Фон-Визин

К подлинной родословной росписи и к спискам руки приложили: «Федор Афонасьев, сын Фонвисин; а подлинные б себе взял Андрей Афонасьев, сын Фонвисин».

А у Герольдмейстерских Дел, проситель господин Брегадир Павел Иванович Фонвизин, противу оказавшейея в справке архивской о несходствии в фамилии его в литере, прежеупотребляемой с, а не земля, показует, что Фонвизиным начал писаться отец его статской советник Иван Андреевич; да и потому, что сначала предки его подписывались по-немецки, то и неудивнтельно, что фамилия их в переводах по-русски употреблялась Фон-Висиными, а не Фон-Визиными, по незнанию тогда немецкого языка: ибо на оном языке литера ес в чистом произношении должна выговариваться как з, от чего сия столь малая разность и последовала.

1785 года Декабря 22-го дня, по Указу Ее Императорского Величества и по определению Правительствующего Сената Герольдмейстерских Дел, дана сия копия Господину Брегадиру и Императорского Московского Университета Директору Павлу Ивановичу Фон-Визину, по челобитью его, для объявления, в силу Высочайше изданной на дворянское право жалованной грамоты, к предводителям дворянства с тем, что вышеписанные в архивской справке в родословных росписях и в списках с грамот имена в родстве ли ему просителю причтутся и как близки? Герольдмейстерские дела не известны. И сего ради ему просителю предоставляется доказывать о том в силу означенной же состоявшейся и изданной дворянству грамоты у губернских предводителей. Генваря 29-го дня 1786 года. На подлинной копии подписано тако: «Алексей Молчанов. Подлинная копия, за скрепою по листам секретаря Семена Попова, за скрепою подканцеляриста Никиты Данилова. У подлинной копии Ее Императорского Величества Канцелярии Правительствующего Сената печать. Печатных пошлин 25? взято».

XII. Краткая записка о службе Фон-Визина, извлеченная из официальных бумаг

Денис Иванович Фон-Визин находился сперва в Императорском Московском университете студентом; потом, в 1755 году, вступил на службу лейб-гвардии в семеновский полк сержантом, и по именному Ее Императорского Величества указу, пожалован армейским поручиком. В 1762 году, он принят в Коллегию переводчиком с Латинского, Французского и Немецкого языков, с жалованьем по 800 рублей; а по увольнении его от Коллегии, находился при Кабинете Ее Императорского Величества титулярным советником. В 1769 году, 9-го декабря, по именному указу, пожалован надворным советником и определен в Коллегию, с жалованьем по 1300 рублей; потом помещен на вакансию канцелярии советника при секретной экспедиции, с прибавкою к окладу жалованья 500 рублей. В мирное торжество 10-го июля 1775 года, по состоянии 28-го января 1779 года, штата Государственной Коллегии Иностранных Дел, повелено ему быть помощником при членах Коллегии, действительных статских советниках Бакуниных и статских советниках Крове и Урбие, с жалованьем по 1200 рублей.

XIII. Копия с Высочайшего Указа, о прикомандировании Фон-Визина к Ст. Сов. Елагину

Переводчику Денису Фон-Визину, числясь при Иностранной Коллегии, быть, для некоторых дел, при нашем статском советнике Елагине, получая жалованье по-прежнему из оной коллегии.

На подлинном собственною Ея

Величества рукою подписано:

«ЕКАТЕРИНА».

7-го октября 1763.

Помета: Получено в Коллегии 8-го октября 176.

XIV. Письма А. Ил. Бибикова к Д. И. Фон-Визину

Государь мой Денис Иванович!

Отправленные от вас курьеры, все трое, третьева дни благополучно приехали. Получил я с ними и приятнейшее ваше письмо. Благодарю вас как за отправление их, так и за известии, в письме вашем сообщенные и со столь хорошим происшествием в Архипелаге, яко до всех нас касающего, и вас поздравляю.

