Седьмая чаша гнева

Поговорим о душе

Опыт работы с великим множеством мертвых тел, от только что умерших, до разложившихся, никогда не сопровождался встречей с их душами, ни наяву, ни в сновидениях. Поэтому судить о форме невиданного тобою, чего-то эфемерного, не беремся. Подвергать сомнению существование души тоже не беремся, поскольку используем в своем быту сегодня много невидимого, которое могло повергнуть в трепет ближайшие поколения предков наших, если бы они могли с этим встретиться. Если мы его не видим, это еще не значит, что оно не существует. Исследовав все части тела, доступные невооруженному глазу и вооруженному микроскопом, нам не удалось обнаружить место, где бы душа находила себе убежище. Это заставило нас предположить, что душа представляет энергетический слепок человеческого тела. Следовательно, душа не должна обладать большой массой. Энергия у нас существует в двух видах: энергия химического синтеза и электрическая энергия, продуцируемая 22-мя миллиардами микроскопических конденсаторов – тел нервных клеток (нейронов). В них имеется уникальное химическое соединение – «тигроидное вещество», которое, расходуясь, превращается в потоки электронов. Если оголить нервную систему, то можно будет убедиться в том, что она соответствует контурам всего нашего тела. Правы, наверное, кинематографисты в том, что придают душе в кинофильмах форму человеческого тела. А вот в том, что ее можно видеть, мы им верить не можем.

Мы слышали от таких лиц, которым мы не можем не доверять, о том, что им удалось видеть образ умершего после смерти, причем в такое время, когда мысли на покойном не концентрировались.

…Умерла бабушка, и в течение нескольких дней она является к любимому внуку. Она, усевшись на табурет, долго смотрит на внука ничего не выражающим взглядом, Никаких попыток вступать в контакт она не проявляет. Время появления – поздний вечер. Он вынужден покинуть комнату и перебраться к родной сестре. От видения, таким образом, он избавляется.

Вера в существование души пришла к нам из глубины веков. Уже в папирусах Древнего Египта говорилось об ужасах и страданиях души, покинувшей тело и блуждающей в царстве бога смерти – Анубиса. Здесь она подвергалась нападению демонов и других чудовищ, рвущих в клочья и с жадностью пожирающих ее. Только душераздирающие звуки, соответствующие происходящим деяниям оглашают мир мертвых. Понимая, что мертвому телу страданий не применить, наказанием для него в мире живых заключалось в забвении. Нет пирамиды, нет гробницы, не сохранилось тела – куда вернуться душе?

Из Древнего Египта вера в душу пришла и к философам Древней Греции, таким значимым, каковыми являлись Платон и Аристотель.

Платон (427 – 347 до н. э.). Ему принадлежит сочинения: «Законы» в 12 книгах, и «Государство» в 11 книгах. Это ему были посвящены следующие строки:

«Речь у него с языка стекала, сладчайшей меда»…

Это с легкой руки Платона по миру стал гулять миф об «Атлантиде».

Философ глубоко чтил физические упражнения и сам был выдающимся атлетом – борцом, конником, гимнастом. Был победителем на Истмийских и Пифийских спортивных играх. Платон утверждал, что только тот, кто соединяет в себе силу, здоровье и выносливость со стойкой волей, умом и сердцем, – настоящий атлет. Под музыкой Платон понимал космологическую структуру. Под словом природа Платон понимал душу. О душе и сознании говорит Платон, Знаниями обладает наша душа, именно она видит с помощью глаза, слышит с помощью ушей. «Душа сама по себе, как мне кажется, наблюдает общее во всех вещах», – говорит он. И далее продолжает: «Тело человека, принадлежащее к миру предметов, обладающее органами чувств, как и все в этом мире, тленно, временно, преходяще… Другое дело – душа! Душа сопричастна нетленным сущностям, сама является изначальным образом нашего существования».

Развил учение о бессмертности души ученик Платона – Аристотель.

