Адекватное познание реальности, или Как заставить облей думать?

"Человек без слова имел дело только с теми вещами, которые он непосредственно видел, с которыми он мог манипулировать. С помощью языка, который обозначает предметы, он может иметь дело с предметами, которые непосредственно не воспринимались и которые ранее не входили в состав его собственного опыта. Слово удваивает мир и позволяет человеку мысленно оперировать с предметами даже в их отсутствие. Животное имеет один мир – мир чувственно воспринимаемых предметов и ситуаций; человек имеет двойной мир, в который входит и мир непосредственно воспринимаемых предметов, и мир образов, объектов отношений и качеств, которые обозначаются словами. Таким образом, слово – это особая форма отражения действительности.

Человек может произвольно вызывать эти образы независимо от их реального наличия" (Лурия, 1979).

На основании всего этого становится понятно, что высокоразвитое "мышление – это […] деятельность с отсутствующим предметом, опосредованная и опирающаяся на речевые знаки" (Ахутина, 1985)

Человек способен думать о чём-то, находящимся вне поля его непосредственного восприятия, именно благодаря знаковому опосредованию этого предмета, благодаря языку и слову.

В чём же разница между восприятием действительности человеком и прочими животными, помимо уже обозначенной выше (способности думать о предмете даже в случае его отсутствия)? А эта дополнительная разница заключена в последовательном, упорядоченном восприятии действительности. У животных такая способность отсутствует. Человеку же она становится доступной только в результате освоения языка. Именно язык упорядочивает поступающую информацию. Именно он делает возможным "высвечивать" из общей картины восприятия нужные фрагменты.

Если вдуматься, то в одну секунду времени человек воспринимает сразу сотни стимулов из окружающей среды: здесь и температура воздуха, и давление ветра, и десятки звуков одновременно, и сотни визуальных стимулов, и раздражение от земли под ногами, вес собственного тела, сила инерции при движении тела, и ощущения от одежды на теле, и некоторые стимулы из внутренней же среды собственного организма (движение еды по пищеводу, температура тела, давление в черепной коробке, биение сердца, вспучивания газов в кишечнике и многое другое). Но за счёт чего человек способен выделять из всей это феерии ощущений, стимулов только один или сразу несколько важных для себя? Именно за счёт языка (внутренней речи). Человек способен думать о чём-то, следовательно, и воспринимать что-то, только за счёт того, что владеет языком и может "про себя" называть эти явления, и только в силу этого направлять всё своё внимание именно на конкретное явление, делая его приоритетным из всех одновременно воспринимаемых. Говоря о какой-то вещи ("про себя", путём внутренней речи), человек мгновенно отграничивает её от всех прочих явлений, и только в силу этого способен именно её осознавать в данный момент.

Животные так не могут. Потому что у них нет языка.

"Язык противостоит сенсорному хаосу" (Черниговская Т.В.)

Название, присваиваемое каждой вещи с помощью языка, заставляет активизироваться мыслительную деятельность и воссоздавать в мозгу образ той самой вещи, о которой только что было упомянуто. Именно под воздействием слова развивается направленное внимание.

Если какое-либо переживание не может быть выражено вербально, в виде слова, то оно не является осознанным.

Животные же, как и маленький ребёнок, ещё не овладевший языком в полной мере, способны реагировать лишь на непосредственно сильный, существенный раздражитель в данный момент. Они попросту неспособны дробить (анализировать) весь мир явлений, воспринимаемых в данный момент, а потому реагируют лишь на самые яркие и значимые. Именно поэтому дети заостряют внимание на раскатанный в колбаску кусок пластилина или на растянутую нить бусин – потому что это наиболее сильное впечатление для них в данный момент. То, что бросилось в глаза, изменилось, то и стало для них значимым, существенным.

Для наглядности представим картину ужина, где семья сидит за столом, уставленным блюдами.

