвала лифт. Вася требовал еще сушку, погрузил нос в карман моей куртки и многозначительно сопел. Лифт остановился, двери открылись, и в следующее мгновение на Васю набросилось чудовище. Оно двигалось легко и бесшумно, как призрак. Ни рыка, ни цоканья когтей по кафельному полу лестничной площадки. Тишина. Гигантский кобель редкой бойцовской породы, короткошерстный, серый, со стальным отливом, пятьдесят килограммов мышц, костей и невероятной злобы, прыгнул на моего старенького добродушного сеттера так стремительно и неожиданно, словно свалился с потолка.

До сих пор не понимаю, как мне удалось перекинуть ногу и коленом оттолкнуть от Васиного горла мощную стальную башку со страшной оскаленной пастью. Хорошо, что я была в плотных джинсах. Хорошо, что на моем месте не оказались мои дети. Правой рукой я все еще держала Васин поводок, левой пыталась нащупать ошейник на загривке чудовища, чтобы оттащить подальше от горла. Но ошейника не было, только складки толстой шкуры, короткая, жесткая, как стальная проволока, шерсть.

Все это продолжалось не больше минуты. Из приоткрытой двери квартиры напротив явились охранники, оттащили чудовище. Мы с Васей шмыгнули домой, я заперла дверь. Нас обоих трясло. Я обнаружила небольшую кровоточащую ранку возле хвоста. Чудовищу все-таки удалось укусить Васю в самое нежное место.

Странные соседи звонили в дверь, извинялись, предлагали прислать ветеринара. Я отказалась, промыла ранку перекисью, залила зеленкой, выпила валерианки с пустырником и дала пару успокоительных таблеток Васе в куске колбасы.

Наконец мы немного пришли в себя, я села за стол, Вася забился под стол, заснул, прижавшись к моим ногам, но и во сне поскуливал, дрожал.

– Ты видела его глаза? – вкрадчиво спросил Агапкин.

Оказывается, все это время мой очевидец преспокойно сидел на диване.

– Мне было не до его глаз. Он чуть не вцепился Васе в горло, – раздраженно ответила я и включила компьютер.

– И все-таки ты успела заглянуть ему в глаза. Что в них?