Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836

Читаю философию Михаила Ивановича Полетики и обнял недавно и Северина.

M?nnerstolz vor K?nigsthronen,
Wahrheit gegen Freund und Feind,

а у меня нашлись друзья, каких немного и не в наше время бывало.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, в Москве.

Булгакову: Отправь это письмо. Я еду в Царское Село. Сегодня возвращусь; здесь ночую, а завтра буду в Совете и потом – на реку забвенья всего, но только не любви.

632.

Тургенев князю Вяземскому.

29-го мая. [Черная Речка].

Сегодня получил князь Мещерский разрешение принять дела по первому отделению бывшего моего департамента, и сейчас я просил его отправить завтра же в Москву предложение по твоему делу, а к тебе или ко мне в Царское Село, куда я на завтра еду, прислать копию с предложения, что он, верно, и исполнит.

Жуковский возвратился. Батюшкова повезли в Зонненштейн, ибо в Дерпте нельзя его лечить. Провожает его хороший доктор. Туда же поехала, но не вместе с ним, сестра его.

Я сбирался сегодня в Царское Село ехать вместе с Севериным, но смерть маленького робенка графа Нессельроде помешала ему, и я еду один, то-есть, завтра, ибо пишу 29-го мая. На Черной Речке холодно и еще не людно, но скоро закипит здесь народом. Прости! А. Тургенев.

633.

Тургенев князю Вяземскому.

3-го июня. [Черная Речка].

Получил письмо твое от 26-го мая с описанием сильных впечатлений и с сильной эпиграммой на Булгарина, напомнившей тебя прежнего. Прочту ему самому.

Жуковский узнал о смерти Бейрона, имея на руках русского сумасшедшего поэта. Бейрон умер вполовину давно уже для поэзии, ибо последние его сочинения ниже его репутации, но смерть его в виду всей возрождающейся Греции, конечно, завидная и поэтическая. Пушкин, верно, схватит момент сей и воспользуется случаем.

Я не знаю еще, когда приеду в Москву. Между нами: моя участь не решена еще. Государь велел министру финансов прислать указ о сохранении мне всего жалованья и другой, сказывают, дан о квартире, но «не o хлебе едином жив будет человек». Я могу остаться только на условиях чести и с полным блеском невинности. Черная клевета не должна радоваться своею жертвою, когда клевета признана клеветою. беспрерывно она варит яд, который должен отравить меня или, по крайней мере, обессилить надолго. Новые выдумки хуже старых. Один голос публики весь за меня, но это вряд ли не более повредить мне.

Я получил письмо от И. И. Дмитриева об Измайлове, но письмо сие – загадка, которую должен разгадать мне Карамзин. Не ожидая сего, я просил вчера уезжавшего в Царское Село князя Голицына доложить государю о Измайлове по старой записке о нем, мною ему снова отданной. Авось!

Брат пишет из Дрездена: путешествует счастливо и весело. прости! Ветрено и холодно. Копия с предложения к тебе послана.

634.

Тургенев князю Вяземскому.

4-го июня. [Черная Речка].

Сейчас еду с Плещеевым в Царское Село; обедаю у Карамзина; оттуда в Павловск ночевать, с Жуковским («Honni soit qui mal y pense»), и потом в Царское Село работать с князем Голициным и во-свояси. Писать к тебе не имею времени, хотя и получил эпиграмматическое письмо твое. Первой не читал никому, чтобы не дошло до сердитого Ж[уковскаго]. У него готовы примечания, и переписана на-бело твоя пиеса. Сегодня, вероятно, и письмо напишет; по крайней мере требовать буду.

В Москве умерла одна из твоих знакомых, с которой я танцовал на твоем бале – сестра Каверина, что за Олсуфьевым. Брат здесь и по своему горюет. Муж – иначе, ибо знал счастие любви также иначе.

Романса графа Вьельгорского отыскать не мог. Вчера уехали они в деревню и пробудут более года. Я недавно с ними познакомился и очень коротко; полюбил их, и жалею, что едут. прости! Торопят. А. Тургенев.

635.

Князь Вяземский Тургеневу.

8-го июня. Остафьево.

