Юность Лагардера

– Ах, Сюзон, – снова вздохнула Дория, – твои рассуждения справедливы. Но нам так не хочется огорчать герцога!

В тот же вечер простодушная горничная без всякого злого умысла пересказала Антуану этот разговор. Пейроль прикинулся, будто болтовня невесты ничуть не занимает его, и небрежно отмахнулся.

– Терпеть не могу женских сплетен! – сказал он. – Иди-ка лучше сюда да поцелуй меня, моя красавица!

Наутро он отыскал своего хозяина и в укромном уголке передал ему слова Сюзон.

– Вот и чудесно! – обрадовался Гонзага. – Я едва не умер здесь от тоски и скуки. И как только удалось мне выдержать эти нескончаемые две недели?! Хозяин – деревенский простофиля, кузина невыносимо добродетельна, а мальчонка только и умеет, что пищать да реветь! – И, доверительно положив руку на плечо Антуану, он объявил: – Отправляйся в По, купишь мне там любую безделицу. Да смотри – в первой же лавке не бери, походи по городу, загляни в несколько трактиров… Можешь даже поколотить какого-нибудь мужлана… Главное, чтобы в городе тебя запомнили как человека герцога Мантуанского. Потом покупай что придется и уезжай…

– Куда, государь?

Гонзага указал на вершины, закрытые черными тучами:

– Туда, высоко в горы… Возьми побольше золота – сейчас его у меня много. Отыщи там нескольких молодцов понадежнее – французов ли, испанцев – неважно, лишь бы жили не в ладах с законом… контрабандистов, к примеру. Им не часто приходится видеть луидоры. Будь осторожен, ни в коем случае не забывай, что они люди гордые, и остерегайся оскорбить их. Все они готовы на убийство, но любят, чтобы к ним относились с уважением. Предупреди, что их услуги вот-вот понадобятся.

Понятно? Тогда иди и собирайся в дорогу. Вернешься через три дня, а я тем временем все здесь подготовлю. Торопись!

Глава VIII

Как Гонзага вступил в права наследства

Опасения, которыми Дория де Лагардер поделилась с Сюзон Бернар, а та – по простоте душевной – со своим мнимым женихом, были использованы коварным герцогом Мантуанским в своих целях.

Поняв причины, заставлявшие Лагардеров колебаться, Карл-Фердинанд начал действовать.

Часто, целуя малыша Анри, он вздыхал и шептал с тревогой и горечью:

– Бедный мой ангелочек! Король так честолюбив… Страшно подумать… ох уж эти бесконечные войны! Нет, все же величайшее из благ – это жизнь! Племянник, не дай тебе Бог изведать ужасы войны! Но ведь ты будешь принадлежать королю Франции!..

Рене вздрагивал от этих слов. Сына он любил безумно, до обожания, однако же он был человек военный. В его жилах текла горячая кровь, и он полагал, что Лагардерам суждено не только носить, но и как можно чаще обнажать шпагу. Столько его родичей сражалось и полегло на поле брани, что мысль о подобном конце для сына казалась ему хотя и грустной, но все же вполне естественной. Он думал так: «Карл-Фердинанд, конечно, не трус. Просто он, как и все в тех землях, – солдат для парадов. Он наверняка считает, что шпага – это только украшение. Но не таковы мы, Лагардеры!»

Однако Дория, прочитай она мысли мужа, не согласилась бы с его рассуждениями. Ей рисовалось поле боя, освещенное кроваво-красными лучами закатного солнца. Там, среди окоченевших трупов и молящих о помощи раненых, лежит ее Анри, ее бесценное сокровище – бледный, мундир изорван и запачкан кровью, – а рядом стоит, опустив грустную морду, его конь…

– Ах, – вздыхала она, – пускай он лучше будет герцогом в Гвасталле, нежели пэром во Франции! Нет, я не допущу, чтобы моего сына убили!

Материнские чувства взяли в ней верх, и она предложила своему зятю следующее:

– Можно сделать вот как. Мы с мужем отдаем вам титул и права, признанные за нами парижским парламентом, и вы получаете Гвасталльское герцогство. Мы с Рене и Анри селимся во дворце моего покойного отца, причем вы даете нам хорошую ренту, чтобы сын наш был обеспечен, – на этом я настаиваю особо… Раз вы полагаете, милый кузен, что моя дорогая сестрица Винчента не сможет подарить вам наследника, то вы завещаете все своему племяннику. Согласны ли вы на это, мой друг?

