Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

"Почти во всех обществах существует так называемый двойной стандарт – разные нормы сексуального поведения для мужчин и для женщин, предусматривающие гораздо более строгие ограничения женской сексуальности, нежели мужской. В большинстве первобытных обществ право проявления инициативы, ухаживания, выбора партнера и определения ритма половой жизни в браке принадлежало мужчине. В отношении добрачных и внебрачных связей половая мораль, как правило, снисходительнее к мужчинам" (Кон, 2004, с. 83).

В то же время, "в тех сообществах, где нет двойного стандарта в сексуальных вопросах, где допускаются множественные связи, женщины пользуются случаем так же охотно, как и мужчины" (Ford, Beach, 1952, p. 118). Об этом же говорили исследователи славянской истории, подчёркивая, что до принятия христианства у славян царили значительные половые свободы, в разных регионах сохранившиеся вплоть до конца XIX века в виде оргиастических игрищ, и характерно то, что остатки этих древних половых свобод сохранялись в обществе главным образом "благодаря усилиям женщин" (Шашков, 1879, с. 2), так как этими свободами "пользовались в особенности девушки" (с. 5). Аналогичную картину описывали антропологи среди австралийских аборигенов, где в дни особых праздников царит кратковременная сексуальная свобода, особенно охотно которой пользуются именно женщины, которые за ночь могут заниматься сексом с несколькими мужчинами (Berndt, Berndt, 1951, p. 47). "Самые авантюрные способны за вечер затянуть троих или четверых мужчин, и даже больше" (p. 143). "Молодые девушки отдаются с явным наслаждением, в то время как мужчины, которым они уделяют своё внимание, обычно ведут себя застенчиво" (p. 142).

Поэтому не удивительно, что наличие во многих культурах "двойного стандарта" (запрета женской сексуальности и одобрения сексуальности мужской) одновременно сопровождается и мифами о повышенной сексуальной активности женщины, о её всепоглощающем и ненасытном желании. В мифологии некоторых племён "животная природа отождествляется с сексуальностью, и женщины были первыми, кто познал её привлекательность. Мужчины, напротив, не интересовались этим до тех пор, пока не увидели своих потенциальных супруг" (Панов, 2017, с. 287). Но мифы не только приписывают сексуальность главным образом женщинам, а вместе с тем и указывают на её угрожающий характер. "Женское начало вообще и его сексуальная сторона, в частности, ассоциируются с угрозой" (там же). Языки некоторых народов относят женщин к той же группе категорий, что огонь и другие "опасные вещи" (Лакофф, 2004, с. 130) – и при этом женщина оказывается центральным звеном этой группы (с. 140). "Женщина это разрушительница. Она разрушает всё", объясняют аборигены такое положение вещей.

Проще говоря, некоторые народы откровенно ставят знак равенства между женщиной, сексуальностью и опасностью (Дуглас, 2000, с. 218). Широко распространены поверья о негативном воздействии представителей одного пола на другой, но в основном опасность угрожает именно мужчине (там же, с. 25). В мифах женские половые органы символизируют не только плодородие, но и тёмное начало, таящее для мужчины опасность и угрозу смерти. Иногда его заменяет какое-то ужасное чудовище. У некоторых народов существуют легенды о живущих во влагалище змеях. Мифы говорят, что в половом акте влагалище "съедает" мужской член (Кон, 2004, с. 73). У некоторых африканцев даже в XX веке вагину называли по-разному в зависимости от возраста хозяйки: у маленькой девочки это "ротик", у подростка это уже "змея", а у взрослой женщины (после инициации) – "ловушка" (Андреев, 2008, с. 104). Как тут не вспомнить и библейского змея, побудившего Еву соблазнить Адама на недоброе дело, да и греческий миф о первой женщине – Пандоре с её легендарным ящиком, полным невзгод.

Даже древнегреческая поэтесса Сапфо отождествляла сексуальное влечение со змеем. Ей принадлежат строки: "Эрос вновь меня мучит истомчивый – горько-сладостный, необоримый змей". То есть отождествление сексуальности со змеем прослеживалось во многих человеческих культурах (как увидим дальше, так обстояло и в средневековом христианстве).

