О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

В этом году мы отмечаем 60 лет Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН. Декларация родилась как отклик на преступления, совершенные во время Второй мировой войны, и ее задача – провозгласить основные права, единые для всех, независимо от расы, цвета кожи, пола, языка, религии и иных различий. Так что, наверное, есть смысл оценивать моральный прогресс по тому, как далеко мы продвинулись в борьбе с расизмом и сексизмом. Узнать, насколько меньше их стало в реальной жизни, – задача не из простых. И все же недавние опросы на WorldPublicOpinion.org проливают свет на эту проблему, хотя и косвенно.

Опрос охватил около 15 000 респондентов и проводился в 16 странах мира, представляющих 58 % населения Земли: в Азербайджане, Великобритании, Египте, Индии, Индонезии, Иране, Китае, Мексике, Нигерии, на Палестинских территориях, в России, США, Турции, Украине, Франции и Южной Корее. В 11 из этих стран большинство утверждает, что на протяжении их жизни равноправные отношения с представителями других рас и народов распространились шире.

Так считают в среднем 59 % опрошенных, при этом только 19 % думают, что равноправия стало меньше, а 20 % – что ничего не изменилось. Особенно много тех, кто полагает, что равноправие стало ощутимее, среди жителей США, Индонезии, Китая, Ирана и Великобритании. Палестинцы – единственный народ, где большинство говорило об ухудшении ситуации с равноправием лиц разной национальности, а в Нигерии, Украине, Азербайджане и России мнения разделились примерно поровну.

Еще более наглядно преобладание – до 71 % – тех, кто отмечает рост равноправия женщин. Исключением вновь стали Палестинские территории, к которым на этот раз присоединилась Нигерия. В России, Украине и Азербайджане значительное меньшинство утверждает, что сейчас к женщинам относятся хуже, чем прежде. Хотя в Индии 53 % респондентов находят, что женщины добились большего равноправия, только 14 % заявляют, что у женщин сегодня больше прав, чем у мужчин! (Видимо, имеются в виду те из женщин, которых не вынудили сделать аборт после того, как пренатальное обследование установило, что плод – не мужского пола.)

Скорее всего, мнения опрошенных отражают реальные сдвиги в сознании и служат, таким образом, признаком морального прогресса и движения к такому миру, где людям не отказывают в правах на основании их расы, национальности или пола. Это подтверждается и самым ярким результатом опроса: большой долей тех, кто осуждает неравноправие по расовому, национальному или гендерному признаку. В среднем 90 % опрошенных сказали, что считают важным принцип равноправия людей разных рас и национальностей, доля же тех, кто готов сказать обратное, ни в одной из стран не превышает 13 %.

Женское равноправие пользуется почти такой же поддержкой: в среднем его считают важным 86 %. Что интересно, эту точку зрения разделяет большинство и в мусульманских странах. Например, в Египте расовое и национальное равноправие считают важным 97 %, а женское – 90 %. В Иране эти цифры составляют соответственно 82 % и 78 %.

По сравнению с показателями, полученными всего за десять лет до принятии Всеобщей декларации прав человека, позиция людей заметно изменилась. Тогда равноправие женщин – не только право голоса, но и возможность работать вне дома или жить самостоятельно – во многих странах еще воспринималось как крайность. В Германии и на американском Юге преобладал откровенный расизм, а большинство населения Земли проживало в колониях, управляемых европейскими властями. Сегодня, несмотря на то, что произошло в Руанде и бывшей Югославии и что едва не случилось после недавних неоднозначных выборов в Кении, – ни одна страна не поддерживает расистскую доктрину в открытую.

К сожалению, этого нельзя сказать о равных правах для женщин. В Саудовской Аравии женщинам нельзя даже водить машину, не говоря о том, чтобы голосовать. И во многих других странах, что бы там ни утверждалось о гендерном равноправии на словах, в действительности женщинам до него еще далеко.

Это значит, что исследование, на которое я ссылаюсь, свидетельствует о распространенности скорее лицемерия, чем равенства прав. И все же лицемерие – дань, которую порок платит добродетели, и то, что расисты и сексисты вынуждены ее сегодня платить, – признак некоторого морального прогресса.

Слова влекут последствия: что одно поколение провозгласило для красного словца, другое воспримет всерьез и начнет воплощать на деле. Если общество принимает какую-то идею – это само по себе прогресс, а главное, дает рычаги, благодаря которым прогресс способен принять и более вещественную форму. Поэтому результаты опроса мы можем только приветствовать как положительные, укрепляющие нашу решимость сокращать разрыв между риторикой и реальностью.