Аристотель (384 – 322 до н.э.). Величайший – ученый, энциклопедист, философ, филолог, математик, историк, зоолог, ботаник, был преподавателем в одном из афинских гимнасиев. Говорил, что красота тела – лучшее рекомендательное письмо. Его учеником был Александр Македонский. Уже, будучи царем, Александр приехал в Олимпию и победил в состязаниях по бегу.

Если Платон отделил тело от души, то Аристотель форму и душу совместил в единство. «Душа необходимо есть сущность в смысле формы естественного тела, обладающего и возможностями жизни» – говорит Аристотель. Устраняя дуализм сущности и явления, общего и единичного, необходимого и случайного, рационального и чувственного, Аристотель объединяет материю и форму. Форма (душа) становится над материей. Наличие формы – самостоятельного начала, движущего и управляющего материей, приводит Аристотеля к отрыву формы от единичных вещей, к превращению наиболее общей «формы всех форм» в демиурга, в творца, в Бога, имеющего собственное, отличное от материи существование.

«И жизнь поистине присуща ему, ибо деятельность ума – это жизнь, а Бог есть деятельность, и деятельность его, какова она сама по себе, есть самая лучшая и вечная жизнь. Мы говорим поэтому, что Бог есть вечное, наилучшее живое существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, а именно это есть Бог»

    Аристотель соч. в четырех томах. т. 1, стр. 310.

Философы многих поколений пытались понять, что дает человеку силу нести всю тяжесть и противоестественность трагического конца. Человек часто сознательно и добровольно идет на смерть, теряя самое дорогое, что у него есть – жизнь. И трагическое в человеческой жизни существовало и продолжает существовать. Это трагическое связывалось с бессмертием души. После физической смерти человека, его душа должна была переселиться в потусторонний мир, где существовало всегда в чистом и незамутненном виде то, о чем мечтал и за что боролся человек, – мир подлинной справедливости и красоты. Поэтому человек не должен был испытывать ни страха, ни даже страдания. Это хорошо описано Платоном в диалоге «Федон» – последние часы Сократа перед казнью. На продолжение загробного существования уповали и ранние христиане, идя за свои убеждения на крест или на растерзание дикими зверями.

Атеизм делает человека слабым перед смертью, поскольку он знает, что со смертью кончается все. Представление смерти может не вызывать сколько-нибудь сильных эмоциональных переживаний у человека, вооруженного законом божьим. Атеизм не сегодня возник и не является порождением Советской власти, как некоторые думают. Он пришел к нам издалека, из глубин седой старины. Вначале, скорее всего, это явление возникло из-за свойственного человеку чувства дуализма. Одни верят в существование Бога или богов, другие не верят в это, иногда скрывая свое неверие, поскольку открыто проявленное безбожие становилось крайне опасным.

Верил или не верил в богов Сократ, установить сегодня трудно. Но жизнью он поплатился. Сложнее выглядит жестокая расправа с Мигелем Серветом. Иногда слышим, что его казнили за то, что он был близок к открытию законов кровообращения, описав малый круг его. Кальвина, пославшего на костер ослушника монаха, естественно не волновали специальные медицинские представления Сервета. Опасным было то, что испанский теолог настойчиво защищал право собственного понимания фундаментального догмата христианства, провозглашая религиозную терпимость. Для женевского главы протестантов тот был опаснее папских легатов. Он видел в этом посягательство на свою власть. И хотя Мигель Сервет не сомневался в существовании Господа Бога, Кальвин добился показательной казни на медленном огне, переплюнув в жестокости саму инквизицию. Кто был ближе душою своею к Господу, Сервет или Кальвин? На этот вопрос мы, живущие на земле, ответить не можем. Но одно ясно, что, казнив Сервета, Кальвин обессмертил имя мучника!

