Жена фокусника

Это не становиться переломным моментом.

Я не хочу носить обручальное кольцо и периодически «забываю» в разных местах. Максим терпеливо приносит его и надевает мне на палец. Снова и снова, пока, в какой-то момент не обещает мне пригласить тату-мастера, чтобы тот набил мне мою новую фамилию во всю спину от лопатки до лопатки. Теперь кольцо всегда на мне и непосильным якорем оттягивает мою правую руку.

Но это для меня пустяк, забывающийся после первого же оргазма.

А вот то, что я не смогла забыть, не смогла пропустить мимо, не смогла закрыть глаза и молчаливо проглотить. То, что даже Максим, с его тихим голосом, горячими, ласковыми руками и самыми нежными губами, не смог перевести «в портер».

Вечер пятницы. Я наверху, в моих руках «1984» на последних страницах, а потому я чувствую себя так, словно по уши в дерьме. И это вам не «Заводной апельсин», от которого хочется помыть руки, а еще лучше принять душ. Это дерьмо зарождается где-то внутри и его никак не вытащить, не смыть и не выцарапать. И это дерьмо меняет тебя. Мозг не желудок – не умеет вытащить из себя непригодное, а потому, все, что ты читаешь, все что слушаешь и видишь, так или иначе оседает в твоей голове. Оно трансформируется, оно меняется и бродит, рождая картину мира перед твоими глазами. Меня тебя. А потому нужно быть очень аккуратным – есть книги и фильмы, которые жгут, как водка. Их обязательно нужно чем-то зачитать, засмотреть, потому что после них нутро горит синим пламенем, как рот и горло после сорокаградусной. Так вот это как раз та самая книга. Я закрываю её и еще долго смотрю в потолок. Мысли роятся в голове, и мне становиться невероятно грустно. Я оглядываюсь и вижу, что осталась совсем одна.

Хм… интересно.

Я выхожу в коридор и смотрю вниз.

В гостиной, прямо на полу прямо, на ковре расположилась вся свора. Даже Егор здесь – не Молчун, а именно Егор. Командует парадом моя дочь – они развалились по всему полу и играют в «монополию», и Сонька, с присущим ей азартом, восторженно взмахивает ручонками и сверкает глазами. Максим помогает ей, она неплохо освоилась и уже помыкает взрослыми дядьками по обе стороны от неё – Белкой и Максимом. Они разговаривают, они подтрунивают друг над другом и смеются. Я спускаюсь по лестнице и слышу их разговоры, шутки, колкости и разного рода «жаргонные» словечки из «Монополии» – никаких матов, никакой пошлятины, все проходит тщательную цензуру, и из уст дворняг такой язык звучит, как иностранный. Я внизу, я подхожу к ним.

– Мам, а я почти миллионерша, – кричит она, сверкая глазками, улыбаясь во весь рот. – О, а ты знаешь, что Артем умеет жонглировать?

Тут Низкий поднимает на меня глаза и скромно улыбается.

Знаю, что умеет, не знала, что у него есть человеческое имя.

– Да, Пуговица. Я видела.

– А Паша умеет говорить, как Даффи Дак.

Тут Белка смешно и весьма талантливо шепелявит мне какую-то глупость. Все смеются.

Значит, Павел…

Белка подмигивает мне, а затем поворачивается и смотрит на мою дочь. И вот тут Сонька делает то, что выбивает почву у меня из под ног и лишает дара речи – она обнимает за шею эту мерзкую, грязную сволочь, которая смеется ей в ответ – искреннее и очень тепло. Затем она возвращается к игре – берет кубики и кидает на игровое поле.

Если в огромную ложь добавить капельку правды, человек поверит в огромную ложь.

Я поняла – осознание простых истин процесс болезненный. Всегда. Даже если это происходит не на старом заброшенном сталелитейном заводе. Это похоже огромную коробку, доверху набитую мишурой, обрывками бумаги, цветным конфетти, фантиками и разноцветными шариками от пинг-понга, и среди всего этого рябящего в глазах разнообразия вам нужно найти шарик. Но не какой попало, а именно белый. Вы можете бесконечно долго шарить руками в коробке, без толку перегоняя мусор и ненужные шары из угла в угол, вы можете залезть туда с головой, можете заняться подсчетом общего количества шаров и подводить нехитрую статистику того, сколько раз вам попался красный шарик, вместо нужного вам белого. Но это ни шаг не приблизит вас к заветной цели. Так белого шарика вам ни за что не найти. Но если взять коробку, поднять и вытряхнуть содержимое на пол, раскидать в разные стороны мишуру и фантики, нужный вам шарик окажется прямо у ваших ног.

За последние полтора месяца на меня свалилось столько событий, больших и маленьких, ярких и совершенно пустяковых, что они заполнили мою несчастную голову доверху, ложась друг на друга с легким шелестом мишуры и фантиков. Я измучила бедную голову в поисках всевозможных вариантов того, как мне выбраться отсюда живой и невредимой, каждый раз вытаскивая шарики не того цвета, но упорно продолжая елозить руками в огромной коробке.