Исследователи фольклора давно установили, что сказки и мифы разных народов отражают содержание древних (6–12 тысяч лет назад) ритуалов инициации, обрядовой дефлорации и брака (Кузьменко, 2014, с. 19). При этом, удивительно, но и образ змея возникает в этой же сфере. Опасный змей присутствует в мифологии почти всех континентов (Васильев и др., 2015, с. 365), но при этом он – "одна из наиболее сложных и неразгаданных фигур мирового фольклора и мировой религии" (Пропп, 1998, с. 299). Анализ мировых мифов показывает, что змей непременно связан с женщиной – он её похищает (с. 301). После этого змей, овладевший женщиной, стремится проглотить мужчину – героя сказки (с. 302), зачастую при этом змей вдруг обретает женские черты (с. 303). Спасаясь от змея, герой скармливает ему немало попавшейся под руку живности – коней, птиц, собак и даже своих товарищей, но змей остаётся ненасытен (с. 303) (не отсыл ли это к ненасытной женской сексуальности?). Исследователи мировых сказаний пишут, что мотив змееборства возник из мотива поглощения и наслоился на него, поэтому наиболее архаической формой змея является змей-поглотитель (с. 307).

Фольклористы указывают: "как общую картину имеем бессилие жениха, демоническую силу женщины". Сказки традиционных народов Северной Америки и Сибири подсказывают, что опасность эта – "чисто сексуального характера. Женщина имеет в промежности зубы" (с. 403). Для ликвидации опасности герои часто используют камень – они вводят его в женщину, и так все её лишние зубы ломаются. Женщина обезврежена (с. 404).

"Власть женщины основывается на сексуальном начале. Этой сексуальностью она и сильна, и опасна" (с. 407).

У некоторых племён специальные хижины для обрезания юношей строились в форме змея (с. 308) – то есть вновь аналогия с влагалищем-змеем, которое должно откусить мужское достоинство или поглотить мужчину целиком (Берёзкин, 1991, с. 192).

Конечно, возникает вопрос, как женское влагалище в народных представлениях обрело зубы и стало ассоциироваться со змеем? Сначала надо отметить, что первостепенная угроза мужчине при совокуплении с женщиной у многих традиционных народов связана именно с лишением её девственности (Семёнов, 2002, с. 614), что зачастую обрастает настоящими ритуалами (то есть не потому, что девственность священна, а потому что дефлорация опасна). Но что происходит в момент дефлорации? Разрыв девственной плевы и выделение крови. Не этот ли момент пугал древнего человека? Войдя в женщину и увидев кровь, которая осталась и на нём, первым делом он мог думать, что нечто его там укусило. Поэтому-то в ритуалах лишения девственности часто используются различные искусственные предметы или даже посторонние люди (из соседних племён или же шаман, который, считалось, мог совладать со змеем). Эта гипотеза подтверждалась в известном средневековом трактате о дальних странах Востока ("Приключения Сэра Джона Мандевиля", XIV в.) показаниями самих туземцев. Путешественник писал о необычной манере лишения девственности: "Я спросил у них, почему они соблюдают такой обычай: и они ответили мне, что в старину в той стране некоторые мужчины умирали после того, как соединялись с девственницами, потому что у тех внутри тел обитали змеи, и они кусали мужчин за детородный орган, когда тот проникал внутрь, так погибло много мужчин, и с тех пор укоренился обычай вначале давать другим испытать этот неведомый путь, прежде чем самим браться за дело" (цит. по Бернстайн, 2014).

Но потом выяснялось, что змей не побеждён полностью. Повторные его "нападения" могли происходить и в моменты секса в преддверии месячных – у женщины будто снова отрастали зубы в неположенном месте. Но теперь уже камнем или бамбуковым ножом было не обойтись, ведь момент этот оказывался неожиданным. Дефлорация – это предсказуемый укус змеи, а менструация – непредсказуемый. Оттого и особая опасность менструации.