О здешнем писать и уведомлять вас за нужное не считаю. Сюриозное вы все из депешей посольских сведаете, а комическова ничево такова нет, чтоб стоило вам сообщить. Чтож до меня собственно принадлежит, я учусь и перенимаю здешние дела. Живу очень скучно и кроме своих ни с кем еще знакомства не зделал. Что вперед будет – не знаю; а ежели таково, так в монастырь ходить непошто, я уже в нем и так. Приятель твой Морков еще от меня дичится, хотя я его и ласкаю. Напиши к нему, чтоб он попросту, а не по-политически со мною обходился. За тем прощай. Пожалуй не ленись, сообщай буде что нового сообщить будет нужно, и будь уверен, что я всегда с непременною преданностью везде буду ваш верный и преданный слуга

А. Бибиков.

26 Сентября 1771 года. Варшава.

Варшава. Генваря 25 дня 1772 году.

Не ошибаешся, мой любезный Денис Иванович, что я вас всегда душевно люблю, хотя не получил ты с последними курьерами моих писем, так как в дружеском писме от 30 декабря говориш; но дошли до меня ваши и с приложениями, которые куда надлежало доставлены верно, будь в том спокоен; но чтоб ты был без сумнительства, то упомяну, что и со штафетою присланное, от 4 генваря, Маркову верно отданож. О самого начала происшествия с твоим другом интересовался я в ево дело по стольку, по скольку и ево невинность и ваша ко мне дружба требовала; да и теперь еще не оставил всего того употребить, что толко в моей силе я возможности состоит. Ево дней чрез восем отправить обещают. Не знаю, верно ли то или нет, однако и о этом часто сколько можно напоминаю и напоминать буду. О прочем желал бы в самой дружеской откровенности от вас знать мысли, почитаемого всеми графа Никиты Ивановича: какой суд мои писма в его рассуждениях имели и в каком положении он в рассуждении неумеренности и страшной запалчивости здешнего старика? Я сказав в моих письмах ему хотя самую и беспристрастную истинну, колеблюсь однако, чтоб по привычке ево к нему не зделало то какого мне предосуждения в заключениях сего предостойного человека. Вы докажете мне чрез сию откровенность прямо вашу ко мне дружбу, естли со всеми подробностями зделаете мне уведомление. Радуюсь тому, что Маркова бедняка суд решился столь правосудно. Слышу я, что и на меня есть жалоба, а между прочим что мало пишу, а предместник же мой многим писмом обвиняем был; а я вот как мало в писме упражняюсь, что часа по четыре сряду при обыкновенных делах за писмом про сижевую; а как нужда, так и до десятку доходит. Божусь тебе, что ни лутчей дьяк в Поместном Приказе в месяц тово не вспишет, что я иногда в неделю. А для скуки читаю ouvrage par Mr. de Weimarn en 60 volumes in folio. Sur les affaires politique, еconomique et militaire en Pologne. Рассуди пожалуй, вить есть чем позабавится. Шутки в сторону; толко едакой собацкой жизни никогда не имел. Кроме других беспокойств, которые от нетерпение и запальчивости беспутной терплю (entre nous): ежелиб не убеждала меня беспределная преданность к графу Никите Ивановичу, тоб быть превеликим схваткам; но я сношу и сносить буду. Причины не знаю – толко несколко тому недель, что стал гораздо тише и вежливее. Думать надобно, не писано ли чево от вас. Писмо ето доказывает мою с вами откровенность, да и надеюсь я, что кроме вас о том никто из смертных знать не будет. Прости и будь уверен, что я любя вас всегда везде и буду верной и всегдашней слуга

А. Б.

Государь мой Денис Ивапович!