…Боже мой! Вершину твоего созидания трудно было представить, глядя на него жалкого, полностью обнаженного, человека, сидящего на металлическом покрытии операционного стола, прикрытого почти коричневого цвета простынею. В операционной было 12 градусов по Цельсию. Кожа его казалась мраморной, в свете бестеневой лампы Он дрожал от холода, резко сгибаясь, для того чтобы ему ввели огромную иглу в спинномозговой канал. Потом его спрашивали, чувствует ли он что-то? Что мог он сказать, когда он не чувствовал даже того, что ему вводили в мочевой пузырь катетер. Когда перешли к внутривенному наркозу, он успел только сказать, что ему сдавило грудь, и распирает болью все придаточные полости носа. Он был врачом. Его поняли, и ввели атропин. Потом он ушел в небытие, чтобы через множество часов вернуться на землю. Но, вернуться совсем другим, с другим воззрением на жизнь. Что произошло за такой короткий срок, он сказать не мог, потому, что просто этого не знал.

Он несся вперед, не ощущая встречного потока воздуха. Тела своего он не чувствовал, хотя знал, что не расставался с ним, что оно также как и он, находится в горизонтальном положении, ногами вперед, лицом вверх. У него появилось желание проверить это, но руки не повиновались его воле. Да, похоже, что тело было рядом с ним, но уже не принадлежало ему. Ему больше не хотелось думать о теле, ставшим на долгое время неиссякаемым источником страданий. Он летел с ощущением неземного счастья. Никакой сексуальный оргазм не мог сравниться с ощущениями полного удовольствия, которое он сейчас переживал. Боже, как хотелось, чтобы это движение никогда не прекращалось. Его окружала темнота, сквозь которую проглядывались какие-то тени. Но движение было настолько стремительным, что определить их форму и размеры не представлялось возможным. Движение не было прямолинейным. Он точно определял повороты, поскольку на какое-то едва уловимое мгновение движение приостанавливалось для того, чтобы стать еще стремительней. Он слышал звуки, напоминающие поскрипывание колеса водяной мельницы. Никаких запахов. Впереди показался круг света, испускающий лучи, напоминающие сияние радуги, с преобладанием розового и зеленого цвета. Оставалось совсем немного, чтобы приблизиться к источнику такого удивительного цвета, когда движение стало замедляться. Его охватила паника, ему не хотелось возвращаться в мир боли и страданий, и он стал кричать, как ему казалось, во всю глотку: «Я не хочу назад! Не хочу!» Никаких отзвуков на его крики. Он возвращался к жене и детям, которых прежде так любил, но впервые эгоизм захватил его полностью, в нем места близким не оставалось. Он только думал о себе, только о личном удовольствии во время этого чувственного полета. Потом его захватила темнота, мягкая, враждебная, чужая, закружила, понесла, и он полностью утратил ощущение самого себя. Глаза открылись сами собой. Никакого движения. Он окинул единым взглядом окружающее и понял, что находится в палате реанимационного отделения, уже знакомого ему по прошлому пребыванию в нем. Только теперь койка его стояла неподалеку от стены, но на расстоянии, позволяющими приблизиться к нему с любой стороны. Прежняя койка была занята другим человеком, огромным и тучным. Сосед, не переставая, стонал. Вернувшегося из полета, это раздражало, не давая сосредоточиться на том, что все-таки произошло? Воспоминания полета так были свежи, чувственны, словно он с ними расстался мгновение назад, не больше. Тело сейчас совсем не беспокоило, боли куда-то ушли. Опять на штанге, идущей вдоль кровати, над ним, находилось шесть флаконов с растворами. Из одного, повернутого горлышком вниз, по эластичной трубочке шла живительная, такая необходимая его измученному телу, жидкость. Он видел, как часто капают прозрачные крупные капли в капельнице. Эта капельница и кормила, и поила его, поэтому ни пить, ни есть ему не хотелось. И он вспомнил, как после первой операции увидел и прощупал все трубочки, тянущиеся к нему. Две трубочки вели в его брюшную полость, еще одна через всю толщу его левой ягодицы была подведена к полости малого таза. Постоянный катетер соединял его с уткой, где-то находившейся