Когда мы говорим "ужин", то сразу представляем именно эту картину и обязательно в вечернее время (само понятие "ужин" к этому обязывает, в отличие от "завтрак" или "обед"). Если же дальше при наблюдении этой картины мы говорим "тарелка", то наше внимание сразу приковывается к тарелке (одной, двум или трём, сколько бы их там ни было). Говорим "вилка", и наше внимание сразу приковывается к вилке. Говорим "салфетка", и внимание направляется на салфетку. Говорим "тяжесть в желудке", и внимание сразу направляется на упаковку "Мезим"…

Именно так язык является средством упорядочивания действительности, осуществляющегося за счёт вычленения из неё существенных (называемых, обозначаемых) характеристик. Животное же, в отличие от человека, неспособно так дробить воспринимаемую действительность, а потому в его восприятии то, что мы описали понятием "ужин", будет лишь разрозненной совокупностью предметов, вычленять из которых оно способно будет лишь те, что в данный момент представляют для него наибольший интерес (запахи пищи, вид пищи или же движущихся людей). Животное, как и маленький ребёнок, ещё не владеющий языком в полной мере, будет воспринимать картину в целом.

Здесь вспоминается эпизод, когда автор этих строк ехал в поезде по вятским просторам с одной очаровательной цирковой гимнасткой… В какой-то момент, созерцая красивые луга, гимнастка увидела пасущуюся лошадь. Тогда она сказала:

– Интересно, вот о чём она сейчас думает?

Гимнастка сказала это о лошади, мирно щиплющей травку…

Автор этих строк с иронией ответил:

– Конечно, она думает "Вот сейчас доем этот пучок травы, потом тот, потом ещё вон тот сочный стебель, а потом надо идти по делам, к семье, кормить жеребят и брыкаться с конём"…

Очаровательная гимнастка широко улыбнулась.

В том-то и дело, что животное ни о чём подобном думать не может. Грубо говоря, ему попросту нечем думать. У него нет языка, нет слов для обозначения всех этих явлений. А раз явление не обозначено словом, то ему нет места в нашем представлении.

Говоря о роли языка в качественном развитии психики, историк Б.Ф. Поршнёв говорит:"сконструировать новую задачу животному нечем" (Поршнёв, 1974). А человеку это под силу: он конструирует мир вокруг себя посредством языка, называя, и тем самым как бы "высвечивая" для своего внимания, те или иные воспринимаемые явления, делая их приоритетными среди мириад других одновременных раздражителей.

Из всего этого следует, что язык – это орудие человеческой психики.

Язык– способ познания действительности путём её расчленения на составляющие. И только тогда становится возможным изучать явления в их "препарированном" виде, а не в том, в каком они даны в непосредственном восприятии.

Возвращаясь к примеру с курицей и писком её цыплёнка по аналогии с лошадью, щиплющей траву, можно понять, что нет в её психике таких представлений, как "Мой сыночек! Ему плохо! Надо помочь!". В восприятии курицы может быть лишь нерасчленённый набор стимулов, так как у неё попросту нет языка. Она реагирует на писк цыплёнка по схеме безусловного рефлекса (активный раздражитель), и стоит только сделать этот писк неслышным для неё (но сохранив видимость трепыхающегося на привязи потомства), так курица сразу успокаивается и продолжает дальше вести свой обыденный образ жизни.

В ходе интересного эксперимента ещё в 30-е годы прошлого столетия была продемонстрирована роль языка в формировании картины мира и понимании связей между явлениями действительности.

Перед разными животными (обезьяны, собаки и птицы) выставлялся ряд непрозрачных баночек, затем на глазах у животного в первую баночку клалась пищевая приманка, и баночка переворачивалась, скрывая её из виду. Животное бежало именно к этой баночке, с которой и были произведены все манипуляции, переворачивало её и съедало приманку. В следующий раз приманка помещалась уже во вторую баночку, но уже не на глазах животного, а скрыто. Тогда животное вновь бежало к той баночке, где впервые обнаружила приманку, то есть к первой баночке. Но не найдя приманки под ней, переходило ко второй баночке и извлекало приманку уже из-под неё. Такая последовательность действий производилась несколько раз, и каждый раз приманка по задумке экспериментатора убиралась под следующую банку. Но ни одно животное не оказалось способным понять принцип "следующий", и всегда бежало туда, где приманка была обнаружена в прошлый раз.

