Грех

Виктор сморщил нос, но неохотно подчинился.

Рита поняла, что он вот-вот кончит.

Она оседлала его, осторожно обхватила член мальчика и направила его в себя, постепенно начиная насаживаться.

Чистое, незамутненное удовольствие, словно в жару погружаешься в прохладу лесного озера. Виктор двигал бедрами, пытаясь войти как можно глубже, громко постанывая.

Она начала двигаться, нависая над ним, опускаясь на его член.

Виктор продолжал мять ее грудь, в его глазах была страсть и растерянность, шок от необычных ощущений. Он быстро кончил, снова до боли стиснув ее ягодицы. Затем перевернул, оказавшись сверху, но не выходя из нее. Член Виктора быстро вставал, снова твердея.

– Теперь сверху буду я! – заявил он с видом победителя, собравшегося «пронзить» своего врага «мечом». – А мне это нравится! – глаза парня горели фанатизмом дорвавшегося до наркотика наркомана.

Виктор закинул длинные ноги женщины себе на плечи и начал грубо трахать ее, вбивая в кровать. Наклонялся, кусая ее губы, затем – нежную грудь. Почти до крови, до боли. Потом неожиданно ласково целовал. Чередовал грубые укусы с нежными поцелуями, поглаживал язычком появившиеся – и начавшие кровоточить – царапины.

Рита ненавидела саму себя за то, что испытывает удовольствие от секса, мало отличимого от изнасилования.

«Я снова предаю сама себя, снова ломаю то, что потом не склеить». Оргазм накатил неожиданно. Она кончила, извиваясь под Виктором, который овладевал ею, как маньяк-насильник – своей жертвой.

Она быстро вскочила, накидывая прозрачное платье, взяла свою сумочку, ранее брошенную возле постели, и торопливо оделась. Дрожащие руки промахиваются по пуговицам, не могут застегнуть молнию на юбке. Трусы, прилегая к влажному лону, тоже становятся неприятно мокрыми.

Глаза Виктора округлились – он даже приподнялся на кровати.

– Ты это куда? Я, кажется, тебя не отпускал! – его голос звучит удивленно, зло и повелительно. Так говорит избалованный ребенок, считающий, что мир создан только ради его удовольствия.

– Я не хочу, чтобы ты меня прогнал, как паршивую собаку, – вырывается с неожиданной искренностью.

Виктор смотрит заинтересовано, как на препарированную зверюшку, чуть склонив голову. Светлые волосы падают на его лоб, слегка прикрывая глаза.

Она на мгновение приостановилась, пытаясь понять, кто из двоих де Ноблэ к ней хуже относится. Да, для обоих мужчин репортерша была меньше, чем мусор под ногами. Просто красивое, удобное, всегда доступное тело. Разновидность служанки, появляющейся по щелчку и раздвигающей ноги в нужный момент. Принимающая любую позу, как женщины-жертвы из романов де Сада – и зачем она, на ночь глядя, читала эту отвратительную литературу?

– Ты же все равно утомился. И больше ничего не можешь… Ты бы в любом случае сказал, чтобы я убиралась, не так ли? – она пожала плечами, продолжая невольно сравнивать отца и сына. Элеонора в ее мыслях представляется просто какой-то мизерной частью де Ноблэ старшего. Как пятая колонна этого богатого особняка. Или шестая дверь. Либо еще одна красивая кукла для ублажения Леопольда. Да, де Ноблэ-старший не оскорбляет ее… ну, почти. Разве что во время секса. Он холоден, одновременно развратен и равнодушен, как кирпич. А Виктор… ему нравится… играть. Как кошке с мышкой.

Его ладонь совершает молниеносное движение – и ее пышные волосы оказываются в плену его сильных пальцев.

«О, боги! Скоро хватка как у отца будет!»

Рита ощущает, как ее тянут, – и падает на кровать.

Ее глаза встречаются с прищуром серых глаз. На нее падают золотым дождем его волосы. Хищные черты еще нежного, почти детского личика. Губы презрительно кривятся:

– Теперь ты будешь делать все, что я захочу, сучка! Можешь убираться, тварь, я тебе разрешаю!

Пальцы разжимаются, отпуская волосы на волю. По крайней мере, он не стал ее скальпировать. Достижение века!