Господа Потемкин и Бороздин, доехавшия суда, привезли мне между прочим дружеское ваше письмо от 6 февраля, а вручитель сего господин адъютант отдал второе, от 18 того же месяца писанное. Не имею я нужды упоминать о всем том, что в первом во мне пишите, ибо уведомя вас о получении, узнаете вы, что и содержание его мне известно. Но то только здесь примолвить должно, что я несказанно вами одолжен и знаю совершенно цену сего дружеского обязательства. Чувствительное и вам всегда преданное мое сердце не будет до того покойно, доколе не получу я способов доказать вам – сколько вам обязанным себя почитаю. Что ж до брата вашева касается, с радостью и с распростертыми руками ево приемлю, сщитая за новой знак вашей ко мне дружбы и доверенности. Пришлите толко ево суда, я ево у себя держать буду и все употреблю, что толко в возможности моей ползе ево сделать будет удобно. В прошедшую суботу с отправленною отсель гатафетою писал я к графу Никиту Ивановичу писмо о новых здесь по воинской части зделанных у вас учреждениях, приложил я писмо к Ее Величеству, оставя на собственное ево сиятельства усмотрение. Крайне желал бы я не дать – какое употребление из нево зделано? и произведет ли оно желаемое мною действие? Естьли будет можно во умножение ваших дружеских мне одолжений о сем ко мне отозватся. Маркова теперь считаю уже к вам приехавшим. Он расскажет вам все здешнее наше пребывание: ибо слабая была бы картина когда б я описывать вам вздумал. Присовокуплю толко то, что истинно почти нет возможности всех тех забот, досад и беспокойств описывать, какие переносить должно. Затем прощай, любезный Денис Иванович, и будь уверен, что я как был, так на всегда останусь верный и искренний ваш слуга Александр Бибиков.

P. S. Пожалуй г. Северину писма свои в Василеву в моем пакете посылать не вели, ибо открытие их писменно от меня требовать хотят. Приложенные писма покорно прошу разослать верно. А Маркову поклонись.

Варшава 6 (17) дня Марта 1772 году.

* * *

20 (31) маия 1772 году. Варшава.

Сбирался я отвечать и благодарить вас, любезный Денис Иванович, за дружеское и приятное письмо от 24 апреля, но курьер отправляем будучи всякий день продолжился до сего вечера. Тапер он едет и от меня везеть вести о сокрушении пресловутого здешнего витязя Заремба, а что посылается от ифики и ерополитики, того не знаю. Думаю, что ответ на последние депеши. О сем поговорить с вами имею пространную материю, но как между вами и нами пропасть велика утвердися, то не могу бумаге вверить искренней моей к вам беседы. Доволствоватся буду изъявлением той благодарности и признания, которыми вам за письма ваши должен, и за уведомление в писме от 24 апреля, что вы ко мне писали. Второе же от 5 мая, как ни коротко, но оно мне потому было приятно, что и в самой скорости, успели хотя несколькими строками меня посетить и показать, что вы меня помните. Я и в севоднишнем письме к графу Никите Ивановичу коснулся несколько странной политики, которая мне не нравится; но не знаю, как будет принято. Претително мне бывает всегда о том писать, но умолчать кажется отяготится моя пред графом Никитою Ивановичем чистая совесть и душевная преданность. Буде что узнаете, крайнее одолжение сделаешь, мой любезной Денис Иванович, когда скажешь мне в дружеском писме с тою откровенностью, с которою я от тебя сие ожидаю, имея дружбы и доверенности ко мне…… {Оторвано.} Что вы отозвались на вопрос: не пишу ль я чево к вам? Таким образом, как вы пишите, весма я доволен. Прошу и теперь сохранить, чтоб писма мои к вам никому кроме вас известны не были, тем умножите вашу ко мне дружбу. Что Г. Сумо: отсуда отзывается, сказывал он мне то я сам, хотя писма писанного к нему до ныне не показывает; толко кажется, что до сентября целое столетие. Не можешь представить как тяжело, ибо на всяком шагу тово и глядя, что ввалишся с ним в какие либо неприятности, или и самую дурноту.