И совершенно иначе эксперимент разворачивался, когда тестировали ребёнка 3,5-4 лет. Он уже владеет речью, он знает понятие "следующий", которым описывается сам принцип перемещения чего бы то ни было дальше, и потому, владея этим словом, ребёнок владел и пониманием этого принципа. В итоге ребёнок без труда определял суть задачи и очень быстро понимал, что приманка находится под следующей баночкой, под которой её прежде никогда не было (цит. по Лурия А. Р., 1975). Вся разница в том, что у животных попросту нет языка, посредством которого они могли бы обобщить свой прежний опыт, у них нет слов, в которые они могли бы "запечатать" этот опыт и тем самым вывести какой-либо для них принцип. Из-за отсутствия языка животное неспособно реагировать на некоторый абстрактный принцип, потому что ему нечем его сформулировать, и поэтому животное способно реагировать только на непосредственные ощущения (на то, что есть СЕЙЧАС) или же на показания своей памяти (на то, что БЫЛО РАНЬШЕ), но никак не может предсказать (то, что БУДЕТ ДАЛЬШЕ).

Язык и счёт – это не просто случайные спутники в человеческой жизни, а самые что ни на есть орудия, средства дробления и осознанного восприятия явлений этой действительности. Таким образом, мы вновь вернулись к тезису о том, что для объективного познания действительности её необходимо расчленять на составляющие. Именно языком и счётом человек учится производить первые опыты по такому расчленению (анализу) воспринимаемого мира уже в раннем детском возрасте. То есть человек попросту неспособен познать действительность, если бы не умел выделять из неё существенные характеристики, что он и проделывает за счёт языка и счёта. Всё, что он способен был бы воспринять в противном случае, это лишь нерасчленённый набор стимулов, единую сплошную картину, заострить внимание в которой он мог бы только на самом ярком стимуле, не замечая в данный момент все прочие.

Взять, к примеру, дегустацию вина… Автор этих строк большой любитель вина и активный участник разного рода дегустаций, потому возьмём для примера именно дегустацию вина.

Когда человек подносит к носу бокал замечательного французского вина, то в поле его обонятельных ощущений возникает невероятно богатый набор ароматов. Это разнообразие ни на что не похоже. И одновременно фрагментами что-то напоминает. Но в целом же это аромат чего-то неописуемого, слова подобрать невозможно. И тогда сомелье говорит: "вы можете ощутить здесь ноты чёрной смородины"… Участники дегустации прислушиваются к ароматам, и вдруг чётко ощущают именно запах чёрной смородины. Но он здесь не единственный, он лишь "выдвинулся" вперёд под действием речевой команды сомелье. На "заднем фоне" совокупного аромата вина продолжают "топтаться" десятки других сложно описуемых ноток, и запах смородины – лишь один из всего букета, один из многих. Дальше сомелье говорит: "также можно ощутить запах солёных крекеров"… И тогда все участники дегустации ощущают, как аромат смородины уходит в сторону, в толпу всех прочих ноток букета, а на передний план "выдвигается" уже именно запах солёных крекеров.

Сомелье продолжает: "можно ощутить нотки орехов и дуба"… И участники ощущают, как уже запах крекеров "уезжает" в сторону, в безмолвную толпу прочих ароматических ноток, и на передний план явственно "выплывают" ароматы орехов и дуба.

Именно так язык, речь, слово помогают вычленить из сложной совокупности обонятельных стимулов отдельные фрагменты букета. Из одного нерасчленённого стимула язык позволяет выделить конкретные его составляющие.

Как говорил канадский писатель Стивен влюбившись в ямочку на щеке, по ошибке женятся на всей девушке.