Что важно, анализ образа змея в мировых мифах указывает, что змей прежде всего и всегда – существо многоголовое (от 3 до 12). "Это – основная, постоянная, непременная черта его" (Пропп, 1998, с. 299). Многоголовость змея может быть указанием именно на повторяющиеся месячные женщины. Люди могли приходить к выводу, что либо женщина содержит одну многоголовую змею, либо же она оказывалась вместилищем целого полчища змей. И всё это несло мужчине угрозу. Знание о том, что змеи часто живут в норах, под землёй, заодно могло положить представление о том, что женщина как-то связана с подземной жизнью (хтонический мотив), если змеи жили и в ней (Берёзкин, 1991, с. 191).

Кроме этого, в мифах некоторых народов женщина связана с луной, луна её символизирует или даже является предводительницей женщин (Берёзкин, 1991, с. 190). Возможно, в древности люди могли проводить параллели между женщиной и луной по причине сходства их месячных циклов – 28 дней (Руш, 2017, с. 571). Связь луны с женскими кровотечениями проявлялась и в том, что в мифах именно луна-женщина вызывает ежемесячные приливы и отливы, – то есть снова параллели с менструацией. У некоторых африканцев выражение "луна мучит меня" означает менструальные судороги (Power, Watts, 1997). Исследователи прямо отмечают, что в мифах существует значительное сходство между луной и червеобразным подземным чудовищем женского пола (Берёзкин, 1991, с. 191).

При такой интерпретации женских кровотечений панический страх некоторых племён перед женской сексуальностью очень даже понятен. Но если допустить, как было указано выше, что один из пиков женского желания приходится как раз на преддверие месячных или на сами месячные, то становится понятной причина особых мер по табуированию менструации у многих народов мира. В этот период женщину изолируют от общества, запрещая выходить из дома, прикасаться к еде, инструментам и к другим людям, ей положено ходить особыми путями, избегая встреч с кем-либо или смотреть другим в глаза. У некоторых народов на период менструации женщину даже отселяют в особые менструальные избы, где она томится несколько дней в весьма неуютном положении.

Распространённость менструального табу фактически по всему миру говорит, что, скорее всего, возникло оно ещё до расселения первых людей современного типа по планете, до того, как они покинули Африку 200–100 тысяч лет назад, но в разных регионах эта тенденция проявляется по-разному: где сильнее, а где слабее. Точно так же по-разному выражена легенда о "зубастом лоне" или змеях, живущих в женщине (Берёзкин, 2013, с. 141). Как бы то ни было, а универсальность образа змея в мифах как результат первобытного осмысления женских кровотечений в целом выглядит куда адекватнее, чем концепция инопланетной расы рептилоидов, посещавших Землю в древности. Дальше будет показано, что представление о змеях в женщине может быть лишь одной из причин всемирного табуирования месячных, вероятно, даже не главной.

Представления о большой сексуальности женщин характерны не только для культур охотников-собирателей по всему миру, но и для более технологически развитых цивилизаций древности. Так, в древнекитайских текстах "женщина предстаёт как хранительница тайн секса, владеющая всей совокупностью сексуальных знаний. Во всех текстах, где говорится о сексуальных отношениях, женщина выступает в роли искусной наставницы, а мужчина – в роли невежественного ученика" (ван Гулик, 2000, с. 19). В тантристских текстах активной творческой силой также представляется не мужчина, а женщина (Жуковская, 1977, с. 23). Как античные, так и средневековые авторы "чётко отмечали силу женского желания, его неистощимое возобновление, его пики, каковые суть выражение похоти и угроза для души" (Фоссье, 2010, с. 85). У древних германцев сексуальное влечение, похоть, обозначалось словом «libido», и при этом оно всегда употреблялось только по отношению к женщинам (Руш, 2017, с. 571).

Славянская традиция зафиксировала сходное понимание женщины. В сказке "Чёрт и баба" сообщается: "Чёрт дерётся с бабой. На его вопрос, где заключена её сила, она задирает подол и показывает своё «зелье». Чёрт туда и прячется. С тех пор люди пытаются выгнать оттуда чёрта «кочергой», но не могут" (Кабакова, 2001, с. 200). "Женщине приписывается больший пыл, чем мужчине, больший сексуальный аппетит" (с. 201).

