Лежащий атаман

Одновременно стряхивая пепел, Дмитрий с Андреем не двигаются.

Много выпили, немало успели, – сказал Дмитрий. – Я трезв, но в любую секунду могу упасть, и пора идти ложиться, завтра похмеляться ты приходи ко мне попозже, я собираюсь выспаться, впрочем, приходи и буди, с такого перепоя мне снятся кошмары, и чем раньше ты меня разбудишь, тем скорее я выйду из них сюда – в реальность… с распухшей башкой… что будет с Георгом, нам вообще не представить.

Ты его не хорони, – сказал Андрей. – Что для нас проблема, то для него… не знаю… озарение. В его черепе все перекручено как-то по-своему, и как бы там в какую сторону не раскручивалось и не сворачивалось, по нашим меркам это не измерить. Но на морозе мы его не оставим. Думаешь, похолодало?

Если только формально. Не так… мне не очень холодно. За Георга не скажу. Замерзнув, он бы проснулся – при некоторых условиях помереть тоже вариант. Люди на холоде мрут.

В длинных трусах болотного цвета, – пробормотал Андрей.

Чего?

Воспоминание, как образ из зеркала. Непонятные явления алкогольного отравления. Георга мы не к нему в квартиру потащим. Я не намерен общаться с его отцом, который увидит сына и устроит нам… эмоциональный натяг. Затащим в подъезд и положим… в подъезде Георг уцелеет.

И нам хорошо, – согласился Дмитрий.

В связи с Георгом, – кивнул Андрей.

Не самим по себе, а от того, что мы его не бросили. Не оказались пьяной сволочью, вернувшейся домой… не учитывая его состояние.

Ты в нас не ошибся, – сказал Андрей. – С холода мы его уведем.

Сработаем весьма четко – я потяну его на себя, а ты приподнимай Георга за другое плечо и не говори мне, что ничего не выходит, нас же никто не заставляет гнать лошадей, у нас полно времени и мы попробуем разные комбинации. В итоге выберем подходящую и потащим… утащим… утащим…

ГЕОРГИЙ в собственном мире. Неспящее сознание отделено от физического тела. Когда Георгия поднимают со скамейки, его бережно подхватывает выталкивающая из застылости волна и простирающийся перед ним путь усыпан светящимися брызгами, на пересекаемых Георгием вязких участках раздаются всхлипывания страдающих под поверхностью существ; опустившийся на корточки Георгий желает им помочь и, собираясь кого-нибудь нащупать, по локоть опускает руки в пористую субстанцию. Руки застревают, и он с агрессивным рыком выдергивает их по одной, напоминая изготовившегося к схватке борца сумо; в правом верхнем углу скачет пылающая звезда, из земли неравномерными толчками вырастают стены – наяву Георгия вводят в подъезд.

Он в огромном зале с внушительным количеством новогодних елок. Кроме лампочек, тут горят и факелы, чьи длинные ряды с обеих сторон нависают над головой Георгия, крутящегося среди беспорядочно расставленных елок; они слегка осыпаны искусственным снегом, попробованным Георгием на язык прямо с ветки. Острый вкус и острые иглы, язык поврежден, Георгий кривится, между елками промелькнула девушка: судя по одежде, снегурочка. Пораженно ахнув, Георгий метнулся ее искать. Там нет, не видно и там, а там тоже самое, там он уже смотрел, маняще пританцовывающая снегурочка замечена в конце зала у открываемой в стене двери.

Пока Георгий не очень быстро к ней подбегал, девушка вошла и дверь закрылась.

Георгий замахивается, чтобы постучать кулаком. Предпочитает деликатно поскрестись.

Ты меня впустишь? – спросил он.

Не торопись, – ответила она. – Я переодеваюсь.

Я хочу посмотреть, как ты переодеваешься. Меняя одежду, ты совсем раздеваешься?

Почти. Будь ты внутри, ты бы сорвал с меня последнее.

Я буду внутри! – заорал Георгий. – И в помещении, и внутри тебя, я страшно долго терпел и все удовольствие достанется одной тебе, я кое-что поднакопил – этого бы хватило на шесть-семь женщин, если на каждую по три-четыре раза… они бы хрипели от восхищения, благодаря провидение за выпавший им шанс лежать подо мной: отворяй! Воспользуйся мега-случаем!

Я тебе открою, – произнесла она. – Преодолею застенчивость. Опасаясь за мое бедное невинное тело, я уже иду к двери.

Не утруждай себя! Ты меня настолько распалила, что я сам ее высажу! Ты хорошо настроилась?

