«Святой Глеб»

– Мы с тобой фактически и не разговаривали. О чем нам, Макс, говорить? И вдруг ты звонишь и предлагаешь встреться в глухом месте, где можно друг друга попугать и при желании положить… я бы этого не хотел, но место назвал не я, а ты. От собственного имени?

– Здесь я представляю только себя, – сказал Максим. – Наша группа товарищей вопросов к тебе не имеет, а у меня к ним найдутся, и мне было бы проще порешать их при вашем содействии. Ты ухватываешь?

– Кажется, ты надумал попереть против своих, – промолвил «Дод».

– Безнаказанно отбирать у меня мой кусок я не дам: они зря считают, что этот кусок уже не моим зубам. Пока меня не трогали, я грыз и грыз, на чужое не замахивался, но, когда грызть мне стало нечего, я почувствовал голод и злость. Ты слышал, как они со мной обошлись?

– Это ваше внутреннее дело, – сказал «Дод». – И ты, Макс, не горячись: вашего шефа тебе не одолеть. Он и тебя замочит, и нам за контакты с тобой предъявит. А мне вдобавок вставят и мои – за то, что я согласился на встречу и ни с кем не посоветовался… у тебя все?

– Мы еще не поболтали о рыбалке, – проворчал Макс.

– Рыбалка мне по барабану. А ты, что, ловишь?

– Я не вылавливаю, – ответил Максим. – Запускаю, но не вытаскиваю: сейчас зима, и им приходится плавать под водой. Я, мил человек, о трупах.

– С ними ты и договаривайся, – сказал «Дод». – Подбивай на сотрудничество тех, кто уже подох – живые за тобой не пойдут, больно велик риск сдохнуть. Гудбай, Макс.

Собеседники расходятся по машинам. Максиму идти ближе, но «Дод» садится и уезжает раньше его; мерседес с сопровождающим джипом уносятся.

Максим глядит вслед. Открывает заднюю дверь, обернувшись, снова кидает взор и опускается на заднее сидение.

– Утрясли? – спросил Акимов.

– А ты как думаешь? – пробурчал Максим.

– Смотрю на факты… если бы у вас что-то не срослось, вы бы говорили подольше. На середине ты ничего не бросаешь, и пусть вы терли какую-то минуту, беседа получилась существенной. Нашим о ней лучше не знать?

– Я им не скажу, – промолвил Максим.

– И мы промолчим, – заявил Алимов.

– Надеюсь, ума у тебя хватит. В противном случае я не стану выяснять кто из вас проболтался – распоряжусь ликвидировать обоих.

– Это ты поспешишь, – сказал Акимов. – Свалишь на своих сделанное не ими и посчитаешься с нами без правильной мысли, что утечка могла произойти и со стороны «Дода».

– «Дод» варежку не раскроет, – сказал Максим. – Не в его интересах.

– Ну, а люди «Дода»? – спросил Алимов. – За всеми же не уследишь.

– Людей у «Дода» без счета, – процедил Максим.

– А почему его зовут «Додом»? – спросил Алимов.

– Сокращенно от фамилии, – ответил Максим.

– И что у «Дода» за фамилия? – поинтересовался Алимов.

– Додун у него фамилия! – психанул Максим. – И у Додуна все в полном шоколаде! Не лезь ко мне с вопросами! Дай поразмышлять.

– Обидно, Макс, – вздохнул Акимов.

– Чего еще?

– Ты говорил, что распорядишься нас ликвидировать, но это неверно – я не сути, а о слове. Распорядиться – значит приказать, а приказывать ты вправе только нам, никого другого в подчинении у тебя не имеется, и, чтобы нас убить, тебе будет нужно не распоряжаться, а нанимать: за деньги. Постороннего киллера, который, будь ты к нам подобрей, не заработал бы на заказе на нас – на меня и на него. Преданных тебе объективно и…

– Твою мать! – воскликнул Максим. – С вами мне не сосредочиться… надо ехать. Я сам поведу! А вы выметайтесь.

– Нам пересесть на заднее? – спросил Алимов.

– Со мной вы не поедете. На сегодня я вам сыт.

КОЧЕНЕЮЩАЯ Лиза Ильина идет из цветочного магазина по знакомой улице с приевшимися домами и звуками, объединяющимися в саднящую колыбельную на основе шуршания автомобильных шин и скрипа подошв бредущих людей, которая довлеет и уносит в ледяную бесконечность, обрывая ростки как ужаса, так и радости; со стороны проезжей части, Лизе наперерез, пара высоких мужчин ведет по руки третьего – пугливо озираясь, он упирается. Его заталкивают в открывшуюся дверь неприметного клуба.