Представителей древних цивилизаций, безусловно, интересовал вопрос о силе сексуального желания мужчины и женщины. Кто из них получает большее удовольствие от секса? Решение вопроса отражено в греческом мифе о Тиресии, которому довелось несколько лет побыть женщиной, после чего он ручался, что женщина получает удовольствия в 9 раз больше мужчины (Кон, 2004, с. 84). Схожий взгляд отражён и в древнеиндийском мифе о царе Бхангасване, который также некоторое время был женщиной. Когда повелитель богов спрашивает его, кем тот выбирает остаться, Бхангасвана выбирает женское воплощение. "Потому, что женщина больше, чем мужчина, черпает наслаждения в любви" (Темкин, Эрман, 1982, с. 138).

"Образ женщины как источника и носительницы сексуального удовольствия был едва ли не центральным в православной и вообще в христианской этике. Большинство Отцов Церкви, всерьёз полагало, что в массе своей женщины изначально более сексуальны, нежели мужчины. На Руси даже библейского Змия-Искусителя изображали подчас в виде женщины-Змеи, фантастического существа с длинными вьющимися волосами, большой грудью и змеиным хвостом вместо ног. Авторы проповедей регламентировали интимное поведение женщин с большей строгостью" (Пушкарёва, 1996b, с. 66).

В назидательной русской повести XVII в. "Беседа отца с сыном о женской злобе" о сексуальном желании женщины сообщалось: "Если будет юн муж – она его обольстит, у оконца приседят, скачет, пляшет и всем телом движется, бёдрами трясет, хребтом вихляет и другим многим юнным угодит и всякого к себе прельстит" ("Беседа…", с. 491).

Героиня другой повести XVII века жалуется матери на мужа: "Никакой утехи от него! Когда спит со мной, в постели лежит, будто бревно неподвижное! Хочу другого любить, чтобы дал утеху телу моему" ("Повесть о семи мудрецах", с. 213). И там же: "Посадила его на постель к себе и положила очи свои на него. "О, сладкий мой, ты – глаз моих разжигатель, ляг со мной и будь, наслаждайся моей красотой… Молю тебя, свет милый, повесели моё желание!" И захотела его целовать и сказала: "О, любезный, твори, что хочешь, кого ты стыдишься?! Одна есть постель и спальня!" И открыла груди свои и начала их показывать, говоря: "Гляди, смотри и люби белое тело моё!" (с. 197).

Записки иностранных путешественников той же эпохи показывают, что русские женщины кормили "сердечных друзей" кушаньями, "которые дают силу, возбуждающую естество", и тексты заговоров позволяют представить женщин того времени "если не гиперсексуальными, то, во всяком случае, весьма требовательными к партнёрам в интимных делах" (Пушкарёва, 2011, с. 123). Как указывает историк, "трудно даже предположить, что интимные удовольствия не имели значения в частной жизни женщин того времени. При общей бедности духовных запросов, непродолжительности досуга, неубедительности нравственных ориентиров, предлагаемых церковнослужителями в качестве жизненного «стержня», физические удовольствия были для многих женщин едва ли не первейшей ценностью" (там же, с. 113).

До прихода христианства славянские девушки "были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нередко могли успешно сопротивляться хищническим нападкам мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характер любовного союза" (Шашков, 1879, с. 6). Этнограф XIX века писал о русской женщине, отображённой в фольклоре: "Она совершенно свободно располагает своим сердцем, выбирая себе возлюблённых и по произволу меняя их. Прекрасная королевна, к которой однажды заехал Илья Муромец, спрашивает его:

– Есть ли у тебя охота, горит ли душа со мною девицей позабавиться?

Тому же Илье жена Святогора предлагает "сотворить с ней любовь" (Шашков, 1879, с. 7).

И в XX веке тема женской сексуальности проскакивает в деревенском юморе. Молодка спрашивает у мужика: "Братец, хошь или не хошь?" А он: "Хошь не хошь, да где возьмёшь". А она: "Вот еретик-то, опять выпросил" (Никифоров, 1995, с. 525).

