Белые лилии

Я протягиваю руку, касаясь холодных бетонных плит, кирпичной кладки, осыпавшейся штукатурки и представляю мягкие волны шелка, легкие, нежные, тонкие нити и там, под густой шерстью я почти чувствую, как судорожно сжимается грудная клетка огромного зверя, и огромное сердце глухо пульсирует под моими ладонями. Я думала, тебя изуродовали люди, а оказывается – твой собственный хозяин покалечил тебя. Прикормил, приручил, выдрессировал, научил жутким трюкам, обманул всех вокруг, и тебя научил прятать секреты. А теперь – раздавил. Лучше бы пристрелил, лучше бы в огне, лучше бы как можно больнее, но до конца, чтобы не было так унизительно – чтобы это было, как поцелуй, а не удавка. Но он одел тебя, умирающую, в красивое платье и знаешь что? Никто даже не догадывается, что тебя почти не осталось. Они – там, красивые, дорогие, холеные и лживые лицемеры, едят, пьют, рассказывают друг другу свежие анекдоты, курят, кокетничают, травят байки, меряются достоинствами, гуляя по твоему хребту, восхищаясь блеском твоей шерсти, хвастаясь рубинами, собранными с твоих вибрисс, пока ты кашляешь кровью, загибаешься, задыхаешься от боли… Все дальше ухожу от металлической двери, все глубже падаю в густую, бархатную ночь, разлитую в лабиринтах заброшенного завода.

…неспешные, легкие, собранные шаги – по моим следам, словно тень…

Пересекаю длинный ряд бочек, часть из которых сожжена, остальные медленно разъедает коррозия. Какой страшной, какой жуткой и беспощадной ты когда-то была, а теперь ты умираешь, и я не могу помочь. Но если тебе станет легче… я буду много думать о тебе. Буду бояться тебя по ночам даже, когда тебя уже не станет, а прошлое на короткое мгновение снова обернется настоящим, пугая меня моими же снами – я буду вздрагивать, плакать, просыпаться от собственного крика, и в эти секунды ты будешь оживать, будешь становиться бессмертной. Наследием сумасшедшего принца. Я буду думать о тебе, глядя в ночное небо, и там, в бездонном космосе, буду видеть густую темноту ночи твоего лабиринта. Прохожу мимо огромных ворот производственного цеха – разинутой пасти, зияющей чернотой.

…крепкие жилистые руки к шее – пальцы, ухоженные, прекрасные в своей грубости, ослабляют узел галстука, развязывают, стягивают его с шеи, бросают под ноги серую ленту. Правая рука – к ремешку часов – расстегивает, снимает, быстрым движением – в карман брюк…

Здесь теперь так легко дышится. Когда же я успела обезуметь до любви к тебе? Моя ладонь вдоль спины огромного зверя, от позвонка к позвонку, по пушистому, невероятно длинному хвосту – мои пальцы купаются в сверкающем индиго. Я слушаю твое дыхание за моей спиной, ловлю легкий, ледяной аромат смерти, и только теперь мне понятно, что я не спаслась в ту, самую первую, ночь – лишь сильнее запуталась. Я заглядываю в разбитые окна, зияющие пустотой проемы дверей – я представляю себе двух братьев, блуждающих грязными улицами закрытого завода, слышу их голоса, когда они испуганно перешептываются, озираясь по сторонам, вижу страх на их лицах и, спустя какие-то двадцать четыре часа – отчаянье. Вижу, как они прячутся в тёмных углах, подобно диким зверям, как ищут еду среди мусора, как собирают дождь, трясущимися ладошками, как жмутся друг к другу, замерзая по ночам. Чувствую, как боятся будущего. Я представляю, как узнав, что ты живешь здесь, они, наверняка, дико перепугались. Но потом… потом ты перестала пугать, и научилась греть. Вижу, как в моменты отчаянья Максим придумывает тебя, а ты с упоением рассказываешь ему свои истории, завораживая красотой уродства, превращая черный мрак в укрытие, взращивая жестокость из ужаса. Как ты утешаешь, баюкаешь, обещаешь.