Благодарю вас душевно за посещение моих домашних и неоставление тех прозб, которыми вам скучаю, От брата вашего в доказательство, что он в добром здоровии, при сем писмо приложено. Я его здесь держу и держать буду, докуда черниговский полк суда будет, коему уже и быть я приказал. Он прежде был из нево выключен для тово, что не был у меня еще тогда этот полк в команде; но ныне паки ево в тотже причислять велю. Затем прости, мой друг сердечной. Приложенное писмо прошу верно доставить; а курьеру потверди, чтоб он к жене моей писем не удерживал, так как уже некоторые по недели их у себя держали. Обнимаю тебя душевно и останусь верной и истинной слуга А. Бибиков.

Ежели сын мой выздоровел, помогите, чтоб он скорей отправлен быть мог.

Р. S. Постарайся, мой друг, чтоб мой секретарь Картум скорей суда приехал. Он вами очень доволен, меня за вас благодарит. Хорошо коли б с моим сыном вы его отправили.

* * *

6 (17) июня 1772 г. из Варшавы[1 - Письмо это напечатано в тексте (стр. 46-47) с опущением конца.].

Брата вашего поместил опять в Черниговский полк, ис которого было выключил по бывшим тогда обстоятельствам, ибо он выбывал в Элнтову команду. Приложенные яри сем писма вручить или отдать покорно прошу. А обо мне верить, что я с совершенною дружбою на век останусь ваш верный слуга. А. Б.

О действиях Сумо: ни в скасках сказать, ни пером описать нельзя. Толко уже упоминать болше не буду; пусть что хотят, то думают. Толко по милости ево стали мы совершенные почти Гишпанцы в Америке в главах По…. {Так в подлинном письме.}, хотя не действием, да всеми замашками и твержением.

* * *

Июня 14 дня 1772 году. Варшава.

Не хотел отпустить этих курьеров, моё любезный Денис Иванович, чтоб с тобою хотя нескольких слов не молвить. Приятно мне и отсудственно с вами говорить, а по крайней мере приводя на мысль твою дружбу, приятно о вас и размышлять. Дела наши военные и политические увидите вы из общих бумаг. Толко Сумо: выходит из всех вон пределов, а вот что скутил. Некто есть подскарбий Тизенгоузен, изстари наш друг был и есть и не по подземелью, да явно. У нево жили дети маленкия брата ево, которых он воспитывал. Невеска ево вышла за Казаковского, славного Казаковскава брата роднова, которой хоть неявно, да внутри тово-же мнения. Он дал тайно от меня писмо к Элмту, Борхше подканцлерши Литовской, которой муж главной наш злодей, а брат ей родной Заберс явной маршал конфедерации. Коховский с Борхшею пришол с командою в дом. Детей у Тизенгаузена взяли, хотели увести. Тизенгаузена не было в Гродне. Люди встревожились, сделали Садом, детей отняли; но по рекомендации посла прислал Елит 4 роты солдат и две пушки, дом развоевали, дети со страху ушли в лес. 14 часов пропадали, на силу отыскали и взяв отдали Борхше. Скажи мой друг: теперь лутче ли быть нам злодеем или приятелем? Когда Тизенгаузен ему в глаза о этом говорил, так он сказал: ты-де ко мне редко ездиш; да и для чево моей протекции в эхом деле не искал? Он отвечал: думал ли я, ваше превосходительство, что посол Русской войдет в наши домашние дела, и думал ли я, чтоб меня променять когда либо Двор Росийский мог на Казавовсково, Заберса и Борка, первых и главных своих противников. Словом сказать, мой друг, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Так мы поступаем. Жаль бедненкой Руси, а все то на ее щот ложится. Пожалуй постарайся, чтоб Кортумово дело скорей кончилось и он ко мне был отправлен. Это будет. Сумозбр… чирей на сердце. Братец твой захотел ехать с князем Петром Михайловичем Голицыным в деташемент. Я охотно на то согласился. Желаю, чтоб он что нибудь для себя успел; а во все время ево здесь пребывание я очень им был доволен. Прости, мой друг Денис Иванович, будь здоров и весел, а мне скучно и досадно, однако в каком положении ни буду всегда ваш верной и истинной слуга.

