Женщина-левша. Нет желаний – нет счастья. Дон Жуан

Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:

– А ты сбрил бороду.

Бруно отмахнулся:

– Еще неделю назад… А у тебя новые занавески.

Она:

– Да нет же, это старые… Стефан будет рад, если ты ему как-нибудь напишешь.

Бруно кивнул, и она улыбнулась.

Он спросил, почему она смеется.

Ей сейчас пришло в голову, ответила она, что он первый взрослый, с которым она разговаривает за последние дни.

Они долго, слегка жестикулируя, словно разговаривая про себя, стояли друг против друга, потом Бруно спросил, как же ей живется.

Она ответила, будто говорила не о себе, очень спокойно:

– Когда ты дома совсем одна, быстро устаешь.

Она проводила его на улицу. Они прошли бок о бок до телефонной будки. Внезапно Бруно остановился и лег на землю, лицом вниз. Она присела рядом на корточки.

Как-то раз, холодным утром, она сидела в качалке на площадке перед домом, но не качалась. Мальчуган стоял рядом, разглядывая клубы пара, которые выходили у него изо рта. Она смотрела куда-то вдаль; в окне за ее спиной отражались ели.

Вечером молодая женщина шла по пустынным улицам маленького городка, словно двигалась к определенной цели. У большого освещенного окна на первом этаже какого-то дома она остановилась. Там, внутри, сидела группа женщин, комната смахивала на школьный класс с доской, на которой Франциска как раз чертила мелом график какого-то экономического процесса, но слов ее слышно не было. Тетради захлопнулись, и Франциска подсела к остальным. Она что-то сказала, и в ответ все рассмеялись, не громко, скорее как бы про себя. Две женщины сидели обнявшись. Одна курила трубку. Другая смахнула что-то со щеки своей соседки. Франциска перестала говорить, и тут же несколько женщин подняли руки. Франциска пересчитала их, тогда подняли руки еще две или три женщины. В конце концов они, словно в знак одобрения, застучали по столам. Картина в целом выглядела вполне мирно – нет, это была не группа разгоряченных спорщиков, а личности, духовно близкие друг другу.

Молодая женщина отошла от окна. Зашагала по пустынному городку. На церковной башне пробили часы. Когда она проходила мимо церкви, там пели, играл орган.

Она вошла в церковь и остановилась в сторонке. Между скамьями стояло много народу, все пели, вторя священнику, кто-то кашлял. На скамье, среди стоящих людей, сидел ребенок и сосал большой палец. Орган гудел. Немного погодя она вышла на улицу.

Она шла по ночной аллее к своему поселку, жестикулировала, будто разговаривала сама с собой.

Ночью, стоя одна в кухне, она выпила стакан воды.

В полдень молодая женщина и Франциска, тепло укутанные, сидели на площадке в двух качалках. Они смотрели, как дети рубят сухую рождественскую елку и разжигают костер.

Немного погодя Франциска сказала:

– Я понимаю, что у тебя не хватило духу зайти к нам. Меня тоже в иные минуты, особенно если я, выйдя из своей тихой квартиры, иду на какое-то собрание, внезапно одолевает смертельная усталость, и мне неохота общаться с людьми…

Она:

– Я жду твоего «но».

Франциска:

– Прежде и со мной происходило то же, что сейчас с тобой. Я, например, однажды не смогла больше говорить. Я объяснялась с людьми записками. Или, бывало, часами стояла перед открытым шкафом и плакала, не зная, что надеть. Однажды мы с моим другом пошли на прогулку, но я внезапно остановилась. Я стояла, а он меня уговаривал. Тогда я, правда, была много моложе… Но разве тебе не хочется испытать счастье, вместе с другими?

Она:

– Нет. Я не хочу быть счастливой, разве что довольной. Я боюсь счастья. Мне кажется, я не выдержу счастья, голова не выдержит. Я сойду с ума или умру. Или кого-нибудь убью.

Франциска:

– Ты что, хочешь до конца жизни быть одна? Ты не мечтаешь о человеке, который душой и телом был бы предан тебе?

Она выкрикнула:

– О да! О да! Но я не хочу знать, кто он. Даже если бы я всю жизнь провела с ним, я не хотела бы узнать его близко. Только одного хотелось бы мне, – она усмехнулась, словно сама над собой, – чтобы он был неловким, этаким рохлей. Сама не знаю почему… – Она сама себя оборвала: – Ах, Франциска, я болтаю, точно девчонка-подросток.

Франциска:

– А я понимаю, откуда этот рохля! Разве твой отец не такой? Когда он был здесь последний раз и подал мне руку через стол, то угодил в баночку с горчицей.

Марианна рассмеялась; игравший мальчуган поднял на нее глаза, словно для его матери смех был чем-то необычным.

Франциска:

– Впрочем, он сегодня вечером приезжает. Я послала ему телеграмму с просьбой приехать. Он надеется, что вы встретите его на вокзале.

После небольшой паузы молодая женщина сказала:

– Этого тебе не следовало делать. Мне сейчас никто не нужен. В обществе других людей все сглаживается.

Франциска:

– Мне кажется, ты воспринимаешь теперь других людей только как посторонние шумы в квартире.

Франциска положила ладонь ей на руку. И молодая женщина сказала:

– В книге, которую я перевожу, есть цитата из Бодлера: единственная политическая акция, которую он понимает, – это мятеж. Мне же вдруг подумалось: единственная политическая акция, которую я понимаю, – это неистовый порыв.

Франциска:

– Такой порыв свойствен ведь только мужчинам.

Она:

– А как, собственно, тебе живется с Бруно?

Франциска:

– Бруно из тех, кто словно создан для счастья. Оттого он так и растерян. И держится так манерно! Он действует мне на нервы. Я его выгоню.

Она: