История русского народа. Критики на нее Вестника Европы и других журналов. Один том налицо, одиннадцать будущих томов в воле Божией

История русского народа. Критики на нее Вестника Европы и других журналов. Один том налицо, одиннадцать будущих томов в воле Божией
Петр Андреевич Вяземский

«Не одни хорошие книги пользуются преимуществом обращать на себя внимание просвещенных читателей. Худые книги разделяют иногда с первыми сие право. Худой роман, худая поэма, нелепая трагедия могут явиться и пропасть без замечания; между тем сочинения философические, исторические, учебные, хотя даже и ниже посредственности, должны возбуждать исследования критики…»

Петр Вяземский

История русского народа. Критики на нее Вестника Европы и других журналов. Один том налицо, одиннадцать будущих томов в воле Божией

Не одни хорошие книги пользуются преимуществом обращать на себя внимание просвещенных читателей. Худые книги разделяют иногда с первыми сие право. Худой роман, худая поэма, нелепая трагедия могут явиться и пропасть без замечания; между тем сочинения философические, исторические, учебные, хотя даже и ниже посредственности, должны возбуждать исследования критики. Сия обязанность тем важнее там, где литература еще бедна количеством подобных сочинений. Там, за неимением хороших книг, и дурные замещают порожние места; а не только людей, но многие судят и о книгах по месту, ими занимаемому. У других еще и то соображение: если человек, если книга, объявляют притязание на право сбить с места уже признанную заслугу, то частью по простоте, частью по малодушному удовольствию видеть, что и заслуга не ограждается общественным мнением от оскорблений, они готовы быть за одно с наглостью и тщеславием. Смелость и хищническое удальство часто правятся и увлекают ее. Есть лже-димитрии и в литературе, и они беззаконно облекаются на время доспехами и багряницею законной власти. История Русского народа служит тому новым доказательством. Но как ни худо это сочинение, оно принадлежит именно к разряду тех, которые критика не должна пропустить забвением.

История России, писанная издателем журнала, который, не смотря на многие недостатки и еще большие погрешности, пользуется по справедливости преимуществом быть лучшим журналом нашим, то есть полнейшим и разнообразнейшим, должна была при появлении своем иметь много подписчиков, по крайней мере всех подписчиков Телеграфа, если только не исключить тех, кои подписываются на него как на журнал мод. Так оно и было! Она была встречена с шумом, с шумом, может быть, и падет, или пала. Но иные люди верят мертвецам: против суеверия их должно действовать повторенными опытами. Московские журналы были наполнены критиками на Историю Русского народа, но эти критики не могли достигнуть надлежащей цели, а именно: изобличения погрешностей в плане и в исполнении. Критики были слишком сердиты и крикливы, а в криках и не расслушаешь истины; она требует более уверенности, расстановки и твердости в речи. Сердитый человек заглушить может, а не убедить. Критика должна иметь стройное, хладнокровное движение регулярного войска Европейского: от подобного нападения спастись трудно; но запальчивость, дикие вопли, необузданное стремление Азиатских орд не опасны. Иные из сих критик были написаны как будто на смех, но не над автором. Например: «Феория предчувствий составляет доселе камень претыкания для испытателей человеческой природы. Одни утверждают, что сии тайные вторжения в туманную область будущности, которые мы называем предчувствиями, суть ничто иное, как преждевременные попытки самой души – стряхнуть с себя чуждые вериги пространства и времени» и проч. Таково начало критики, напечатанной в классическом журнале Вестник Европы. После того, как-нибудь дельны замечания, в ней заключающиеся, но какая истина не изнеможет, опутанная заблуждениями подобного слога? Для кого писать таким языком? Для ученых? он покажется верх невежества. Для невежд? недоступный верх учености. Один критикуемый автор найдет свою пользу в нестройном и каком-то болезненном изложении мыслей, отбивающем читателей. С другой стороны, в критиках на Историю Русского народа, напечатанных в Вестнике Европы и других журналах, есть еще общая неуместность: поздние, почтительные обращения к трудам и памяти Карамзина, и удары во имя его, наносимые новому историку. Нет сомнения, что оскорбительные суждения об Истории Государства Российского, раздававшиеся в печати вашей с целью поколебать, а если можно и ниспровергнуть уважение народа к заслугам Карамзина, приготовили нынешние сатурналии литературы нашей, разразившейся явлением Истории Руского народа. В этом отношении новый историк поступил неблагодарно: следовало ему посвятить творение свое не Нибуру, а Каченовскому и Арцыбашеву. В мире политическом анархия ведет к деспотизму смелого хищника: в литературном мире ниспровержение канонов ума и вкуса, возмущения анархического своевольства против нравственных и умственных властей бывают также ведением к лже-царствию невежества.

