Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только

Ему весёлый Вакха дар,
Пока воинственный угар
Его на месте не подкосит?
Я сам служивый – мне домой
Пора убраться на покой.
Останься ты в строях Парнаса;
Пред делом кубок наливай
И лавр Корнеля или Тасса
Один с похмелья пожинай (3, 84).

С 1820 по 1832 год Катенин жил в своём имении Шаево Костромской губернии. Размолвка с Пушкиным случилась заочно и не была острой: при наездах Павла Александровича в Петербург они встречались. «Приехал я прямо на дачу, где жил граф Пушкин, на Петергофской дороге, неподалёку от городской заставы. Узнав о том, многие из знакомых поспешили меня навестить, и между первыми Александр Сергеевич. Свидание было самое дружеское. Тут я поздравил его с окончанием “Евгения Онегина”.

– Спи спокойно, – сказал я, – с “Онегиным” в изголовье; он передаст имя твоё поздним векам, а конец увенчал всё дело, последняя глава лучше всего».

Когда «Евгений Онегин» вышел отдельным изданием, Александр Сергеевич подарил книгу Катенину. В ответ Павел Александрович писал: «Я прочёл её с несказанным удовольствием, и точно – она драгоценный алмаз в русской поэзии. Какая простота в основе и ходе! Как из немногих материалов составлено прекрасное целое! Сколько ума без умничанья, сколько чувства без сентиментальности, сколько иногда глубины без педантства, сколько поэзии везде, где она могла быть! Какое верное знание русского современного дворянского быта, от столичных палат до уездных усадьб! Какой хороший тон без малейшего жеманства, и как всё это ново, как редко в нашей скудной словесности!..»

И это писал человек, который говорил о себе: «Я редко хвалю без пути, а притворно никогда».

Какое уже там «без пути», то есть без причины! Вот мнение на этот счёт Вигеля:

– Он был довольно хорош с Шаховским, ибо далеко превосходил его в неистощимой хуле писателям; ни одному из них не было от него пощады, ни русским, ни иностранным, ни древним, ни новым…

7 января 1833 года Пушкин и Катенин были избраны в члены Российской академии и вместе приходили на её заседания. Александру Сергеевичу они скоро наскучили, а Павел Александрович, вновь поступивший на службу, уехал на юг России. Там его и застала скорбная весть о кончине великого друга.

– В Кизляре узнал я о его несчастной смерти. Человек погиб, но поэт жив. Его творения, в коих светится и врождённый дар, и художественный ум, драгоценнейшее по нём наследство, оставленное всем сколько-нибудь образованным людям. Его стихотворения не жмутся в тесном кругу России наших дедов; грамотные русские люди читают их всласть; прочтут и чужие…

Кстати. Пророчество Катенина о том, что «Евгений Онегин» передаст имя его создателя будущим столетиям, осуществилось сторицей: в романе десятки имён современников поэта, ставших по его воле бессмертными. Вот, в частности, строки, относящиеся к самому Павлу Александровичу:

Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый…

«Там» – это в Петербургском театре, для которого Катенин перевёл корнелевского «Сида», написал трагедию «Андромаха» и комедию «Студент»; более того, подготовил к сцене актёров В. А. Каратыгина и А. М. Колосову.

А вот скрытое упоминание нашего героя:

Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдалённый стук
С Мильонной раздавался вдруг…

На этой улице находились казармы Преображенского полка, и поэт нередко туда захаживал, по поводу чего Катенин писал Пушкину: «Нашёл я в нём (в романе. – Н.) своё имя. Кроме прелестных стихов, я нашёл тут тебя самого, твой разговор, твою весёлость и вспомнил наши казармы в Миллионной».

«Куда зарыл ты свой золотой талант?»

А. А. Шишков (1799–1832), будучи ровесником Пушкина, успел поучаствовать в заграничном походе русской армии. В восемнадцать лет был уже штаб-ротмистром Литовского уланского полка, затем служил в гренадерском.

Гренадерский полк стоял в Софии (часть Царского Села); там Пушкин и познакомился с молодым офицером. Сближение произошло на почве любви литературы, которую Шишков хорошо знал, сам писал стихи и увлекался театром. По своему развитию (на этот период) Александр Ардалионович превосходил тёзку, о чём будущий великий поэт и поведал потомкам в послании «Шишкову» («Шалун, увенчанный Эратой и Венерой»). Судя по этому стихотворению, сближение ровесников было довольно тесным: Пушкин знал многие моменты из жизни друга:

Веселье резвое и нимфы Геликона
Твою счастливую качали колыбель.
И ныне, в юности прекрасной,
С тобою верные сопутницы твои (1, 459).