Я вся покраснела… я стесняюсь…

Отойди подальше! Побойся двери. Чтобы, сорвавшись с петель, она тебя не зашибла. Снегурочка ты моя… сладкая крошечка.

У меня вздымается грудь… я таю от желания во всем тебе подчиняться. Ты обойдешься со мной достаточно жестко?

Ты жаждешь пожестче? – воскликнул Георгий.

Да… с тобой, да. А то, знаешь: нежнее, милый, нежнее – это какая-то профанация секса. Жалкие глупости! Подобная сдержанность не для нас.

Хейя-хей! Никаких ограничений! Через несколько секунд… я выбью дверь и предстану перед тобой – я постараюсь тебя до предела… я возбужден! Я разбегаюсь.

Отскочив от двери, Георгий несется, сносит ее плечом и вываливается в комнату с полусотней размещенных повсюду светильников.

Георгий не упал, сразу же остановиться у него не вышло; с выставленным плечом он по инерции бежит к девушке, на ходу расстегивая брюки.

После непосредственного охвата взглядом переодевшейся снегурочки Георгий поспешил их застегнуть.

На ней кожаное белье, в руке она держит хлыст; снегурочка откровенно настроена на садомазохистские игры.

Не дрожи передо мной, повелитель, – сказала она. – Прикажи мне тебе подчиниться, и я выполню твой приказ, особенно если ты прикажешь мне любовно тебе обнажить и бешено исхлестать до костей. Ну? Понеслось?

Ты меня не дури, – процедил Георгий. – У тебя, крошка, не то положение, чтобы твоего господина увечить: хлещи-ка ты себя. Постепенно я войду в раж и тоже тебя похлестаю… при твоем желании быть избитой.

Тебя волнуют мои желания? Это не сексуально. Плохих девочек наказывают, не спрашивая у них, какие они предпочитают способы. И позы. Вырви у меня хлыст и поставь свою девочку где и как захочешь! Или займи мое место и умоляй меня прикладываться с оттягом, усеивать твое грешное тело длинными сходящимися линиями, по которым из тебя уйдет жизнь – в высшей точке внеземного удовольствия. Когда ты это испытаешь, ты не сумеешь найти смысл жить дальше, поскольку до вершины ты уже добрел. На тебя поглядят и заметят: да он ободрался при спуске, неспроста же у него такая изодранная плоть – ха… Они заблуждаются. Ты на вершине, и ты с нее ни ногой.

Я еще тут, – сказал Георгий.

Мысленно ты забрался. А в реальность мы воплотим – хлыст не подкачает. Забивая тебя без снисхождения, я, мой повелитель, его не выроню, у меня хватит совести наслаждение тебе не обламывать, я…

Я сделал выбор! – воскликнул Георгий.

Что бы ты ни сделал, – покорно сказала она, – моя поддержка тебе обеспечена.

В роли истязаемого человека выступишь ты. Обращению с хлыстом я не обучен, но сердце мне подскажет, как вернее тебя исполосовать. Первые удары пойдут в разряде пробных, и ты свою кожу… одежду… остатки… может пока не снимать, ну а потом я разойдусь, и для снятия с тебя твоей кожи одетая на тебе кожа станет несущественной, но помехой – я тебя от нее избавлю.

Сдерешь? – спросила Снегурочка. – Отлупишь и отдерешь?

Нагнись. Спиной ко мне. Хлыст я у тебя забираю… мужское воздействие я на тебя окажу… прежде ты этим занималась?

Я берегла себя для тебя, – прошептала она.

Ты – умница. Я тебя уважаю.

Георгий примеривается к нагнувшейся Снегурочке – потряхивает хлыстом, разминает через брюки набухший половой орган; в районе двери кто-то хихикает, Георгий начинает хихикать в ответ, но, озаботившись происходящим, он умолкает и беспокойно озирается – обнаруживает вошедшую в комнату обезьяну, вращение головы не приостанавливает, обезьяна того же роста, что и Георгий, и она ухмыляется; у нее наглая морда и густая свалявшаяся шерсть.

Классная девка, а? – риторически вопросила она. – Ты бы ее, конечно… да и я бы. Вдвойне! Но это развлечение для заурядных натур. Я даю тебе слово! В небесах поют ангелы! Ринувшись за мной, ты убедишься, что предчувствия тебя не обманули. Пойманной тобой деточкой займутся и без тебя, а тебе нужно бежать, и не обязательно от кого-то, а за мной.

А ты побежишь? – спросил Георгий.

Прямо сейчас.

И мне бежать за тобой? А она?… я же мужчина, и бросить женщину, когда она настолько готова, весьма… некрасиво. Ты мужчина?