Христианская Церковь, подхватив мировую тенденцию, была очень активна в деле подавления сексуальности, и особенно – сексуальности женской. Значительная часть назидательных текстов средневековой Церкви была сосредоточена именно на теме секса и именно на женской фигуре в нём – около половины вопросов исповедального опросника касались секса (Кон, 2010, с. 38). "Духовник должен был не просто расспрашивать о грехе, но и требовать подробного рассказа о каждом прегрешении: когда, где, с кем и при каких обстоятельствах оно было совершено. Все же остальные грехи часто умещаются в краткой фразе: "А после сего вопросить об убийстве и воровстве" (с. 39).

Церковью активно продвигался идеал девственности (Рябова, 1999, с. 13) – даже в браке женщине желательно было оставаться таковой. Якобы только через девственность "женщина может возвыситься над своим природным положением и стать такой же совершенной, как мужчина", то есть равенство достигалось путём "победы над полом, над телесностью, над женской сексуальностью" (с. 14).

"Богословы и медики были едины в том, что женщина обладает большей сексуальностью, чем мужчина. Тезис о ненасытном сексуальном аппетите женщины – общее место в средневековой картине мира" (с. 128). Христианство видело истоки такого положения дел в Еве, подбившей бедного, нерасторопного Адама на недоброе. "Грехопадение, дьявол, женщина и сексуальность представлялись культуре того времени как нечто тесно взаимосвязанное. Через грехопадение в мир пришла сексуальность" (с. 129).

Летописцы той поры совсем не смущались повествовать о сексуальных рвениях женщин. Европейская запись VI века повествует о епископе, отправившем жену в монастырь, чтобы отныне обоим жить в сексуальном воздержании. "Так они и жили, когда ревность диавола, вечная соперница святости, шевельнулась в женщине и, распалив её похоть, сделала её новой Евой. Охваченная желанием, одолеваемая греховными помыслами, она во мраке ночи направилась к епископскому дому. Обнаружив, что все двери в доме заперты, она начала стучаться в них, говоря так: "Доколе ты будешь спать, епископ? Когда наконец отопрёшь ты двери? Зачем ты пренебрегаешь своей спутницей? Почему ты глух к наставлениям Павла? Ведь это он писал: "Не уклоняйтесь друг от друга, чтобы не искушал вас сатана". Видишь, я возвращаюсь к тебе и прибегаю не к чужому, а к собственному сосуду". Долго взывая к нему сими и подобными речами, она наконец охладила благочестие епископа. Он велел впустить её в опочивальню и, разделив с ней супружеское ложе, отпустил её" (Турский, с. 21).

Многочисленные церковные наставления к монахиням, "свидетельствуют, что в монастырях существовала и практика однополой любви; именно для её предотвращения рекомендовалось, чтобы всю ночь в келье горел свет и чтобы монахини спали одетыми и подпоясанными, в раздельных постелях" (Рябова, с. 62).

Именно в повышенной женской сексуальности видели средневековые богословы и причину женских контактов с Дьяволом. Уже позже, во времена Инквизиции, когда были сожжены тысячи женщин, обвинённых в колдовстве, особой популярностью пользовалась тема сексуальной связи с Дьяволом. Авторы знаменитого пособия по выявлению таких персон "Молот ведьм", исходили именно из повышенной женской сексуальности, которую та не может обуздать (Шпренгер, Инститорис, с. 102, 126, 198), а потому ей и приходится периодически прибегать к его ночным «услугам» – именно поэтому же легендарная книга посвящена в первую очередь ведьмам, а не колдунам.

Параллельно богословам над «природой» женщины активно работали и светские мыслители, зачастую склонявшиеся к мысли о необходимости ограничения женщины во всём – и особенно в социальных контактах. Родителям давали рекомендации постоянно держать дочерей дома, запрещать хождение в гости, на танцы и даже общение с кем-либо вне дома (Рябова, 1999, с. 31).