Последний выдох – эхо предсмертной агонии, и…

Все пропало.

Я останавливаюсь: грубым рывком из прошлого – словно разом смолкли миллионы голосов, и тишина сдавила оглушающим вакуумом.

…без единого звука, двигаясь плавно и гибко, как охотится кошка…

Прислушиваюсь: ни зверя, ни индиго, ни Сказки. Поднимаю глаза и вижу, что стою напротив административного здания, огромной прямоугольной скалой уходящего в ночное небо. Напротив пожарной лестницы. Здесь и сейчас: только заброшенный сталелитейный завод и бездонная ночь, просто здания, огромные и мертвые, просто территория, просто километры, просто место на карте, юридическая закорючка в документах на собственность.

Просто декорации – пусто и глухо.

Сказка умерла.

Отчего-то безумно захотелось плакать – завыть от души. Наверное, оттого, что очень скоро сюда придут люди, приедет техника, но они снесут безжизненный скелет – остов того, что когда-то было настолько ужасным, что обрело душу.

Поднимаю голову к бесконечности над головой, и мне кажется, что я улавливаю последние вспышки индиго в воздухе, мне кажется – я вижу блеск бриллиантовой крошки, искрящейся в черноте надо мной. Их подхватывает порывом ветра, кружит в причудливом танце, и они сверкают, искрят и летят куда-то за спину. Поворачиваюсь, следуя за искрами…

… и вижу Сказку.

Языки иссиня фиолетового пламени, призрачным свечением – искрящимися бликам по острой кромке стали радужки глаз. Внутри него – безумие цвета индиго.

Вот она.

Ярко, ласково и очень больно! Губы, глаза, руки – внутри горит и искрит Сказка, языки пламени лижут его, жгут заживо, и зарево огня пляшет безумием в серых глазах. Не умерла – переродилась. И там, внутри…

– Боже мой, какой же ты красивый…

Она горит в нем! Дышит, живет, испепеляет его… Больно? Он закусывает нижнюю губу, сжимает кулаки, скалится, морщится, мой безумный крот – больно. Горит заживо мой сказочный принц. Сходит с ума. Мой прекрасный, мой великий король нелюбимых, как же ты сумел вырасти таким уродливо-прекрасным в этой грязи? Мне не придется ничего делать, не придется убивать – безумие, помноженное на ненависть, однажды испепелит его. Я смотрю, как переливается, искрится иссиня-фиолетовое индиго.

– Здесь так тихо, – говорю я, а после – поворачиваюсь к нему спиной и оглядываю масштаб людского эго.

– Не отворачивайся, – едва слышно, сквозь зубы, и он мотает головой, отгоняя безумие, потому что ненавидит – безумно, беззащитно любит меня.

Я говорю в ночное небо:

– Ничего ты со мной не сделаешь. И дочь мою ты не тронешь, – оборачиваюсь, смотрю на него. – Тебе едва хватает сил не убить самого себя.

Снова – спиной к дикому зверю – я делаю шаг в темноту. Он – за мной – быстрый, собранный, словно мы собираемся драться. И не до первой крови – до смерти. И когда мы оба проиграем, он будет медленно, мучительно умирать над моим трупом, проклиная себя. Но до тех пор, пока мы оба живы, он бросает мне в спину:

– Никто и никогда не будет любить тебя настолько, чтобы не убить.

Поднимаю руки к левому уху, щелкаю замком сережки, снимая её:

– Меня никто и никогда не пытался убить…

– Потому, что не хотел!

Я бросаю сережку на землю – серые глаза выхватывают мое движение из полумрака. Он хищно облизывается, а затем:

– Никто и не хотел тебя настолько, чтобы мечтать разорвать, разодрать, уничтожить тебя, чтобы вобрать, впитать, стать последним из всех, стать единственным…

Мрак обнимает нас – лабиринт прячет, укрывает, защищает. Я снимаю вторую серьгу, выбрасываю этот ненужный хлам, расстегиваю колье, а он за моей спиной:

– Хочу любить тебя и бесконечно, снова и снова уничтожать – рушить все, до последней молекулы. Чтобы ты кричала и стонала только для меня! Посмотри, какой красивой я тебя сделал!