Поговорив о худых критиках, нам весьма приятно обратить внимание читателей на критику весьма хорошую, писанную г-м Руссовым, уже известным своими историческими изысканиями и потому более другого способным судить Историю Русского народа. Критика сия сперва была по частям печатана в книжках Славянина, а ныне напечатана особенно. В сих замечаниях, писанных с должным хладнокровием, но часто и с веселым остроумием, собраны и выведены на свежую воду, с уликами и доказательствами, многие из погрешностей, недосмотров, противоречий, не только с истиною, но и с самим собою, и часто неимоверных, коими автор щедро услужил критику своему. Автор с такою необдуманностью составил первый том сочинения своего, что не держался в нем ни порядка, ни единства в хронологическом отношении. Оспаривая, например, Карамзина, он иногда с ним соглашается в том же самом месте и списывает его, забыв, что он отвергает его свидетельство. Изменения его по части хронологии объясняются у критика забавным сравнением: «это значит тоже, что сшив платье без пуговиц, связку их положить в карман, дабы брать их тогда и столько, сколько нужно будет застегнуться, смотря по погоде». В числе противоречий междоусобных, коим новая история служит обширным поприщем, можно выставить еще одно, позабытое другими критиками. Автор в предисловии своем укоряет Карамзина за излишнюю поспешность в его труде и довольно забавно спрашивает: «когда же думал историк»? На это можно было бы ему ответить: всегда; ибо решительно вся жизнь Карамзина была или приготовлением к труду, или исполнением труда, или порою созревания, или порою зрелости и жатвы. Но дело не в том: любопытно только после сей укоризны видеть сколько автор сам посвятил времени на составление 12-ти томов истории, не только уже готовых в кабинете автора, но даже сделавшихся уже и собственностью публики, ибо подписка на них открыта и сумма за все 12-ть томов заплачена подписчиками. «С 1825 года я начал уже систематическое сочинение о Русской истории». В 1829 году появился первый том и 11-ть томов должны быть готовы к напечатанию: следовательно, в четыре года совершен труд, на который Карамзин, со всею поспешностью своею, употребил более двадцати лет. Нельзя же полагать, что труд нового историка еще не совершен, что одиннадцать обещанных томов пока таятся еще в голове автора, тогда, когда они уже проданы не книгопродавцу, который может пуститься наудачу предприятия и, так сказать, на волю Божию, но частным подписчикам, которые подписываются на наличные. Такое предположение было бы легкомысленно и оскорбительно для добросовестности автора. Дай Бог автору и всем авторам здоровья и долголетия, но в добрый час молвить, а в худой промолчать: ведь жизнь их не застрахована на такой-то срок. Во всех образованных землях, у всех честных людей, открывается подписка и собираются с подписчиков деньги, когда сочинение уже написано и готово к печати. Сочинение может быть допечатано после жизни автора, если он умрет в это время; смерть его оплакивается ближними и добрыми людьми, по крайней мере не сбывается пословица: плавали денежки. А между тем второго тома еще нет; друзья автора распускают известие, что он сжег второй том, быв недоволен трудом своим. Это огненное очищение, этот Божий суд средних веков, приносит честь уничижению авторскому, но тут следуют два вопроса: отчего же не сожжен и первый том, и причем останутся подписчики? при одном пепле что ли?

Пока История Русского народа есть только история Русской сноровки сбывать свой товар налично, когда он еще и не на лицо.