Спасибо за все твои дружеские, сердечные хлопоты по моему делу. Коммиссия уведомила меня о получении повеления Царского. На днях приступят к совершению купчей. Витберг едет в Петербург.

Когда же ты будешь к нам? Смерть тошно и на душе, и на уме! Ужасная нравственная – охлаждает меня всего. В одном письме к тебе недавно говорил я о счетах моих с Жуковским: отыщи его, да покажи ему; также и то, где говорю о нем и о Бейроне.

На днях говорили мне в Москве, что ты в чистой отставке с чином тайного советника. Сейчас приехали ко мне Четвертинский и не дают разболтаться с тобою,

Пришли же мне Шлегеля французского!

На обороте: Александру Ивановичу Тургеневу.

636.

Князь Вяземский Тургеневу.

11-го [июня]. Остафьево.

Спасибо за грамотку 3-го июня. Как мне хотелось бы ясно разглядеть твои дела! Я и догадаться не умею о том, что могли наклепать на тебя. Разве, что ты обижал просвирен и церковных старост в храмовые праздники излишним потреблением за духовными трапезами.

У нас сегодня первый красный день, да и тот, того и смотри, что к чорту полетит от ужасного ветра. Не знало, старость ли физическая, или успокоение нравственное, душевная трезвость после пьянства страстей тому причиною, но хорошая погода делается для меня необходимостью. Дышать на солнце, впивать в себя благорастворенный воздух есть уже наслаждение. О счастливых жителях благодатного климата можно сказать с Крыловым:

Бывает грустно им, а скучно никогда.

Мне, по крайней мере, на чистом, открытом воздухе никогда скучно не бывает. В лоне свежей воды я все забываю. Купание есть для меня такое наслаждение, которое еще никогда не притуплялось. Когда я подумаю о полуденных сторонах, то готов бы сбросить с себя оружие, кинуть пост свой, где стою на часах, и убежать от всего настоящего и будущего, как швейцарец, встревоженный песнями родины. Что за жизнь паша здесь, где небо пасмурное, а земля еще пасмурнее, где нельзя греть ни брюха на солнце физическом, ни сердца на солнце нравственном!

Неужели Жуковский не воспоет Бейрона? Какого же еще ждать ему вдохновения? Эта смерть, как солнце, должна ударить в гений его окаменевший и пробудить в нем спящие звуки! Или дело копченное? Пусть же он просится в камер-юнкеры или в вице-губернаторы.

Кто будет в Москву куратором? Говорят, Бунина. Правда ли? Теперь не жаль заплатить тебе почталиону за письмо: живот твой расколыхался от смеха, и я доволен; мое дело сделано! Но этого недовольно: сейчас пишу к Жихареву о Буниной, чтобы он распустил этот слух до Антонского. Это золото!

Не от того ли держат тебя в черном теле, что ты жил прошлого лета на Черной Речке?

637.

Тургенев князю Вяземскому.

17-го июня. [Черная Речка].

Письмо твое от 11-го получил. То, что на меня наклепано, так гадко и глупо, что едва ли и на словах пересказать духу достанет. Писать не хочу, да и скучно. Я вознагражден общим мнением, но всего более дружбою Карамзина. Мысль о сем унесу с собою всюду и на всю жизнь. У других слезы навертываются, когда говорят о доказательствах его дружбы ко мне. Что же должен чувствовать я? Я, разучившийся верить дружбе.

Третьего дня обедали у нас на Черной Речке: Жуковский, Блудов, Дашков, слепой Козлов, а потом пришли Греч, Боратынский и Дельвиг. Боратынский читал прекрасное послание к Богдановичу. Дашков прочел нам (не всем) твое письмо к нему.

Сейчас еду в Царское Село и буду обедать у Карамзиных с Севериным. Вот тебе одни имена и журнал съестного провождения времени; но писать духу нет иначе, как о съестном с тех пор. Как мне возвратили столовые деньги и жалованье, всего 6000 рублей директорских, из Государственного казначейства. Это, вероятно, возбудит новые клеветы Фотия с товарищами, по не надолго. Я помню, что «не о хлебе едином жив будет человек». Прости!