Но теперь, глядя на свою дочь, которая обнимается с маньяком, насильником и убийцей, видя, с каким блеском в глазах она смотрит на циркача-садиста, и какой восторг у неё вызывает холодные стальные глаза бездомной дворняги, я понимаю – она верит той капле правды, что разошлась кругами по поверхности большой лжи. Для неё они добрые и милые, для неё они сильные и ловкие. Они не ругаются и не кроют матом, они красивые и улыбчивые, они не жалеют для неё времени, но она еще слишком мала, чтобы задаться вопросом, почему у них его так много? Все вместе, большой дружной семьей, они вырастят из неё редкостную тварь, уникальный симбиоз жестокости и неисчерпаемой энергии, и возможно, в один «прекрасный» день она превзойдет своих учителей. Я представила её бегущей по «Сказке», я представила её в драной, грязной одежде, вымазанной кровью, я представила её с жутким оскалом на лице, идущей по следу четырех, ни в чем не повинных людей…

И вот мишура разбросана по полу, и белый шарик лежит у моих ног. Я поднимаю его и осознаю простую истину – у меня есть кто-то дороже дочери? Нет. Можем мы обе выбраться отсюда? Нет. Отпустит ли нас Максим? Обеих – нет. Отпущу ли я свою дочь?

Я поворачиваюсь и иду к лестнице.

Максим все видит. Ох, как же хорошо Максим научился читать людские лица. Он натягивает беззаботную улыбку, он поднимается и быстрым шагом идет за мной. Белка и Низкий сразу же переключают все внимание Соньки на себя – Белка что-то громко роняет, Пуговица смотрит на него, Низкий тут же начинает картинно ругаться, и Сонька заливисто смеется. Как же слаженно, как синхронно они работают. Клоуны. Шуты. А я быстро поднимаюсь по лестнице. Легкие шаги Максима позади меня:

– Марина.

Я на втором этаже. Я быстро иду к двери в спальню.

– Марина!

Он успевает догнать меня в тот момент, когда я почти закрыла дверь – он придерживает её рукой и заходит в комнату. Закрывает дверь и щелкает замком.

– Маринка…

Я его не слушаю – я иду к кровати, где лежит мой телефон, я беру его, но Максим подбегает и вырывает его из моих рук:

– Ну что за детский сад… – недовольно бормочет он, и кидает его туда же, где он лежал. – Иди сюда.

Я не сопротивляюсь, у меня даже мысли нет начать орать и выбиваться. Я для себя уже все решила и именно эту решимость и прочел на моем лице Максим.

Он сажает меня на край кровати, опускается на пол и встает не колени у моих ног:

– Ну и чем он тебе поможет? Он ничего не может! А я могу всё!

Я смеюсь – тихо, но так искренне, что на глазах выступают слёзы. Он смотрит на меня и впервые за все время его лицо становиться растерянным:

– Он у тебя простой клерк – белый воротничок. Забрать он вас не сможет, а добровольно я вас не отдам. Я вас не отпущу, слышишь меня?

Его серые глаза, бегают по моему лицу – они ищут то, что привыкли видеть в каждом – страх и подчинение. Я смотрю на него и не испытываю ни того ни другого:

– Ты же знаешь, о чем я думаю?

– Ты не посмеешь, у тебя дочь, – его руки нервно сжимают мои ладони.

– О, как? Смотреть, как вы медленно калечите её я тоже не собираюсь. Либо она едет жить к отцу, либо… – я выжидающе вскидываю брови, приглашая его в мою маленькую викторину. Он прекрасно знает ответ. Его мать давно разгадала эту загадку – если ты не волен распоряжаться собственной жизнью, то уж в смерти над тобой точно нет хозяина. Он знает – без неё я загнусь. Окончательно сойду с ума в этом гадюшнике. Чтобы я пела в золотой клетке, мне жизненно необходима моя дочь. И если Соньки не будет у меня под боком, я потеряю всякий ориентир, всякую связь с реальностью, всякий смысл существования. Все равно, что оттяпать половину меня. Я подохну. Естественным или искусственным путем.

– Марина, – улыбается он, и улыбка эта выходит на редкость неправдоподобной, – ты трусиха, каких свет не видывал.

Я кладу ладони на его лицо и нежно глажу:

– Ты поставишь на это? Даже если один шанс и ста, из тысячи, один ничтожный шанс из миллиона, он все равно остается.

Его взгляд бегает по моему лицу, его глаза читают между строк. А я смотрю на него и думаю, что бы сейчас съесть на ужин? Разыгрался зверский аппетит.

– Я приставлю к тебе охрану.

– Круглосуточно?

– Да.

– А в туалет она тоже со мной ходить будет?

– Надо будет – пойдет.

– Ну, тогда ты только ускоришь момент. Чем дальше в угол загоняешь крысу тем… – я пожимаю плечами. – Есть миллион разных способов, и совершенно не обязательно лезть в петлю. Ты знаешь, что можно получить острое токсическое отравление печени, вплоть до летального исхода, просто смешав любой алкоголь с приличной дозой парацетамола? Я почти уверена, что найду в этом доме и то и другое, в нужных мне количествах, и ни один из твоих тупоголовых охранников не сообразит, что я делаю, даже если я буду запивать таблетки коньяком, прямо у него на глазах.

– Я буду тебя бить. Больно.