Разумеется, Карл-Фердинанд был согласен! Предложение Дории устраивало всех. Только вот… что скажет король?

– Я не сомневаюсь, – отвечала Дория, – что его величество одобрит наши намерения. Мы же знаем: Людовик Четырнадцатый – не любитель напрасного кровопролития. Он ничего не делает без причины и за оружие берется лишь затем, чтобы защитить свое государство или своих подданных. Итальянские дела не касаются его напрямую.

Гонзага спросил еще:

– А что скажет Рене?

Но белокурая красавица только рассмеялась – муж боготворит ее и, конечно же, согласится на все!

В тот же вечер Дория де Лагардер – она была дочерью Евы, а потому ловким дипломатом – без труда убедила супруга в том, что он сам придумал этот хитроумный ход. Рене хотел своей семье только блага, и договор с герцогом Мантуанским пришелся ему по душе.

Его жена воротится на свою прекрасную родину, обретет прежнее положение в свете, прежних друзей – они будут жить вдвоем без забот и тревог, уверенные, что их сын не погибнет на войне и получит баснословное гвасталльское наследство.

На другой день свояки уселись за стол друг против друга и составили проект соглашения, которое Гонзага должен был передать на утверждение Королю-Солнце. Обговорив все, они скрепили документ своими подписями и печатями.

Тем же вечером Гонзага вошел в комнату к своему сообщнику, успевшему уже вернуться после трехдневной отлучки, со зловещей улыбкой протянул ему документ и сказал:

– Ну-ка, плут, прочти, поклонись мне пониже и признай, что я таки оказался похитрее тебя!

Пейроль проглядел бумагу и согнулся в глубоком поклоне:

– Признаю себя побежденным, государь! Только не знаю, чем более тут следует восхищаться – вашей ловкостью или же простодушием ваших… хм… благородных родичей.

Гонзага счел нужным похвалиться:

– Я вложил сюда все силы. Это настоящее произведение искусства!

– Вы совершенно правы, – поддакнул мошенник. – С этой бумагой, монсеньор, вам не страшны никакие суды, никакие обвинения!

Гонзага повернулся к нему спиной и с презрением бросил через плечо:

– А ты только и можешь, что в открытые двери ломиться! Дальше все пойдет само собой!

Он хотел было горделиво удалиться, но Пейроль несмело остановил его. Антуан, сам того не ожидая, привязался к Сюзон… Запинаясь, он спросил:

– Поскольку ваша светлость предусмотрел все случайности и Лагардеры добровольно отказались от Гвасталльского герцогства, надо ли непременно обращаться к этим… головорезам?

Карл-Фердинанд расхохотался. Подойдя с надменным видом чуть ли не вплотную к собеседнику, он прошептал:

– Ты же читал! Ты что, ничего не понял? Ведь там написано, что я обязуюсь платить этим чертовым Лагардерам чуть ли не королевскую ренту, да еще завещаю герцогские права их сыну – потомку каких-то помещиков! Думаешь, я вот так, за здорово живешь, отдам этим людям половину доходов, а себе оставлю какие-то жалкие гроши? Плохо же ты меня знаешь!

Не бывать этому гасконскому щенку гвасталльским герцогом!

А от Винченты я скоро избавлюсь – может, разведусь, может… Короче говоря, избавлюсь, женюсь на девушке в моем вкусе – белокурой, похожей на кузину Дорию, и возьму за ней огромное приданое!

Пейроль снова низко поклонился:

– Я давно понял, что служу великому и весьма дальновидному государю.

Гонзага сухо кивнул и вернулся к себе. Он думал: «Хорошо, что конец уже близок. Рядом с Дорией я схожу с ума… Как жаль, что нельзя уничтожить только ее мужа и сына, а эту роскошную женщину оставить себе!»

Два дня спустя герцог Мантуанский и Антуан де Пейроль садились на коней, а Сюзон Бернар, укрывшись за занавеской, смотрела на них нежным взглядом и утирала слезы.

Они уезжали якобы в Версаль.

Рене предложил немного проводить их, но Карл-Фердинанд вскричал:

– Даже и не думайте! Будьте благоразумны! Вам завтра предстоит отправляться в дальнюю дорогу, так что нужно поберечь силы. Давайте же, Рене, обнимемся на прощание!