Шишков воспитывался в доме дяди, члена Государственного совета и президента Российской академии, супруга которого всячески его баловала и оберегала от житейских невзгод. В итоге вырос бретёр и картёжник. Не случайно пожелания лицеиста своему другу:

Пой сердца юного кипящее желанье…
Пой, в неге устремив на деву томны очи.
Её волшебные красы,
В объятиях любви утраченные ночи —
Блаженства быстрые часы…

При весьма рассеянном образе жизни молодой офицер не оставлял своего увлечения поэзией и писал довольно неплохие стихи, что весьма смущало его нового друга. «Дерзну ль тебя я воспевать?» – спрашивал себя Александр и так отвечал на свои сомнения:

Нет, нет! Друзей любить открытою душою,
В молчаньи чувствовать, пленяться красотою —
Вот жребий мой: ему я следовать готов,
Покорствую судьбам, но сжалься надо мною,
Не требуй от меня стихов.

Как и большинство пишущих, молодого поэта терзали сомнения в высоком призвании, и он отказывался не только от славословия друга, но и вообще от восхождения на тернистый путь к Парнасу:

Не вечно нежиться в прелестном ослепленьи,
Уж хладной истины докучный вижу свет.
По доброте души я верил в упоеньи
Волшебнице-Мечте, шепнувшей: «Ты поэт», —
И, презря мудрости угрозы и советы,
С небрежной лёгкостью нанизывал куплеты,
Игрушкою себя невинной веселил…

Семнадцатилетний поэт называл свои стихи «дурными» и «водяными», то есть бессодержательными, и сетовал на то, что друзья величали его творения с откровенной зевотой. Столь сомнительные восхваления привели Александра к неутешительному выводу: писать ему ещё рано:

Но скрылись от меня парнасские забавы!..
Недолго был я усыплён,
Недолго снились мне мечтанья муз и славы:
Я строгим опытом невольно пробуждён.
Уснув меж розами, на тернах я проснулся,
Увидел, что ещё не гения печать —
Охота смертная на рифмах лепетать (1, 460).

Послание «Шишкову» по существу – исповедь Пушкина, терзаемого мыслями о выборе жизненного пути. В решении этого вопроса он определился не вдруг.

Но вернёмся к Шишкову. Чиновник Коллегии иностранных дел (в ней начинал службу Александр Ардалионович) К. С. Сербинович писал о нашем герое, что он был «другом Пушкина и подражателем ему не только в стихах, но и в юношеских увлечениях». В этом наблюдении есть явный перекос: забавы и увлечения молодого офицера явно превосходили пушкинские, и намного. Это привело к тому, что в марте 1818 года Шишков был переведён на Кавказ, а затем в Одессу. Пребывание на юге закончилось (1827) переводом под строгий надзор в Динабург. Поводом к этому стали противоправительственные стихи и подозрение в причастности к тайным обществам.

От подозрений Александр Ардалионович отделался довольно легко и был переведён в Пехотный Вильгельма Прусского полк. Служа в нём, затеял ссору с отставным офицером и вновь попал под жёсткий пресс правосудия. В январе 1830 года последовало увольнение от военной службы за неприличные званию офицерскому поступки.

Весьма неупорядоченный образ жизни и вздорный характер не помешали работе мысли. За семь лет (1824–1831) Шишков издал три сборника стихотворений: «Восточная лира», «Опыты» и «Избранный немецкий театр». Писал заметки «Перечень писем из Грузии», работал над поэмами в байроновском духе. Но в основном подражал Пушкину, с которым обменивался письмами. В ответ на одно из них Александр Сергеевич сетовал: «С ума ты сошёл, милый Шишков, ты мне писал несколько месяцев тому назад: “милостивый государь”, “лестное ваше знакомство”, “честь имею”, “покорнейший слуга…” Так что я и не узнал моего царскосельского товарища. Если заблагорассудится писать ко мне, вперёд прошу тебя быть со мною на старой ноге. Не то мне будет грустно. До сих пор жалею, душа моя, что мы не столкнулись с тобою на Кавказе, могли бы мы и стариной тряхнуть, и поповесничать, и в язычки постучать. Впрочем, судьба наша, кажется, одинакова, и родились мы, видно, под единым созвездием.

Пишет ли к тебе общий наш приятель Кюхельбекер? Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас. Что стихи? Куда зарыл ты свой золотой талант? Под снега ли Эльбруса, под тифлисскими ли виноградниками? Есть ли у тебя что-нибудь, пришли мне – право, сердцу хочется. Обнимаю тебя – письмо моё бестолково, да некогда мне быть толковее».

Хорошее, доброе письмо, но ответ-то написан лишь через несколько месяцев! То есть от прежней дружбы остались лишь воспоминания о ней, чувство обязанности за не столь уж далёкое прошлое.