Она пытается уйти, сохранив остатки достоинства. Но глаза почему-то на мокром месте, а во рту – привкус горечи. Она ощущает себя гадко использованной. И понимает, что пала. Снова. Оказалась почти в самом низу бездны. И почти потеряла себя, превратившись в полубесчувственную куклу, у которой из всех органов еще работает, и может чувствовать только тот, что находится между ног.

Изо всех сил пытаясь удержать рвущиеся наружу рыдания, стыд и боль, Рита Свои спустилась вниз.

– Ну, как все прошло? – поинтересовался поджидавший ее Леопольд. Он сидел недалеко от камина, развалившись на кушетке. Блеклый свет свечей от двух канделябров, один из которых стоял на узком черном столе возле окна, а другой – на втором, тоже черном, в глубине комнаты, подсвечивали волосы и глаза, превращая извращенца в подобие ангела. Сходство с неземным существом ему придавали белые тонкие штаны и шелковая белая же рубашка.

– Нормально, – устало бросила женщина, пожав плечами. – Я, пожалуй, пойду.

– Что, мой сын был так сильно плох? – Леопольд вглядывался в ее лицо. – Он обидел тебя? – немного помолчав, добавил он.

– Да нет, все было хорошо, – она подняла голову, заглянув в его прозрачные глаза. Странное чувство охватило ее: словно их связывали почти дружеские чувства. Сообщники – вот кем они всегда были. И это связывало больше, чем просто сексуальные отношения.

– Хочешь домой?

– Да.

Де Ноблэ медленно кивает:

– Боюсь, моему сыну до меня далеко.

– О, да! Но в постели он просто зверь! – хмыкает она, а губы сами собой растягиваются в кривой гримасе. – Поверь, Леопольд, скоро ты будешь им гордиться!

– Если б он только не был таким… чрезмерно чувствительным и нервным. Надо уметь держать себя в руках, – продолжал он рассуждать на темы воспитания детей.

– Ой, да ладно! Кто бы говорил. Ты сам приходишь в неистовство по любому поводу и без повода, – улыбнулась женщина. – Особенно, когда видишь Гарри Джонсона. Кстати, я его тоже ненавижу.

– А ты-то почему? – его испытывающий взгляд погрузился в ее бирюзовые глаза. – Лично я, потому что этот ужасный мальчишка постоянно обходит моего сына! ВО ВСЕМ! Ну, кроме хороших манер, естественно, и красоты. Да и по экономике, но лишь потому, что Аврелий Ламборджи, учитель экономики, – наш друг и крестный Виктора. – Кулак аристократа впечатался в ближайший столик.

Рита подпрыгнула, несколько раз испуганно моргнув.

– Если б я мог… я бы избил его! – с ненавистью выдохнул мужчина, сощурившись.

– Кого, сына?

– Да нет, дура, Джонсона! Тоже мне, великая цаца! Все в этой чертовой школе ему кланяются, лишь потому, что его папочка кривляется на съемках очередного, как их называют, блокбастера. А мой сын всегда мечтал быть первым среди одноклассников. Кстати, благодарю за милые статейки! – мужчина мерзко захихикал. – Думаю, наш чудный мальчик из-за твоих талантливых унижений и потрясающий язвительности уже готов из окна выброситься. По крайней мере, настроение ты ему испортила, надолго обеспечив депрессией. – Еще один смешок. – Ладно, иди, дорогая, в свою одинокую постель.

Рита отправилась в свой особняк, размышляя над тем, что произошло. Вспоминая, вспоминая…

* * *

– Привет, милая! – Антуан легко поцеловал ее руку. – Как прошел день?

Она медленно убрала ладонь:

– Это было ужасно, Антуан! Мне пришлось… – она начала плакать, затем забилась в истерике.

Де Вилл быстро вытащил из кармана заранее припрятанное успокоительное. Последнее время его запасы постоянно иссякали. Но мужчина никогда не забывал купить новую упаковку.

– Рита, дорогая, любимая, – он с трудом удерживал бьющееся в его руках тело, как какого-нибудь зверя, подстреленного охотниками и уже погибающего. – Что опять случилось? Может… тебе перестать работать для этого жуткого журнала? Пожалуйста, бросай это ужасное место! Что с тобой, радость моя?

С нежной заботой он гладил повлажневшие от пота волосы.

– Почему ты позволяешь им себя мучить?