    Project Syndicate, 14 апреля 2008 года

И снова о Боге и страдании

Консервативный обозреватель Динеш Д’Суза считает своим миссионерским долгом вызывать атеистов на диспуты о существовании Бога. Он уже бросил вызов всем серьезным собеседникам, каких только знает, и успел поспорить с Дэниелом Деннетом, Кристофером Хитченсом и Майклом Шермером. Я тоже принял его приглашение, и наш диспут состоялся в университете Biola. Biola – сокращение от Bible Institute of Los Angeles (Библейский институт Лос-Анджелеса). Сами понимаете, как большинство в аудитории относилось к религии.

Поскольку мне предстояло полемизировать с опытным и, безусловно, очень умным оппонентом, я решил заручиться позицией попрочнее. Я сказал, что не готов оспаривать существование Божества вообще, но с уверенностью утверждаю, что окружающий нас мир не создан всемогущим, всеведущим и всеблагим Богом. Христиане считают, что как раз в таком мире мы и живем, хотя причины сомневаться в этом мы видим на каждом шагу: слишком много вокруг боли и страданий. Если Бог всеведущ, он знает, как их много. Если он всемогущ, мог бы создать и мир, в котором страдали бы меньше. Если он всеблагой, то, конечно, именно такой мир бы и создал.

Христиане обычно возражают, что Бог наделил нас свободой воли и потому не в ответе за причиняемое нами зло. Но такое возражение ничего не говорит о страданиях тех, кто утонул при наводнении, сгорел в лесном пожаре, случившемся от удара молнии, или во время засухи умер от голода и жажды.

Иногда христиане объясняют эти страдания тем, что все люди грешны и получают по заслугам, даже когда их судьба ужасна. Но младенцы и маленькие дети не меньше взрослых страдают от природных катаклизмов, а уж они-то вряд ли заслужили боль и смерть. Согласно традиционной христианской доктрине, они потомки Евы, а следовательно, наследники первородного греха своей праматери, нарушившей приказ Бога не есть плодов с древа познания. Идея, отталкивающая втройне: во-первых, из нее следует, что познание – это плохо, во-вторых, что ослушаться Бога – худший из грехов, и в-третьих, что дети отвечают за грехи своих предков и несут за них заслуженное наказание.

Но даже если и так, все равно это ничего не объясняет. Люди – не единственные жертвы наводнений, пожаров и засух. Страдают и животные, а уж они-то точно не наследники первородного греха, потому что не произошли от Адама и Евы. Во времена, когда первородный грех воспринимали серьезнее, чем сейчас, страдания животных представляли для мыслящего христианина особо сложную проблему. Французский философ XVII века Рене Декарт решал ее радикально, в принципе отрицая, что животное способно страдать. По Декарту, животное – это не более чем хитроумный механизм, так что его сопротивление насилию говорят о его страдании не больше, чем звон будильника – о разумности последнего. Но такой довод не убедит ни одного человека, у которого есть кошка или собака.

При всем своем опыте полемики с атеистами, Д’Суза, как ни странно, затруднился предложить убедительное решение вопроса. Сначала он сказал, что, поскольку люди предназначены к жизни вечной на небесах, страдания в этом мире не так важны, как если бы только этим миром наша жизнь и ограничивалась. Но это никак не объясняет, почему всемогущий и всеблагой Бог допускает страдание. Какой бы мелочью оно ни было перед лицом вечности, в мире все-таки слишком много боли, без которой по большей части лучше было бы обойтись. (Некоторые считают, что немного пострадать полезно, чтобы понять, что такое счастье. Может, и так, но я уверен, что хватило бы дозы поменьше.)

Далее Д’Суза заявил, что, поскольку Бог дал нам жизнь, мы не вправе жаловаться на ее несовершенство. Например, человек может родиться без одной из конечностей. Поскольку жизнь сама по себе дар, сказал он, мы ничего не теряем, получая меньше, чем нам бы хотелось. На это я ответил, что мы осуждаем матерей, которые вредят плоду, употребляя алкоголь или кокаин во время беременности. Но, по логике Д’Сузы, если в итоге они все-таки дадут ребенку жизнь, в том, что они делали, не было никакого вреда.

В конце концов, как и большинство христиан под давлением аргументов, Д’Суза укрылся за тезисом о том, что не наше дело – понимать, почему Бог создал мир таким, а не другим. По сравнению с бесконечной божьей мудростью наш разум так же бессилен, как если бы муравей пытался понять логику человеческих решений. (В более поэтичной форме тот же довод встречается в Книге Иова.) Но если так пренебрегать своей способностью к суждению, то с равным успехом можно верить во что угодно.