Чтобы познать явление, его необходимо расчленить, проанализировать, а не поддаваться воздействию лишь самых ярких его сторон. Сущность всегда скрыта за явлением. И язык помогает познавать эту сущность.

Язык определяет наше восприятие действительности. К примеру, в русском языке есть такие обозначения близких, но не тождественных цветов, как "синий" и "голубой". А в английском языке есть лишь "blue", и он обозначает оба эти оттенка. В итоге русскоязычные испытуемые быстрее различают два этих цвета, чем англоязычные (Winawer, 2007).

В ходе обучения новым словам, которые обозначают сложность цветовых оттенков, развивается и их различение, тогда как обучение словам, обозначающим время, влияет на восприятие времени.

В языке некоторых народностей (язык тайоре) нет относительных обозначений пространства типа "лево" и "право", а вместо них употребляются абсолютные направления – юг, север, восток, запад.

Представители этих народов говорят не "в твоей левой руке", а, к примеру, "в твоей юго-западной руке". Это сложно для нашего представления, но факт остаётся фактом. И главное, что говорящие на языке тайоре (некоторые племена австралийских аборигенов) в итоге чрезвычайно точно ориентируются в частях света даже в незнакомой местности и внутри новых для них помещений.

"Границы моего языка означают границы моего мира" (Людвиг Витгенштейн, "Логико-философский трактат").

Язык помогает дробить мир на отдельные составляющие. Но языки бывают разные, различается их структура, а потому и выделяемые ими особенности также бывают различными. Так, если говорящие на немецком при демонстрации видеороликов с определёнными действиями персонажей в первую очередь делают акцент на цели действия (женщина ехала на велосипеде В МАГАЗИН), то говорящие на английском языке делают акцент на самом действии (женщина ЕХАЛА НА ВЕЛОСИПЕДЕ).

Возведённый в 2004-ом году во Франции вантовый мост Виадук Мийо немецкие газеты описывали как "парящий среди облаков с элегантностью и лёгкостью" и говорили о его "потрясающей" красоте. В то же время во французских газетах мост описывался в несколько ином, более "тяжёлом", ключе – о нём говорилось как об "огромном бетонном великане". Как предположили лингвисты, разница восприятия была обусловлена разным устройством немецкого и французского языков – по-немецки "мост" ("die Brucke") женского рода, а по-французски ("le pont") – мужского. Поэтому во французских изданиях этот вполне элегантный белый мост описывался более "тяжеловесными" метафорами. Или же, к примеру, ключи от дверных замков немцы описывают в ассоциациях терминами "тяжёлые", "зубчатые" и "металлические", потому что в немецком языке слово "der Schlussel" ("дер шлюссель") и мужского рода, и звучит более "резко". Тогда как испанцы описывают ключи ("la llave" – "ла йаве" – женского рода) как "маленькие", "золотые" и "красивые" (Boroditsky, 2009).

Язык определяет способ восприятия мира. Язык формирует психику человека сообразно своей структуре. Именно понимание этого позволило сказать немецкому лингвисту Вильгельму фон Гумбольдту, что не человек овладевает языком, а наоборот – язык овладевает человеком (Гумбольдт, 1985).

В другом эксперименте группе женщин, свободно владеющих как английским, так и испанским языками, демонстрировались сюжеты о жизни женщин-эмигрантов в США. В тех случаях, когда сюжеты демонстрировались на испанском языке, героини расценивались испытуемыми как "оптимистичные", "экстравагантные", "успешные" и "независимые", а когда те же самые сюжеты демонстрировались на английском языке, героини расценивались испытуемыми как "депрессивные, одинокие нытики", попадающие в негативные ситуации и не умеющие найти из них выход (Ringberg et al., 2008).