там, внизу, куда он не мог дотянуться глазами своими. Тонкий резиновый зонд через левую ноздрю проникал к нему в желудок. И эта вот капельница, вставленная ему в подключичную вену. Тоска, зеленая тоска охватила его, и он решил покончить со всем разом, вырвав капельницу из подключичной вены, чтобы воздух ринулся в его сердце и прекратил бессмысленное, временное существование, где не было будущего. Случайно находившаяся в палате медсестра увидела его действия. Капельница была помещена туда, где ей и следовало находиться. А ему привязали руки к койке, чтобы он не мог совершить непоправимое. Потом, под слово, ему освободили руки. Он смирился со своим положением. Он сам был по профессии врачом, к тому же когда-то и оперировавшим. И его удивила старушка – профессор, заведующая реанимационным отделением, которая на обходе со студентами медицинского института, подойдя к его койке, и показывая на него кивком головы, сказала: «Здесь мы имеем дело с заболеванием ректо-сигмы, с метастазами…». Она не договорила, так как в это мгновение к ней наклонился врач-реаниматор, что-то прошептавший ей на ухо. Профессор кивнула головой и подошла к соседней койке. Вот тогда у него и возникло желание покончить с собой. Он догадывался, что у него рак, но, как и всякий человек, тешил себя надеждой, что все обойдется удалением пораженного участка кишки. О метастазировании опухоли он не знал, хотя мог предполагать и подобное. Он привык к постоянным болям. Как ни странно, самыми мучительными были боли в пояснице. Тело бунтовало, не желая смириться с отсутствием движений, и сигнализировало об этом болью. Не могло оно ему сказать: «Ну, хватит тебе валяться! Ведь ты был всегда активен, подвижен сверхмеры! Поднимайся же!» Сейчас у него было столько свободного времени, как никогда. Предоставленный самому себе, он вспоминал прошлое, перебирая события, как это делает хозяйка, перекладывающая пронафталиненые вещи, давно сложенные в сундуке. Она знает, что они уже никогда не понадобятся ей, но бережет, они – свидетели ее молодости, жаль с такими ценными свидетелями расставаться. Нет средств массовой информации, нет книг. Остался мозг и его продукт – мысли. Он теперь твердо знал, что не умрет, пусть и говорят про какие-то метастазы. Не для этого его возвратили назад. Вот узнать бы, для чего возвратили? Что он должен сделать? Чего не успел? Он – не священник, отступивший от истины Святого Писания, чтобы ему была дана еще одна возможность прозреть? Он – мирянин, не несущий слова Божия людям. Он – не ученый, чтобы ему даровалось время для воплощения задуманного в реальность. Он – обычный смертный, каких на Земле немало, к тому же еще и безбожник, посмевший отнести себя к группе убежденных атеистов. И в лекциях, читаемых юношам и девушкам, закончившим школьное образование, он был обязан вносить постоянно элементы атеистического воспитания. Откуда их брать? Можно было использовать произведения Лео Таксиля: «Забавная библия», «Забавное евангелие», «Священный вертеп». Можно было использовать массу брошюр, специально издаваемых «политиздатом», в которых люди, незнакомые со Святым Писанием, во все боки критиковали его. Сейчас, находясь значительно ближе к Богу, чем к людям, он понимал всю абсурдность своего прошлого мышления, состоящего из множества фрагментов, ценных, самих по себе, но не составляющих целостной картины творения. Сейчас он пересматривал прожитую жизнь, свои и чужие поступки, сопоставлял их. Да, открытого вреда он не причинял. Он не убил ни одного животного, за исключением нескольких пойманных руками мышей и ядовитых гадюк. Он не ловил рыбы, не стрелял в птиц. Одним словом – в действиях его не усматривалось криминалитета. Ну, а слово? Он обладал даром красноречия, он накопил в голове своей огромную информацию, о которой никто не догадывался, кроме жены его. Он обладал даром убеждения. И служа атеизму, служа ревностно, он ревностно и не бездумно сеял в душах слушавших его, не только нужное и полезное, но и самое настоящее зло.

Верил ли он в приметы? Нет, не верил, хотя и читал о них. Верил ли он предсказаниям? Нет, не верил. Хотя и сам был свидетелем исполнения их.