Литературное наследие эпохи Ренессанса (1300–1600 гг.) также указывает на сексуальную ненасытность как характерную черту того времени, причём и "мужчины и женщины отличались непомерным аппетитом". Как указывают исследователи той эпохи, "хотя женщины и пассивны по натуре, однако они в этом отношении не только не уступали мужчинам, а, если верить современным поэтам и новеллистам, даже превосходили их своей требовательностью. Чтобы обрисовать ненасытность женщин, сатирики заявляли, что у них вообще, кроме любви, ничего другого в голове нет: о чём бы с ними ни беседовать, всё, даже самое невинное, они истолковывают в этом смысле" (Фукс, 1993, с. 200).

Наверное, именно поэтому в Италии XIV века бытовали предписания не отпускать женщин даже в церковь или на свадьбу, "чтобы они не завели ненужные знакомства с мужчинами; самой радикальной мерой был запрет стоять у окна и глядеть на улицу. Окно действительно было источником соблазнов, поскольку в нём молодая женщина могла разглядеть мужчин, проходящих мимо" (Ялом, с. 112). Эти вечно совпадающие темы – ограничение женских социальных контактов и одновременно женской сексуальности – сквозной линией проходят через большинство исторических культур разных континентов: древние греки держали жён и дочерей в женской части дома (гинекей), и выходить на улицу без мужа или брата им строго запрещалось; ровно то же потом происходило у зажиточных русских, где жена стала заложницей терема (Пушкарёва, 2011, с. 48); каноны Ислама велят при выходе в люди с головы до ног закутывать женщину в материю; и даже европейские наставления совсем недавних времён (XIX–XX вв.) убеждали, что девушке не подобает первой проявлять внимание к мужчине. Трудно уйти от мысли, что за всем этим единодушием ограничительных стремлений, всё смягчающихся в веках, проглядывает именно исходный контроль за женской сексуальностью.

Если древние греки и средневековые христиане позволяли себе прямо обвинять женщину в чрезмерной похоти, то к XIX веку тактика назидателей сменилась: на фоне снижающейся религиозности общества отсылки к запретам Священного писания работали всё слабее, а потому в ход пошла развивающаяся наука – медики, биологи и психологи вдруг обнаружили, что женщина по природе своей холодна (Зидер, с. 141). Секс ей неинтересен. Его она способна лишь терпеть, уступая страдающему мужчине.

Не только художественные романы, но и медицинские трактаты той эпохи часто описывали женщин как "ангелов домашнего очага", бесплотных созданий без чувств и сексуальных потребностей, менее страстных и более возвышенных, чем мужчины (Ялом, с. 352). От уважаемого доктора эпохи можно было услышать: "женщине не свойственно искать сексуального удовлетворения. Она подчиняется воле мужа исключительно с целью угодить ему" (с. 223), "многим порядочным матерям, жёнам и хозяйкам неизвестно о сексуальных излишествах. Единственная страсть, которую они испытывают, – любовь к дому, детям и домашним обязанностям" (с. 353). Ему вторил другой уважаемый врач: "Жёны! Прислушайтесь к моему совету. Подчинитесь требованиям своего мужа… заставьте себя угодить ему, будьте убедительны и сымитируйте судорогу наслаждения; такой невинный обман допускается, если на кону привязанность вашего мужа" (с. 224).

"Из дочерей Евы, причастных к человеческому грехопадению, викторианские жёны и матери превратились в духовных наставниц", заключает историк брака Мэрилин Ялом (2019, с. 223).

То есть, в отличие от средневековых поучений, культура XIX века пошла от обратного – отказалась от концепции "обвини женщину в грехе и принуди исправиться" и сменила концепцией "женщина – чистый ангел во плоти". В отличие от прежних попыток из женщины просто выкинули сексуальный порок, объявили исходно «чистой» – такова отныне стала её «природа». Иными словами, созданное в ту эпоху пространство культурных текстов (то самое доминирующее знание) рисовало новый образ женщины, которой теперь каждая девочка сама старалась соответствовать. Больше не нужно было ни с чем бороться, преодолевать себя, держать в узде свои желания. Надо просто быть "самой собой", той, какая ты есть "по природе" – непорочное создание, без мыслей "обо всём таком". А думают "об этом" только «неправильные» женщины. Была сделана самая беспроигрышная ставка – задействован механизм самоидентификации: чтобы быть «правильной», "настоящей" женщиной, достаточно было лишь отрицать наличие у себя каких-либо «нехороших» желаний и мыслей. Это был хитрый ход. Женщине просто сменили систему ориентиров для самоидентификации, и это сработало. Сработало куда удачнее многовековых христианских проповедей и угроз.