А. Бибиков.

* * *

Октября 5 дня 1772 году. Варшава.

Отправляя к вам, любезный Денис Иванович, посылку, отданную мне от полковника Тутолмина, и писмо на имя графа Петра Ивановича, имею приятной случай свидетельствовать непременное мое к вам почтение и дружбу, уведомя вас и о том, что любезной ваш брат здесь здоров и живет со мною. Г. Тутолмин вместо 120 чер. потребовал от меня 140, которые я ему и выдал. Он сказал мне, что по коммиссии, порученной ему, ста дватцати червонных не доволно, чтоб я их получить мог; оставляю вашему попечению и прошу толко меня уведомить: от ково я их иметь буду. Военные действия здесь престали и нет о возмутителях слуху. Следовательно живу я с этой стороны покоен; а благоразумное и приятное поведение нового здесь нашего министра избавили меня и от тех беспокойств, от которых я слишком год мучился. Что здесь будет – предугадать не можно; а без войны жить здесь скучно и убыточно. Прости, мой друг; я тебя всегда любил и любить буду, как ваш верной слуга.

А. Б.

* * *

Варшава. Генваря 26 дня 1773 году.

Государь мой Денис Иванович.

Пропустил я несколько времяни, не писав щитая вас быть еще в Москве; но как думаю, что вы теперь уже возвратились, то, ползуясь настоящим отправлением, захотелось с вами побеседовать и потвердить ту дружбу и преданность сердца моего, которые всегда в вам храню, а ожидать буду от вас уведомление – как Москву нашли? И жив ли еще тот, которого ни под Хотиным, ни в Молдавии Турецкия пули и чума истребить не были в состоянии?… {Так в подлинном письме.}. Не видал ли, par hazard, H: Федор… и каковы мои акции? А думаю, что они совсем уже упали, потому что ни слуху, ни духу нет; разве ей Барин этому причиною? Вот, мой друг, как все на свете перемеяе подвержено. Поклонись от меня пожалуй Маркову и скажи ему, что я от него давно, давно никакой грамотки не получал. Со лжи люди не мрут, а вперед им веры… {Так в подлинном письме.}. В будущей понедельник будет здесь известной вам сенатский совет, толко приезжих сенаторов вновь очень мало. А сгоним ли мы Поляков на сейм, то Всемогущему извесно, а нам толко время показать может. Штакельберг чем более со мною живет тем, более его любить начинаю. Он прямо любезный человек. Но долго ли мне здесь проживатся? Истинно войду в неоплатные долги, и боюсь, чтоб не зделатся полковником Потемкиным, которого за долги, не одни Полския да и наших собственных людей, отсуда не выпускают. Вы ведаете, мой друг, что я дал полковнику Тутолмину на покупку графа Петра Ивановича 140 черв., которые вы мне перевести обещали, но по се время я о том ничево не знаю; от ково я их получу? Я послал щот к Александру Федоровичу Талызину о издержках на князя Куракина и просил его, чтоб он о переводе ко мне денег пожаловать постарался; для чего и вас прилежно прошу, к заплате денег руководствовать и употребить дружеское ваше вспоможение.

О мире у нас еще ничево верново не слышно, и будет ли, нет ли – Богу известно. Фельдмаршалские уведомлении похожи всегда на оракул. Прости, мой друг Денис Иванович; будь уверен, что я вас душевно люблю. Любите же и вы меня столко, сколко я от всей души и сердца вам на век верной и покорной слуга Александр Бибиков.

P.S. Щоту к Александру Федоровичу Талызину не послано, а пришлю вперед; толко о данных Тутолмину денгах прошу постаратся.

* * *