Добро. Вторая часть

– Сколько нужно создать миров, чтобы понять, что мир один? – Спросил я у нового мира, и у самого себя.

– Один! – Ответил новый мир.

– И тысячу! – Крикнул радостно я, и мы рассмеялись.

– Ну что там с шумом? – Подколол меня новый мир. – Рассказывай дальше.

– Когда ты начинаешь любить шум, то ты никак не можешь им наесться! – хихикнул я. – И ты идешь, и кушаешь. Идешь и кушаешь. Идешь, и идешь.

– Ну, где там твой предохранитель? – Захохотал новый мир.

– Так вот он! – Щелкнул я пальцами, которые материально проявились, хотя, из невидимого тела.

Мир подыграл мне, создав имитацию новомиратресения. Красивый пейзаж встряхнулся, и начал понемногу опадать. Смотрелось забавно. Словно, равнины и горы поднялись, и оказались живыми существами. Они почесались, зевнули от долгой спячки. И убежали прочь.

Мы стояли и хохотали. Да, именно стояли. После встряски новый мир решил импровизировать. Он заметил мою расположенность к телесному. Ведь, я постоянно рисовал и стирал ручонки, показывая что-то. Недолго думая, новый мир придумал нам тела, и воплотил их в жизнь.

Лучше бы он этого не делал!

Я стоял в виде драного сапога, которому хотелось отбивать чечетку. И я это делал, но больше, исполняя конвульсии. Моими руками, были шнурки. Ногами, две маленькие корявые подошвы, висевшие на тоненьких полосках обувного клея. Внутри сапога находилась розовая бурлящая жижа, похожая на мозги, из магазина приколов. Так, скорее всего, мир изобразил мою человеческую склонность думать.

Ладно я, он глумился. Но этот пижон, сделал себе искусное, как ему показалось, тело. Передо мной стоял кусок занавески, неровно обрезанный. А рисунок, это что-то с чем-то. Мастер по нанесению рисунка, в момент нанесения, уснул, но не утратил способность рисовать, продолжая это делать весь свой сон. Рисунок за рисунком, рисунок на рисунке. Вот, как я рассказывал про шум, тут дела обстояли так же. Занавеска с мазней, практически черная занавеска. Его головой, был крючок для полотенец. Зачем он вообще придумывал голову, руки и ноги. Я не знал. Но так, как мы большей частью были одним целым, то наверно, он это брал из моей неугасаемой земной памяти. Да, в крючке торчал шуруп для стены. Эдакая, утонченная деталь туалета. Благо, с руками и ногами он сильно не заморачивался. Много рваных ворсинок по краям тряпки, скручивались в конечности. А на концах были какие-то уплотненные пятна. Возможно, пятна жира и грязи.

Я верю, он старался! Но явно, перестарался.

И вот мы, стоим такие, нереально красивые и модные, посредине ободранного пространства. Словно в лотке для кошачьего туалета. Он же потряс своими телесами, прогнав всю великолепнейшую природу, которую все вместе созидали.

Стоим, и смотрим друг на друга.

– Ты что, с ума сошел? – Крикнул волшебный песок, внезапно появившись. Как тот, кто ищет из-за угла проказников.

– Что не так? – Улыбнулся мир.

Мы рассмеялись.

– Как что? – Замямлил песок, чуть ли не плача, но тихонько смеясь. – Я тут из кожи вон лезу, стараюсь. Всю свою жизнь на тебя потратил. Навел тут марафет. А ты взял, и стряхнул все, как дурной пес после купания.

Рядом стояла медузка, нервно махая крылышками.

– Зю, зю, буль, буль. – Строго проворчала она, пародируя песок, но сильно вживаясь в роль своего негодования.

Мы с новым миром упали в лежку, смеясь, и катаясь по рваной поверхности. Тот шевелил ворсинками, а я выбрасывал в такт смеха подошву, чуть ли, не отрывая ниточки клея.

– Ну конечно! – Крикнул песок. – Спелись тут, и издеваются.

Волшебный песок начал что-то шептать, изображая гнев. Получилась, ворчащая песочная бабушка.

– Эх вы. – Наконец сказал в голос песок.

Он рассыпался об поверхность, и образовал множество маленьких кратеров, которые выплевывали комки песка.

Мы даже растерялись, не понимая его выражение.

Медузка, так вообще растерялась. Она не знала, что ей изображать. За долгое время знакомства с песком, она привыкла во всем ему подражать.

Когда мы обо всем догадались, то начали нервно смеяться, еще пуще прежнего.

Посмотрев на нас, медузка тоже все поняла, песок так выражал свой смех, который уже не мог сдержать. Он настолько переиграл свой наигранный гнев, что получил обратную реакцию.

Рваное пространство, и мы вчетвером, дико смеющиеся в бесконечность.

Это был момент непомерного счастья. Мир добра познал себя. Добро, оно и в Африке добро!

– Смех смехом, но ты так и не дорассказал про шум. – Произнес мир, когда мы затихли.

– Давай, ну пожалуйста! – Сказал песок. – И мне интересно послушать, о чем вы тут болтаете.

Медузка навострила маленькие ушки, похожие на слизь, и никак не хотевшие ровно стоять, сползая и капая.

– А что тут рассказывать? – Спросил я, вкладывая в рассказ, уже изложенную истину. – Шум, тишина. А между ними ты, я, он. Все, как единое творение. И мы, это движение, от шума, до тишины. Так что самое главное?

– Не знаю, – притворился мир.

– Понятия не имею, – Изобразил дурочка песок.

Медузка только пожала плечами, ну или, что там у нее.

– Ну вот смотрите! – Продолжил я, больше объясняя самому себе, как прожитую, но непонятную истину жизни, что само по себе глупо. – Я иду в шум. Шум – это главное. Надоел шум, я иду в тишину. Теперь тишина – это главное. Но мне надоели, и шум, и тишина. Так что самое главное?

– Не знаю, – заладил мир.

– Да, что ты там секреты мусолишь? Выкладывай! – Рассмеялся песок.

– Да, говори уже! – Сказала медузка.

Мы посмотрели на нее, и снова обрушился дружный смех. Причем теперь, скрытная медуза хохотала громче всех.

– Самое главное, это сам путь! – Ответил я, когда мы утихомирились.

В этот момент я выглядел эпично. Я превзошел всех мотиваторов, вместе взятых. Рваный ботинок, толкающий истину в массы.

– Важен сам процесс! – Продолжил я. – А по пути, откроются новые дороги, отличные от шума и тишины.

Вау! – Простонали все дружно.

Я чувствовал, как возвышаюсь до небес, хотя их здесь не было. Скорее всего, я поднимался в рваный потолок своего воображения.

Мы долго стояли, и наслаждались сказанным. Нам было все равно, как выглядел новый мир. Он излучал лишь добро.