В 1929 году Бертран Рассел писал, что в Англии даже было незаконным, "если в печати появляются утверждения, что замужняя женщина может и должна получать удовольствие от полового акта. Мне попалась в руки брошюра, относительно которой суд вынес решение, что в ней содержатся непристойности. Всё вышеизложенное пытаются внушить молодым людям судебные органы, церковь и педагоги с консервативными взглядами" (Рассел, 2004, с. 99).

Общекультурная установка на подавление женской сексуальности просто очевидна. Но в связи с этим возникает один принципиальный вопрос. Антропологи Кристофер Райан и Касильда Жета в бестселлере "Секс на заре цивилизации" язвительно и справедливо подмечают по этому поводу: "несмотря на постоянно повторяемые заверения, что женщины есть создания не особенно сексуальные, мужчины почти всего мира по сей день изощряются изо всех сил, чтобы держать в узде женское либидо. Обрезание женских гениталий, чадра от макушки до пят, сжигание ведьм в Средние века, пояса целомудрия, удушающие корсеты, грязные ругательства в адрес "ненасытных шлюх", диагностика врачами-мужчинами нимфомании или истерии, поругание, которому подвергается любая женщина, если свободно проявит свою сексуальность… Только подумайте, какая кампания развёрнута по всему миру, чтобы удержать якобы невысокое женское либидо под контролем. Зачем весь этот супернепроницаемый забор из колючей проволоки под током против безобидного котёнка?" (Райан, Жета, с. 70).

Ощутимый перелом в культуре (и в сознании) Запада наметился только к середине XX-го века, когда было проведено легендарное исследование Альфреда Кинси о сексуальности человека, которое и показало, что величина сексуального влечения, которое способны испытывать женщины, до сих пор преуменьшалась. "Отныне сексуальное влечение у женщин было приемлемым и даже желательным" (Ялом, с. 427). С тех пор исследования женской сексуальности стали частыми и открытыми.

При этом интересна последующая неоднозначная роль феминизма в данном деле (см. Рубин, 2001, с. 510). Если одна часть феминисток объявила репрессии женской сексуальности происками "патриархальной культуры" (мужчины пытаются контролировать женщину, ограничивая её сексуальность), другая часть феминисток заняла прямо противоположную позицию – секс нужен только мужчинам, а женщина же к нему, как и прежде, равнодушна. Иными словами, вторая часть феминисток продолжала вполне себе прежнюю христианско-патриархальную линию в отношении женщин, невольно навязывая им асексуальный образ жизни и мысли. Такие феминистки стали клеймить порно и проституцию как эксплуатацию женщин мужчинами: сотни написанных ими текстов твердили, что фактически все порноактрисы и проститутки занимаются своим ремеслом против воли либо из-за безвыходности ситуации в условиях крайней нужды. Массив этой мифологии прорабатывали такие светила феминизма, как Андреа Дворкин и Кэтрин Маккиннон. Но всю эту мифологию пробовали развенчать другие феминистки, среди которых и скандально известная доктор медицины Брук Маньянти, некоторое время лично работавшая проституткой, в своей книге "Секс-мифы. Почему всё, что мы знаем – неправда". Автор с опорой и на личный опыт, и на исследования показывает, что вопреки созданному феминистками мифу проституция в большинстве случаев – свободный выбор женщины, и съёмки в порно тоже. В одном австралийском исследовании 70 % проституток даже сказали, что снова выбрали бы секс-работу, если бы им пришлось прожить свою жизнь заново (Woodward et al., 2004, – цит. по Маньянти, с. 248).