…Цыганка, гадая по руке девушке, к которой его двоюродный брат испытывал юношескую любовь, предсказала близкую смерть, которая по ее словам должна произойти в день ее рождения. Об этом предсказании знал весь двор, где проживала эта девушка. Никто не верил этому предсказанию, в том числе и сама девушка (память сохранила фамилию ее – Дементеева). Девушка была крепкой, красивой, здоровой, никогда ничем не болевшей. Что, спрашивается, могло угрожать ей? Предсказание было сделано в мирное время, накануне войны. Был летний жаркий день 1942 года. Дементеева стояла на балконе своей квартиры, лузгала жареные семечки подсолнечника. Это был день ее рождения. За столом в квартире собрались близкие – отметить семейное торжество. Девушке надоело сидеть в душной комнате и слушать разговоры «стариков», скучные и нудные. Думала ли она о том предсказании цыганки? Едва ли? Острая мгновенная боль в сердце. Она падает на деревянный пол балкона бездыханной, на белой кофточке, в области сердца, разливается красное огромное пятно. Звука взрыва авиабомбы девушка не услышала. Он прогремел несколько мгновений спустя, а вот осколок той бомбы точно угодил ей в сердце. Эта бомба разорвалась в 70 метрах от дома, не причинив никаких разрушений. Создается представление, что бомба предназначалась только Дементеевой.

Он вспомнил об этом случае совершенно случайно. Предсказания, сделанные в его личный адрес, не сбывались. Все они, до одного, предсказывали ему скорую смерть. Порою смерть слишком близко подбиралась к нему, но время шло, и линия жизни его продолжалась. А вот другим, кому смерть не предсказывали, погибали случайно и странно. Выхватила память его из кучи событий случай, свидетелем которого он стал, работая судебно-медицинским экспертом. На юге бывают грозы. Но они почему-то редкие и не такие ужасные, какие ему доводилось видеть не раз в средней полосе России. Потемнеет воздух до вечерней темноты, заворочаются косматые тяжкие тучи черные, с фиолетовым отливом, тянущие к земле щупальца свои, придавят тяжестью все земное. Смолкнут птицы в садах. Все живое попрячется. И начнется небесная канонада. Оглушительные громы сотрясают землю, раскалывая небеса, слепящие молнии, одна за другой, прорезают тьму. А дождь полощет, а ветер гуляет в кронах деревьев. Текут потоки грязной воды, неся на себе листья, охапки соломы, сломанные ветви, щепки и просто домашний мусор. И совсем иное на юге. Редкие удары никого не пугают. Прячутся под навес не от грозы, а от дождя. Так было и на этот раз. В полдень показалась туча небольшая. Начался дождь, пока капли были мелкими и редкими, прохожие не обращали внимания. Когда дождь усилился, стали под стены домов, забежали в помещения магазинов. Довольно крупная группа горожан пряталась под навесом автобусной остановки на улице Пирогова, вблизи стоматологической поликлиники города Керчи. Вдруг стоящие увидели, как по аллее, рассекающей улицу вдоль на две половины, стремительно бежит юркий, одетый в темное, человек, за ним, оглушительно топая сапогами об асфальт аллеи, гонится милиционер. Он уже почти догнал «преступника». И вдруг удар молнии. Милиционер падает. Он лежит неподвижно. К нему подбегают горожане, чтобы оказать помощь. Тщетно – сотрудник милиции мертв. Все поражены, увидев оплавленную молнией кокарду фуражки.

Что это? Судьба ли?.. Или что-то иное?..

Воспоминание было прервано тем беднягой, который, как и он, находился в реанимации. Сосед, лежащий рядом и громко стонавший, начал непрерывно кашлять. При каждом кашлевом толчке, он хватался руками за живот, где у него на послеоперационную рану были наложены швы. Слышалось легкое потрескивание, похожее на звук, издаваемый распарываемой одеждой.

«Ой! – кричит сосед, глядя в его сторону – у меня живот разрывается!»

Чем он мог помочь соседу, сам прикованный к постели?

Сотрудники реанимационного отделения «отмечали» какое-то торжество. Слышались шум и смех в ординаторской. Никто не спешил к почти уже кричащему больному. Потом они пришли. У больного произошло расхождение швов и эвентрация кишечника. Часть кишечных петель находилась вне полости живота. Больного покатили на каталке в операционную.

