У Богородицы погреюсь. Помолчу.
И зайчики с алтарного окна
Срываются в очки и на свечу.
***
То ли музыкой, то ль музой
Пала тень на край стола:
Век не признан и не узнан –
Я проспал тебя, страна.
Где за стынущие лужи
В сигаретных облаках
Неприкаянные души
Трутся мордой об рукав,
Я иду – сутул, печален,
Мысли комкая в берет,
За обвенчанным началом
С той эпохой (с этой – нет).
И дойдя, присяду с краю
Самосадовой страны,
Дымной болью выдыхая
Неслучившиеся сны.
Век не признан. И не узнан.
Соскользнёт за край стола
Свет багрового союза.
Ты прости меня, страна!
Семнадцатый год
Иду.
Куда?
Не знаю сам.
Кружат снежинки,
вьются, вьются…
В столетие двух революций
Бросает нас
по сторонам.
Февраль. Чернила на столе.
И остаётся лишь заплакать…
Писать, писать – о феврале!
Февраль, октябрь… и слёзы. Слякоть.
Как в комнате той дым табачный
Мой воздух в медной дымке выел;
А мысли волками мне взвыли
О русском плаче –
не иначе?
Но спит за далью дней и судеб
Идей бессовестная память.
Покуда спит.
А вдруг разбудят?
А вдруг?
За-бара-банят-банят!..
И что?
И как?