"По моему опыту, заниматься сексом за деньги было намного лучше, чем выполнять любую другую из длинного списка низкооплачиваемых, эксплуататорских бессмысленных работ, которыми я занималась в студенческие годы", писала Маньянти (с. 261). "Я какое-то время работала уличной сборщицей пожертвований на благотворительность и это было куда более депрессивное занятие. Я работала в колл-центре – и едва выдерживала вопли и занудство тысяч людей. Мною злоупотребляли и недоплачивали мне на бесчисленных розничных работах, а также на нескольких исследовательских. Ни разу я не ощущала в секс-работе той дегуманизации, которую чувствовала изо дня в день на многих из этих рабочих мест (и часто за гораздо меньшую плату)".

Феминистки "заклевали" Маньянти за её книгу: ведь женщина не должна любить секс так, как его любит мужчина, и уж тем более она не стала бы зарабатывать им на жизнь. В ответ Маньянти совершенно справедливо заметила, что феминизм предал сам себя.

"Возьмите, к примеру, такую цитату Джули Берчилл: "Когда война полов будет выиграна, проституток следовало бы расстрелять как коллаборационисток за их ужасное предательство по отношению ко всему женскому полу". Отличный способ поддержать женщин, да?

Предательницы – это феминистки, которые переняли у поборников патриархальности манеру грозить пальчиком" (с. 313).

Об этом же говорила и мастодонт феминизма Гейл Рубин: "так называемый феминистский дискурс воссоздаёт весьма консервативную сексуальную мораль" (2001, с. 512). Она писала, как некоторые феминистки искажают реальность, акцентируя внимание лишь на громких и пугающих случаях: "Этот дискурс о сексуальности является в меньшей степени сексологией, а в большей – демонологией. Он представляет большую часть спектра сексуального поведения в наихудшем из возможных свете. Характерные для него описания эротического поведения обычно используют худшие из существующих примеров, как если бы именно они были показательными. Он не гнушается наиболее отвратительной порнографией, наиболее продажными формами проституции и наименее приятными или наиболее шокирующими манифестациями сексуальных вариаций. Такая риторическая тактика постоянно представляет человеческую сексуальность всех видов в превратном свете. Картина человеческой сексуальности, которая просвечивает сквозь такие работы, является неизменно омерзительной" (2001, с. 511).

Я и сам знаю девчонок, зарабатывающих выше названными «непристойными» занятиями, но их ситуации и впрямь не выглядят столь пугающе, как часто живописуют феминистки: одна 25-летняя стриптизёрша мечтала стать таковой ещё с детства, когда впервые увидела «Шоугёлз» Верховена; обычная 18-летняя девочка признавалась, что мечтает сняться в порно, и не только знает имена всех европейских режиссёров, но и даже их адреса; 30-летняя женщина тайком от мужа работает проституткой – ездит к клиентам домой – и совсем не по причине "крайней нужды", а просто чтобы иметь средства на хорошую косметику, салоны красоты и одежду, на которые доходов мужа уже не хватает; 20-летняя подруга признавалась, что в свои восемнадцать работала в салоне интимных услуг (мастурбация клиентам, никаких проникновений), потому что тогда ей это было "просто интересно". И чем больше подобных случаев мне становилось известно, тем сильнее закрадывалось подозрение, что с освещением проституции и порнографии феминистками всё не так просто и чисто.

Можно согласиться с Маньянти, что представители феминизма не понимают, как подобными тезисами сводят свою же борьбу за женские свободы на нет: воспитанные в рамках патриархальной христианской морали (подавляющей женскую сексуальность сильнее всего), они не в силах от них избавиться и ищут им оправдание в новом контексте. С одной стороны, феминистки бьются за свободу женщин использовать своё тело, но с другой, запрещают им пользоваться телом, как им действительно угодно. Диктат патриархальной культуры просто сменяется на самодиктат женщин ровно с теми же критериями, и всё. На смену старых господ приходят новые, подчинение никуда не исчезает. И раз секс был "нужен лишь мужчинам", то значит, он не был нужен женщинам, и потому приходится продолжать угнетать женскую сексуальность, как то делал "патриархальный строй" тысячелетиями до. Очень сложно из себя выбить то, что закладывалось с детства.