Он оставлен размышлять. Снова он в объятиях воспоминаний. И опять это смерть. Почему ему удавалось ускользнуть от нее, когда надежд не оставалось? Из рассказов родителей он знал о том, как костлявая старалась расправиться с ним, когда он, родившись хилым, слабым настолько, что не хватало сил сосать грудь матери, лежал на русской печи в деревенской избе, укутанный ватой и завернутый в пуховый платок. На селе и покрепче его не выживали, а тут… Глядеть не на что!.. Позвали предсказательницу. Та только глянув на крохотное сморщенное личико недоноска, сказала небрежно: «Не жилец он на этом свете!»

Он выжил. Рос болезненным. Чего только не советовали «бабки-ведьмы», да «старики-колдуны», чтобы он выжил. И в горячую коровью требуху его завертывали, и с черной кошкой купали.

Отсылая его с матерью на юг, в Керчь, отец сказал, прощаясь: «Если умрет по пути, похорони его на ближайшей станции!»

Время огромное сконцентрировалось в его сознании, оживляя этапы жизни. Вырвало оно кусочек из далекого и вовсе не радостного детства:

…Прекрасный одноэтажный корпус Переяславской детской инфекционной больницы, куда поместили его, заболевшего скарлатиной. Заболевания прежде протекали тяжело. Лечение было симптоматическое, устраняли симптомы, поскольку не было средств, убивающих в организме микробы. Скажем, болит голова, назначают болеутоляющее. Пневмония – банки и камфара. Палата, куда его поместили, была светлой, просторной. Его койка у самого окна, из которого видны поля белого снега и скопления голых деревьев. Он уже чувствует себя совсем большим, ему скоро шесть лет будет. Он бегло читает по-русски и на украинском языке. Читает вслух. Послушать собираются дети и из других палат. Не было тогда в палатах не только телевизоров, но и простого радио. Радиоприемники были иностранного производства, громоздкие и тяжелые. Скажем, немецкий приемник – «Телефункен». Чтобы их иметь, нужно было получить разрешение из органов НКВД. Напротив него лежит на койке мальчик лет 12, бледный, отечный. Все передвигаются самостоятельно, а мальчика поднимают и садят в постели. На груди у мальчика большой серебряный крест. К нему часто приходит бабушка, приносит передачи. Постоит у окна, посмотрит на внука, перекрестит его широким крестом и уходит.

Он смотрит на мальчика, ему очень жаль его. Глядит на крест его, и невольно лезут строки из стихотворения «Смерть пионерки», в котором бабушка убеждает больную скарлатиной внучку надеть на шею крестик во имя спасения души, а возможно и тела. Как-то он из столовой раньше других вернулся в палату. Вид мальчика поразил его. Тот лежал на спине, вытянувшись. На шее, под кожей, виден был большой комок, ходивший вверх и вниз, как будто мальчик хотел проглотить что-то, и не мог этого сделать. Глаза его закатились под верхние веки, были видны только белки глаз. Это было так страшно, что Он выбежал с криком из палаты. На крик сбежались медсестры и врачи. Всех из этой палаты перевели в другую, и Он видел, как мальчика, накрытого с ног до головы простыней куда-то увезли. Он понимал, что перед ним лик свой и возможности показала смерть. Но не догадывался о том, что через трое суток, потеряв сознание, он будет бороться за свою жизнь, а мать и отец поднимут на ноги наркомат здравоохранения Украины по поводу смертности в детской больнице Переяслава, того самого города, где состоялась подписание документа о присоединении Украины к России. Были основания для вызова комиссии из Киева? Были. За период нахождения Его в больнице там успели умереть все дети цыганского табора, заболевшие корью, а это, ни мало, ни много, а 37 детей, в возрасте от 2-х до 13 лет.