Я шагаю в остов Сказки, он – следом, мы все глубже – в безумие, все дальше от внешнего мира. Я выбрасываю колье и принимаюсь за тонкий браслет на руке.

– Я знаю – у тебя никого нет! – выкрикивает он с такой болью в голосе.

– И не будет, – отвечаю ему, снимая браслет с руки.

Когда-нибудь он сдетонирует – разнесет все к чертовой матери. Только бы успеть увести подальше дочь, потому что в решающий момент всё, что нужно от меня – любить его достаточно сильно, чтобы не мешать.

– Никто не звучит так, как ты… – слова горячим каскадом по плечу. – И никто не умеет извлекать из тебя музыку так, как я.

Его рука обвивает меня, но я отнимаю ее от моего тела и кладу в нее браслет.

– Кто же накажет тебя за твои грехи, Максим?

Слышу, как с тонким звоном ударилась об асфальт безделушка.

– Не знаю, – он поворачивает меня, обнимает, мы замираем, наслаждаясь близостью наших тел. Его губы касаются моего уха, его голос – внутри моей головы. – Но искренне надеюсь, что он будет так же изобретателен, как и я.

Мы растворяемся во тьме Сказки: она поглощает, прячет, отрывает от земли и где-то там, в невесомости, темноте… совсем немного грубости, чтобы еще нежнее зазвучали его ладони на моем теле. Расскажи, где теперь мой дом? Покажи, во что я верю? Прикосновение наших губ: его выдох – мой вдох. На кончике его языка – сверкающее индиго. Сказка – звездной пылью, сладким фиолетовым дымом – внутрь меня: в горло, в легкие, в кровь – теперь она внутри меня. Его имя летит в темноту – он закрывает глаза, слушая музыку моего дыхания в такт его рукам: нежными пальцами – гладит, нажимает, отпускает, гладит, нажимает… Это великое искусство – причинять боль и удовольствие, и он наслаждается моим стоном, слушает, как его имя расцветает на моим губах, переплетаясь с любовью. И больше никого кроме нас. Мы в открытом космосе. Одни во вселенной, и мы решаем без всяких слов – перерезать страховочный трос. Мы летим в черную бездну, и до тех пор, пока остается кислород в баллонах, наслаждаемся падением. Дальше от людей, ближе к звездам. В вечную ночь – туда, где не работают земные законы, где только небесная механика и ничего человеческого. Где нет нужды объяснять, почему нас так тянет друг к другу. Где некому оправдываться в гравитации – ей просто подчиняются. И где-то там, в бездонном космосе он – Сверхновая за секунду до взрыва – бурлящий котел энергии, материи, гравитации. Тысяча лет, как секунда, и.. Взрыв! И мой Максим, расщепленный на элементарные частицы, полетит во вселенную тоннами небесного вещества со скоростью десять тысяч километров в секунду – ослепляющая вспышка, соединяя материю и скорость, зажигает свет, разрушает все на своем пути, но создает тяжелые металлы, вращая, закручивая вселенную все быстрее и быстрее.

А я превращусь в нейтронную звезду – напоминание о том, что он когда-то существовал.

Когда-нибудь ты создашь что-то огромное. Настанет время, когда созданное тобою станет настолько величественным, что затмит тебя: момент, когда уже никто не вспомнит создателя; время, когда сделанное тобой будет жить после тебя; масштаб, который сделает твое творение достоянием общественности… но по-прежнему будет принадлежать только тебе. И вот тогда ты отдашь это мне – подаришь своё наследие. И вот тогда я убью тебя, а после – разрушу все, что ты создавал. Не потому, что я большая и сильная, а потому, что ты позволяешь мне это. Это – твоя любовь: позволить мне разрушить то, что останется после тебя – начисто стереть тебя с лица Земли.

И ничего от тебя не останется…

…кроме меня.

notes

Примечания

1