Выглянувший оттуда субъект с квадратным лицом видит проходящую Лизу и спрашивает у нее: «Вы к нам?».

Лиза Ильина отрицательно качает головой и торопится поскорее убраться. Ее не задерживают.

МАКСИМ Капитонов на большой скорости подъезжает к остановившимся на светофоре машинам; затормозив, он не врезается, и каждая секунда вынужденного стояния укрепляет его в мысли, что было бы хорошо никуда не ехать. Выключиться из борьбы. Угомониться. Размеренно дышать и в полном сознании поджидать смерти – впереди Максима машин не осталось, сзади ему гудят, он не на это не реагирует, плотность и надрывность подгоняющих трелей усиливается, Максим Капитонов не выдерживает – он покидает машину, идет назад по перекрытому им ряду, заглядывает в окна и смотрит в лица с твердой решимостью прикончить любого, кто поведет себя вызывающе.

Таких не находится.

ЗА ГОДЫ, пролетевшие с момента трагической гибели его подруги, у Кирилла Суздалева появились седые волосы и лишние килограммы. Он на бизнес-семинаре. К пиджаку приколота бирка с номером и фамилией; в зале, помимо Кирилла, еще примерно двадцать деловых мужчин и женщин с ручками и блокнотами – Кирилл на первом ряду и конспектировать выступление он не будет.

За столом в президиуме воодушевленный организатор семинара Бакашов, унылый переводчик Козульский и иссохшая дама Бригитта Холстермайер.

– Уважаемые дамы и господа! – сказал Бакашов. – Сегодня мы начинаем пятидневный семинар для молодых руководителей, на котором вы заслушаете выступления приглашенных нами специалистов мирового уровня, чья теоретическая подготовка и практические навыки будут способствовать улучшению вашей ориентации в проблематике кадровой политики. В вопросах обеспечения высоких стандартов и поддержания стратегии активного развития, повышения инициативности работников и создания атмосферы заинтересованности и доверия. – Бакашов глотнул воды. – Формирования рекламно-производственного центра и департамента маркетинга, проведения мониторинга информации и укрепления менеджерской позиции… чтобы задать нашему семинару нужный тон, непосредственно сейчас для вас прочтет лекцию фрау Бригитта Холстермайер, доктор экономики и одна из умнейших женщин нашего времени. Переводить ее речь станет Иван Гаврилович Козульский – опытнейший мастер синхронного перевода, не пропускающий ни-че-го… на прошлых семинарах его работа вызывала только благодарственные отклики. С той поры он свою планку, само собой, не опустил.

– Ни в коем разе, – пробормотал Козульский.

– Помимо блистательного знания немецкого языка, – сказал Бакашов, – Ивану Гавриловичу свойственен и красивый тембр голоса.

– Это природное, – сказал Козульский. – А немецким я овладел тяжелым трудом.

– Немецкий – сложный язык, – заметил Бакашов.

– Фрау Холстермайер так бы не сказала, – процедил Козульский. – Она говорит на нем без малейшего напряжения. Часами… послушаем?

– Всенепременно! – воскликнул Бакашов. – Дамы и господа! Доктор экономики фрау Бригитта Холстермайер!

Фрау блакосклонно кивнула. Безразличный Кирилл Суздалев приготовился к долгой утомительной лекции.

В ВИТРИНЕ шесть работающих телевизоров, настроенных на один канал. У остановившейся Лизы Ильиной непонимающий взгляд, переходящий от экрана к экрану – прискорбная картина повторяется: шоу популярного сатирика, неадекватные гримасы смеющейся аудитории, нагнетаемое состояние адского бреда, ощущение конца цивилизации и всего человеческого рода; вполглаза поглядывая на вершащееся в телевизорах действо, поблизости от Лизы спиной к витрине стоит Глеб, воспринимающий выказываемую девушкой печаль, как позитивный момент.

– Вы мне не расскажете, что у вас внутри? – спросил Глеб.

– А тебе это интересно? – переспросила Лиза.

– Меня привлек твой грустный вид. Я бы попытался тебя рассмешить, но я уважаю грусть – она мне кажется важнее тупого смеха.