И опять, нарушая последовательность течения времени, Он вспоминает смерть глубоко верующей в Бога девушки, погибшей от уремии. С ней слишком трудно было говорить неподготовленному к специальной беседе. Она здорово разбиралась в Священном Писании, чтобы Его, убежденного атеиста, не раз ставить в глупое положение. Ей было сложно лгать, говоря о ее болезненном процессе, поскольку она прочитала массу литературы о заболеваниях почек, в том числе и последние монографии, посвященные этому. Она встретила Его впервые словами: «Не лгите, доктор! Я знаю, что обречена и даже чудо не спасет меня!»

Он нашел с ней общий язык. Она всегда ждала его прихода. Они говорили о литературе и искусстве, и ни слова о болезни и религии. Но, как-то она встретила его с почти сияющими от радости глазами и сказала:

«Вот доктор Борисов мне обещал удалить пораженную туберкулезом почку! Прекратится интоксикация, и я стану поправляться. Доктор Борисов тогда был заведующим урологическим отделением Орловской областной больницы. Человек он был смелый и решительный, но… лучше бы такой решительности ему поубавить!

Чуда тогда не произошло. Операция прошла «успешно». Почка была удалена. К сожалению, у больной она была единственной…

Он несколько раз приходил на ее могилу Троицкого кладбища. С букетиком цветов. Потом он подолгу засиживался на ярко освещенной электрической лампой центральной аллее кладбища вблизи гробницы генерала Ермолова, покорителя Кавказа. Здесь он много читал, иногда думая о бренности человеческого бытия. Здесь ему никто не мешал. Хулиганов не затащишь в ночное время на кладбище, пусть у входа и освещенное электрическими лампами пространство.

Когда лежишь долго, когда нет возможности читать, остается только вспоминать. Вспоминать о причинах страха. Хотя и думать не о чем – тут на лицо сам дух воспитания…

Он с детства боялся темноты. Страх этот был не объясним, уже потому, что его не пугала темнота улиц, подворотен, старых заброшенных шахт или узких проходов древнегреческих катакомб. Он боялся темноты собственной квартиры. Ничто не могло переломить этого страха. Он отлично спал, один в ночном поле, когда на километр от него не было ни единой человеческой души, спал в шалаше, спал в стогу соломы. Здесь ему было много уютнее, чем дома. Запах скошенных трав, темное небо, усыпанное яркими звездами – что могло быть еще прекраснее! Одиночество он переносил легко, – была бы только книга под руками! Нет, темнота уютной, знакомой до мелочей квартиры, всегда чем-то тревожила его, и он выходил наружу, в ожидании прихода кого-нибудь из родных и близких. Он никому не говорил о своих ночных страхах, из-за боязни насмешек. Промолчал он, никому не рассказывая о том, что когда-то пережил во тьме своей комнаты. Он отчетливо запомнил детали той давней ночи. Ему было 18 лет. До окончания школы оставалось всего два месяца. Он переживал первую юношескую влюбленность, довольствуясь тем, что провел вечер рядом с ней. Пуританское воспитание Его и ее не позволяло им броситься в объятия друг друга, хотя этого требовали тела их. И эта ночь не отличалась от других, возможно, только затянулось свидание. Такая тихая, теплая, майская ночь. Он собирался поступить так, как об этом читал в художественных произведениях. Он держал ее за нежные, чуть полноватые руки и… вновь не сказал ни слова. Досадуя на себя, на свою нерешительность, он возвращался домой. Для полного «счастья» ему не хватало только встречи с отцом. Тот уже давно собирался серьезно поговорить с сыном, забросившим учебу накануне сдачи экзаменов на аттестат зрелости. Ворота оказались запертыми изнутри, чтобы он был вынужден стучать в окно спальни матери и отца. Но это препятствие он научился давно преодолевать. Нужно было только подпрыгнуть, уцепиться за края пробитого в воротах снарядом отверстия, подтянуться и перекинуть тело на противоположную сторону. Он глянул на светящийся циферблат часов, стрелки показывали половину второго ночи. Стараясь не шуметь, он подошел к окошку кухни, где стояла кровать бабушки, и тихонько постучал. Ожидание было недолгим, послышались неторопливые шаркающие шаги. Потом к стеклу приникло лицо старушки. Пыхтение ее сопровождало звук отодвигаемого засова.