Полюс Лорда

– Даже хорошеньким женщинам?

– Чушь! В глаза женщинам мы смотрим, если не на что больше смотреть!

– Это ты тоже подхватил в телевидении?

– Убирайся вон! – прорычал я, и Майк, изобразив на лице испуг, выскочил в коридор.

А я остался, покачиваясь в кресле и посмеиваясь. И чем больше посмеивался, тем яснее ощущал, что смех выходит невеселый, с примесью досады.

Это я подмечаю у себя не впервые, да и один ли я? Вот только что Майк попал не в бровь, а в глаз. А Салли? А прочие друзья? Да и так ли у меня их много? Не считая Харри и еще троих, кого я встречаю дважды в год, есть еще четверо, кого я и вовсе не тороплюсь увидеть, и еще несколько, кому, в свою очередь, мое общество не доставляет особенного удовольствия.

С недавних пор во мне развилась какая-то карликовая раздражительность, сопровождаемая чрезмерной требовательностью.

Я, например, не выношу скверных манер, фамильярности в обращении; грубость меня отталкивает, глупость угнетает. Я стал не в меру логичен и потому придирчив. Меня не на шутку раздражает дурной язык, нескладность в изложении мыслей. Отсюда у меня появилась привычка слишком тщательно строить фразы, отчего речь стала натянуто литературной. Подчас я ловлю на себе недоуменные взгляды, а то и сдержанные улыбки собеседников. Но это меня лишь подзадоривает, и тогда я становлюсь красноречив, как Цицерон, и непоколебим, как Савонарола!

И все же со мной считаются, больше того – меня побаиваются. Даже мой малый рост тому не препятствует.

Да и при чем здесь рост? Наполеон тоже не был великаном! Я люблю маленького императора и, когда слышу жалобы на то, что он был диктатором, поражаюсь господствующему у нас невежеству… Но об этом в другой раз…

Несмотря на выпитое накануне, в голове у меня было ясно. Я набросился на мое бумажное царство и в течение полутора часов навел на столе основательный порядок. Успел даже ответить на два письма. Я отнес написанное секретарше и уж хотел вернуться к себе, но передумал и направился наискосок к третьей от угла двери.

Дорис сидела у себя за столом, нагнувшись над выдвинутым ящиком. Увидев меня, она оторвалась от работы.

– А, это вы… – выговорила она с официальной приветливостью.

– Я… Зашел проведать вас на новом месте. Мы же теперь соседи!

– Да, соседи. – Видимо, она прочла в моих глазах вопрос и потому добавила: – Я до последнего момента не была уверена, как все сложится. Мне только в четверг объявили о переводе.

– Конечно… – Так и не придумав, что еще сказать, я оглянулся по сторонам. – Прекрасное помещение, и много света. Вот только жалюзи ни к чему – закрывают небо. – С этими словами я подошел к окну и поднял пластиковые шторы. – Так лучше, не правда ли?

– Пожалуй, – сухо отвечала она. – Простите, но я сейчас занята; еще, как видите, не совсем устроилась.

Моя самоуверенность пришлась ей явно не по вкусу, и мне ничего не оставалось, как пожелать ей успеха на новом месте и… выйти.

Чуть не в дверях я столкнулся с Айрин. Она вскинула на меня свои прозрачные глаза и вопросительно улыбнулась: что, мол, не говорила ли я?

Вернулся я к себе расстроенным. Я был недоволен собой. Зачем я это сделал? Что толкает меня на эти смешные выходки? Утром веселился и шутил с Майком, болтал вздор, в то время как думалось совсем о другом. А сейчас,.когда не знал, куда девать руки, расхорохорился, полез подымать шторы! Очень ей нужно мое небо!…

Напротив, через коридор, приходится офис Питера Хомфри. Мы часто подтруниваем над ним, потому что он ярый республиканец; собственная фамилия выводит его из себя. На днях кто-то в шутку его спросил:

– Что бы вы сделали, если бы вас звали Кеннеди?

– Я бы переменил фамилию на Агню.

– И это несмотря на все, что с ним приключилось?

– Да, я бы не посмотрел на это! – твердо ответил он.

Я отправился к Питеру. Он сидел, углубившись в бумагу, которую держал в левой руке. Правая застыла на счетной машинке. Я дал ему закончить колонку и тогда спросил:

– Пит, вы смотрели «Повесть о любви»?

Пит, все еще переваривая проглоченные цифры, долго глядел на меня отсутствующим взглядом. Наконец пришел в себя.

– Не смотрел и смотреть не хочу, – отвечал он.

– Почему?

– Потому что фильм, наверное, такая же ерунда, как и книга. Вы читали?

– Нет, но я смотрел фильм.

– И вам понравилось?

– Там умирает человек… – нерешительно парировал я.

– Подумаешь! В каждом фильме гибнут дюжины людей.

Но я уже почувствовал скуку.

– Может быть, вы и правы, – промямлил я. Мои затруднения были прерваны появлением

нового персонажа. Это был Джо, коллега из соседней секции – общепризнанный авторитет по части служебных новостей. Он подошел к нам и таинственно зашептал:

– Новость! Босса переводят наверх…

– Куда? – в один голос вскрикнули мы с Питом.

– Не знаю наверное, но думаю – в отдел финансового контроля.

– Кто же займет его место? – На этот раз Пит опередил меня на целую секунду, так что мне оставалось только добавить:

– Да, кто займет?

– Это решат на днях. – Джо опять наклонился к нам и еле слышно продолжал: – Возможно, назначат Эда Хубера.

Трудно было устоять перед такой осведомленностью. Поэтому я слабо возразил:

– У Андерса – свой фаворит. – И взглянул на Пита, ища у него поддержки. Но тот не обратил внимания на мое замечание.

– Эд? – задумчиво промолвил он. – Что ж, это возможно, у него есть зацепка.

Я поморщился: из всех сослуживцев Эд Хубер был единственным, кого я по-настоящему не терпел. Высокомерный и хитрый, он мало в ком вызывал симпатии.

А впрочем, не все ли мне равно! Дальнейший разговор на эту тему меня не устраивал. Я покинул коллег и направился к секретарше. Айрин, повернувшись к соседке, что-то возбужденно ей рассказывала. Иногда обе разражались веселым смехом. Я остановился перед ними и, сделав серьезное лицо, сказал:

– Смех – необъяснимое явление, потому что то, что его вызывает, непонятно. Одно мы знаем: за пределами смешного лежит абсурдное.