Двуязычные люди, владеющие еврейским и арабским языками, по-разному оценивают арабские и еврейские имена в зависимости от того, на каком языке проводится эксперимент. Если тестирование проходит на еврейском языке, то и еврейские же имена оцениваются испытуемыми как положительные, а арабские – как отрицательные, но если же тестирование проходит на арабском языке, то еврейские имени начинают оцениваться как отрицательные, а уже арабские оцениваются положительно, и это всё при том, что испытуемые остаются теми же самыми, просто проходят тестирование на разных языках (Danziger, 2009).

Как уже можно было увидеть, влияние языка на психику человека многогранно – он не только помогает определять абстрактные принципы в разворачивающейся действительности, но и определяет эмоции, которые субъект испытывает к тому или иному явлению, помогает более чётко вычленять требуемые явления из общего фонового "шума" действительности. Когда человеку демонстрируются некоторые предметы, распознавание которых намеренно осложняется созданными помехами (световыми вспышками), то идентифицирует их он очень медленно. Но если человек одновременно слышит название демонстрируемых в осложнённых условиях предметов, то и распознавание их происходит гораздо быстрее. То есть язык помогает человеку отсеивать лишние стимулы и сосредоточиться, вычленить из общей картины именно необходимые черты действительности (Lupyan & Ward, 2013). С помощью языка человек в буквальном смысле строит воспринимаемую им действительность.

(демонстрация "зашумленного" изображения тыквы в эксперименте)

Таким образом важно понять, что построение картины объективной действительности – процесс сложный, зависящий от множества факторов, соотношение которых необходимо учитывать. И даже, казалось бы, в своём непосредственном восприятии, человек так или иначе дробит воспринимаемую действительность доступными ему средствами (языком), в силу чего её и осознаёт, но каждый раз по-разному – в зависимости от способов этого "дробления", расчленения, анализа. И если бы у человека не было языка и счёта, то вся его действительность сводилась бы к нерасчленённому набору стимулов, главное внимание в которых уделялось бы самым ярким, самым сильным, но никак не самым существенным в том или ином явлении. Действительность тогда представала бы перед субъектом в виде размытого пятна. К примеру, упомянутое выше в связи с отсутствием счёта племя Пираха имеет примитивнейшее социальное устройство и быт – у них нет социальной иерархии, определение родственных связей максимально упрощено (обозначаются только связь матери с её детьми и связь родных детей между собой, и то без обозначения пола как "сын" или "дочь", а все прочие члены племени – просто члены племени, который каждый отдельно называется по имени). В языке пираха нет слов "весь", "все", "часть", "некоторые" – то есть нет даже и самих представлений о целом и его частях. Пираха строят свою картину действительности исходя только из личного опыта. Они не только не имеют привычки говорить о чём-то, чего сами не видели, но даже и сам их примитивный язык не приспособлен для подобных описаний. В итоге представители племени оперирует только той информацией, которую получают непосредственно своими органами чувств (Эверетт назвал это "принципом непосредственного опыта") (Everett, 2008). Вероятно, именно в силу этого какие-либо предания существуют в племени глубиной лишь не больше двух поколений. У них своеобразные представления о прошлом, в силу чего они очень редко упоминают о своих дедах и прадедах. В понимании пираха, мир всегда был такой, что и сейчас. У Пираха нет и такого понятия, как "будущее"…

И вся примитивность быта пираха и их миропонимания является результатом примитивности их языка, который невероятно беден терминологически, и с его помощью попросту невозможно строить обобщающие теории для описания явлений мира. Тем самым индейцы пираха являются идеальной демонстрацией того, какой плачевной может быть картина действительности, если в деле её построения руководствоваться одним лишь "личным опытом". Без развитой системы языка степень познания действительности всегда будет колебаться на уровне первобытных племён.

Опыт необходимо сначала дробить, а затем обобщать, фиксировать с помощью языка, фиксировать в речи. И уже в дальнейшем сам язык будет влиять на восприятие действительности, направлять его. Если язык беден, то бедны и представления о действительности. Поэтому принципиально важно не просто фиксировать явления действительности в языке, но и делать это правильно, путём выработки максимально чётких определений.