Шипы

– Тоша, ты не знаешь, где у вас свечи и спички? – донеслось с кухни, но Антон не ответил. Он испуганно следил за тем, как из свежих кровавых разводов вырисовывались буквы, а затем и слова.

«Газ! Выключи газ!»

В голове писателя что-то щёлкнуло.

– Тётя Василиса, вы ведь не забыли про плиту?

– Нашла!

Они ползут

Начался отопительный сезон. Виктор понимал, что причиной похожего на мышиный писк звука являлась бегущая по батареям вода, но никак не грызуны. Боже, храни этот дом от такого «счастья»! Будто всякой летающей и жужжащей братии мало! Летнего солнца и тепла, может быть, мало, а вот ос, мух и комаров – этой дряни всегда более чем достаточно.

«За это я и люблю осень: холод усыпляет эту вездесущую погань – жаль, что не убивает насовсем! – и дарит мне немного покоя…»

Что-то мягко ударилось об окно. Первый раз, второй, третий…

«Что за… Ох, сонная муха! Зараза! Ещё вялая, но уже, сука, дерзкая!»

Хлопок. Второй. Третий. С четвёртой попытки свёрнутая в трубку газета настигла назойливое насекомое на подоконнике.

«Вот так-то! Человек сильнее!»

Виктор приоткрыл окно и отправил чёрненький трупик на улицу. Снаружи гудела серая трансформаторная будка, вдали завывали моторы автомобилей. Ветер безостановочно свистел, словно зазывая безденежье. Вторжение шумов длилось лишь секунду, но тише после него как будто не стало. На кухне басил холодильник, за стеной с не ахти какой звукоизоляцией тикали механические часы. Вода в трубах по-прежнему не унималась.

И стены… Под ними словно кто-то копошился. Или это облезали древние как сам дом обои?

Что-то коснулось ступни Виктора, и он брезгливо одёрнул ногу. На пол неспешно спланировала пылинка…

***

– Доктор, как он?

Старичок с аккуратной бородкой поправил очки на носу и заглянул в палату. Виктор сидел в углу и напряжённо следил за стенами. Изо рта то и дело вырывался нервный вздох.

– Пока не очень, – покачал головой старичок, но тут же заверил посетительницу: – Работаем, голубушка, работаем…

«Они ползут по стенам… Они ползут к моим ногам… Они ползут по моим пальцам!»

Об этом не пишут в сказках

Бледное пламя колыхалось над столом. Столь же бледное, сколь апатичное и беззвучное, оно отбрасывало едва заметную тень на заплесневелые стены и чёрно-белые вытянутые лица.

Пыльный, со следами паутины канделябр. Грязное столовое серебро. Потускневшие украшения на мрачных стариках и старухах за столом. Аристократы, похожие на далёких потомков графа Орлока, хищно следили за тем, как оживший трухлявый пень переваливался через порог залы на своих корнях, роняя щепки. На нем стоял поднос с одним-единственным блюдом.

Сухие блеклые губы присутствовавших растянулись в улыбки.

С величайшей осторожностью старики и старухи передавали долгожданное сокровище из одних дрожащих рук в другие, пока то не легло на центр стола. Самый древний из присутствовавших зажмурился и шумно вдохнул бесцветный дымок. Сглотнул. Оживился.

– Хорошо…

Взял в руки вилку и нож, отрезал кусочек – нежный, с золотистой корочкой – и поднёс ко рту. Остальные нескромно следили за тем, как старик пережёвывает мясо.

Не успел тот проглотить, как его седые волосы налились цветом, а губы располнели и порозовели.

– Превосходно! – воскликнул румяный белокурый юноша, на которого польстилась бы любая принцесса или даже королева. От старика остались лишь наряд да заострённые вытянутые уши.

В зале ликовали и едва сдерживались, чтобы не нарушить правила приличия – так всем хотелось получить свою порцию чудодейственного блюда.

Им не пришлось ждать долго.

Пламя на свечах больше не казалось бледным. Заместо плесени на стенах пестрели причудливые узоры. Золото горело, серебро блестело, сам воздух вокруг помолодевших искрил жизнью. Угощение было с удовольствием съедено, и на блюде остались только крошечные кости и череп.

Человеческие.

Корень проблемы

Он вышел наружу. Нескладный, низкорослый и толстый. Рождённый как издёвка над реальностью, что выпячивают одни и игнорируют другие. Собирать его по кусочкам было нелегко. Туда, где могла расцвести природная красота, вживлялись имплантаты, привлекательные сам по себе, но в общей картине казавшиеся жемчужинами в грязной жестяной банке.

В середине пути начались затруднения. Понадобилось две недели, чтобы настроиться на полчаса работы над сердцем монстра. Самопровозглашённый Франкенштейн далеко не всегда получает удовольствие от своей работы. Однако он убеждён, что от «себя ему» больше нечего сказать.

Существо бросило миру вызов, явившись на суд людских глаз. Раздражитель, требующий реакции; вопрос, нуждающийся в ответе; артист, мечтающий об аплодисментах –вызвал лишь глубочайшее отвращение. Зов остался без ответа.

Почти все вокруг попрятали лица, скрывая друг от друга обличающее возмущение, дрожащие подбородки и слезы на щеках. Каждый опасался, что другие прочтут на его лице беззвучное признание. Согласие с тем, что такое безобразие имеет место под солнцем; что все усилия лучших умов человечества, все попытки облагородить прямоходящую обезьяну – пошли прахом.

– Они не любят меня! Они ненавидят меня! – взвыл монстр с порога, вернувшись к создателю. – Почему, почему ты не сотворил меня красивым? Почему ты не сделал меня достойным их радости и восхищения?!

– Дело не в тебе, совсем не в тебе. – Бледный безумец выглянул в окно. Почти все люди внизу молча разошлись по своим делам, но некоторые остались и ждали.

– Что ты хочешь сказать?

– Вот что ты для них, – создатель поднёс к лицу карликового монстра предмет. Мельтешение пучков света на отполированной поверхности радовало и внушало тревогу одновременно.

– И только? – существо не могло поверить своим глазам.

Зеркало. Этим предметом было зеркало. А люди не хотели в очередной раз расписываться в собственной никчёмности.

Куда заводит печаль

– Ты не считаешь меня толстой?

– Мяу.

– А худой?

– Мяу.

– Честно?