Более того, идея ничтожности нашего разума по сравнению с божественным основана как раз на том тезисе, о котором мы спорим: о всесилии, всеблагости и бесконечной мудрости Бога. То, что мы видим собственными глазами, свидетельствует скорее в пользу предположения, что никакой Бог не создавал этот мир. Если же мир все-таки сотворен создателем, то такой создатель явно не всемогущ и не всеблаг. Либо он бесчеловечно жесток, либо ни на что хорошее не способен.

    Free Inquiry, октябрь/ноябрь 2008 года

Мораль без Бога

(в соавторстве с Марком Хаузером)

Нужна ли морали религия? Многим отрицание религиозного происхождения морали кажется возмутительным и даже кощунственным. Они убеждены, что наше нравственное чувство либо вложено в нас неким божеством, либо почерпнуто из какого-то религиозного учения. В любом случае религия необходима, чтобы обуздать пороки, присущие нам от природы. Перефразируя Кэтрин Хепбёрн в фильме «Африканская королева», религия позволила нам подняться над безнравственной матушкой-природой, снабдив моральным компасом.

Но вера в то, что мораль исходит от Бога, порождает ряд проблем. Прежде всего, мы не можем, не впадая в тавтологию, одновременно заявлять и что Бог есть добро, и что он дал нам способность различать добро и зло. Это бы просто означало, что Бог соответствует собственным стандартам божественного.

Вторая проблема состоит в том, что нет такого морального принципа, который бы разделяли все верующие независимо от своей конфессиональной принадлежности, а агностики и атеисты бы не разделяли. В реальности атеисты и агностики ведут себя не менее нравственно, чем верующие, хотя их добродетель основана на других принципах. Что такое хорошо, а что такое плохо, неверующие чувствуют так же остро, как все остальные; им довелось участвовать и в отмене рабства, и в других инициативах, облегчающих человеческое страдание.

Верно и обратное. От приказа Бога Моисею истребить мадианитян – мужчин и женщин, мальчиков и девочек, не сохранивших девственность, – и далее, от Крестовых походов, инквизиции, бесконечных войн между мусульманами-суннитами и мусульманами-шиитами до террористов-смертников, уверенных, что мученичество ведет их в рай, религия вовлекала и продолжает вовлекать людей в долгую череду чудовищных преступлений.

Третья проблема представления о морали, уходящей корнями в религию, – в том, что во всех крупнейших мировых религиях, несмотря на определенные доктринальные различия, есть некие универсальные моральные составляющие. Их можно обнаружить даже в Китае, где религия не так важна, как философия, например конфуцианство.

Может, конечно, эти универсальные элементы и вручил нам некий божественный создатель в момент творения, но альтернативное объяснение, согласующееся с биологическими и геологическими данными, заключается в том, что на протяжении миллионов лет у нас развивалась некая моральная способность, а на ее основе – интуитивное ощущение правильного и неправильного. Исследования в области когнитивных наук, опирающиеся на теоретическую базу, восходящую к философии морали, впервые позволяют решить старинный спор о происхождении и природе нравственности.

Рассмотрим три ситуации. В каждом случае вставьте вместо пропуска слово «обязательно», «допустимо» или «запрещено».

1. Неуправляемый товарный вагон вот-вот переедет пятерых человек, идущих по рельсам. Железнодорожный рабочий стоит у рычага перевода стрелок, которым он может направить вагон на другой путь, где вагон убьет только одного, а те пятеро выживут. Перевести стрелку ___________.

2. Вы идете мимо мелкого пруда, где тонет маленький ребенок, больше кругом никого нет. Если вы вытащите девочку, она выживет, но ваши штаны будет безнадежно испорчены. Вытащить ребенка _______________.

3. Пять человек доставлены в больницу по скорой в критическом состоянии, каждому, чтобы он выжил, нужно пересадить один орган, всем разные. Времени заказывать органы для пересадки нет, но в приемном покое дожидается здоровый человек. Если врач возьмет необходимые органы у него, этот здоровый человек умрет, но пятеро в реанимации выживут. Забрать органы у здорового человека ______________.

Если в случае 1 вы написали «допустимо», в случае 2 «обязательно», а в случае 3 – «запрещено», то рассудили как и 1500 других участников опроса со всего мира, которые решали эти дилеммы у нас на сайте (http://moral.wjh.harvard.edu/), проходя тест, посвященный нравственному чувству. Если мораль происходит из божьих заповедей, атеисты должны решать дилеммы иначе, чем верующие, и иначе объяснять свой выбор.

Например, поскольку предполагается, что у атеистов отсутствует моральный компас, они должны руководствоваться чистым эгоизмом и пройти мимо тонущего ребенка. Но никакой статистически значимой разницы между ответами неверующих и верующих нет: примерно 90 % считают, что перевести вагон на другой путь можно, 97 % – что спасти ребенка необходимо, и 97 % – что забирать органы у здорового человека нельзя.

Когда участников просили объяснить, почему они оценивают одни действия как допустимые, а другие – как запрещенные, они либо затруднялись с ответом, либо давали объяснения, не относящиеся к делу, причем, что важно, верующие и атеисты в равной мере.

Эти исследования эмпирически подтверждают, что, наряду с другими способностями сознания, такими как языковая или математическая, у нас есть и нравственная способность, которая руководит нашим интуитивным различением добра и зла. Этот интуитивный выбор – результат миллионов лет, которые наши предки прожили как социальные животные, и часть нашего общего наследия.

Наша интуиция, развивавшаяся эволюционным путем, не гарантирует нам правильных или логичных решений моральных дилемм. Что было хорошо для предков, сегодня может оказаться уже не так хорошо. Но чтобы ориентироваться в меняющемся моральном ландшафте, где на первый план выходят такие вопросы, как права животных, аборты, эвтаназия и помощь развивающимся странам, нужна не религия, а тщательное изучение человеческой природы и того, что мы зовем хорошо прожитой жизнью.

Поэтому нам необходимо иметь представление об универсальном наборе интуитивно воспринимаемых моральных принципов, которые мы вправе обдумывать и, приняв решение, поступать вопреки им. Это не будет кощунством, поскольку источник нашей нравственности – не Бог, а наша собственная природа.

    Project Syndicate, 4 января 2006 года

Готовы ли мы к «моральной таблетке»?

(в соавторстве с Агатой Саган)

В октябре прошлого года в Фошане (Китай) грузовик сбил двухлетнюю девочку. Водитель не остановился. За следующие семь минут мимо травмированного ребенка прошли или проехали на велосипеде больше десятка человек. Потом ее переехал еще один грузовик. Наконец какая-то женщина оттащила ее на обочину дороги, потом пришла мать. Ребенок умер в больнице. Все случившееся запечатлела видеокамера, запись появилась в интернете и на телевидении и вызвала бурю негодования. Аналогичный эпизод произошел в 2004 году в Лондоне, случалось такое и в других местах, там, где видеокамер нет.

Тем не менее люди способны поступать, и часто поступают, совсем иначе.

Если поискать в сети новости по словам «герой спас», мы увидим множество историй о том, как случайные люди, оказавшиеся на месте происшествия, рисковали жизнью перед несущимся поездом, в бурных реках и в огне пожаров, спасая попавших в беду незнакомцев. Практически повсюду наряду с прямо противоположными мы встречаем примеры поступков, продиктованных исключительным великодушием, чувством долга и сострадания.

Почему же одни готовы рисковать жизнью, чтобы помочь постороннему человеку, а другие даже не остановятся, чтобы позвонить в скорую?

Ученые десятилетиями ищут ответ на этот вопрос. В 1960-х и в начале 1970-х годов широко известные эксперименты Стенли Мильграма и Филипа Зимбардо позволили сделать вывод, что большинство из нас при определенных обстоятельствах способны добровольно причинять страдания невинным. В те же годы Джон Дарли и С. Дэниел Бэтсон продемонстрировали, что даже некоторые студенты семинарии, идущие читать доклад по притче о добром самаритянине, если сказать им, что они опаздывают, пробегут мимо незнакомца, который лежит у дороги и стонет. Современные исследования вооружили нас знаниями о том, что происходит с человеческим мозгом в момент морального выбора. Но насколько все это приближает к пониманию того, чем определяется наше моральное или аморальное поведение?

В большинстве дискуссий по поводу этих экспериментов игнорируется одна важная деталь: все-таки были и те, кто поступал правильно. Недавний эксперимент (хотя мы не уверены в его этичности), проведенный в Университете Чикаго, возможно, проливает свет на вопрос «почему?».

Из двух крыс, содержавшихся в одной клетке, одну помещали в трубу-ловушку, которая открывалась только снаружи. Незапертая крыса обычно пыталась открыть дверцу ловушки, и рано или поздно ей это удавалась. Даже когда ей давали возможность, прежде чем освободить пленницу, съесть всю порцию шоколада, в большинстве случаев она предпочитала заняться освобождением товарища по клетке. Исследователи считают, что доказали способность крыс к эмпатии. Но если так, они доказали еще и то, что эта способность индивидуальна для каждого конкретного животного, ведь запертого товарища освободили только 23 из 30 крыс.