Словно удар под дых:
прядей полно седых.
Что ж ты теперь заметаешь следы
пылью по ржавой глине,
солью по волоскам,
пеной по облакам?
Гонишь волну за мной по пятам
наискось, валом длинным.
Что мне с твоих даров?
Просто не будь суров,
тронь восьмигранник Башни Ветров —
и поминай как звали…
Створку не рви из рук:
сонно вздыхает внук.
Время заходит на третий круг
раковиной спирали.
Мой свет
Так смутно, ни тьма и ни свет,
разлито сияние,
что чудятся тени карет
в Приятном Свидании.
По правую руку луна —
приплюснутой дыней.
Тумана лежит пелена
над каждой долиной.
Не воздух, а толща слюды,
лишь контуры зданий,
и духи небесной воды
танцуют в фонтане.
Огни в запотевшем окне
летят, негасимы,
и маслянен вкус в полусне
холодного дыма.
И нет на прощание, нет
ни слов, ни желаний,
но надо проститься, мой свет,
до новых свиданий.
Зоря
На кораблях играют зорю,
звук бронзовеет над водой,
и серебрится край у моря:
светлей небес, почти седой.
А Корабелка ловит рыбу
и окунает в воду чад.
Крошатся каменные глыбы,
и чайки – как без них? – кричат.
Над бедной нашей стороною
прошепчет бриз: Господь велик.
И солнце прячет за волною
свой умиротворённый лик.
Подай мне, Отче, соль и камни,
и птиц, и рыб, и новый день:
и я приму его, пока мне
играют зорю по воде.
Исход
Мимо старых домов, где рукою – до потолка,
их заборов из трещин времени, камня голого,
мимо рынка, где – крюк за жабры —
висит калкан
и капуста с прилавка роняет внезапно голову,
по брусчатке улицы – улица невелика —
мимо спелой хурмы: как пылают её шары
во дворах, и смотри, есть ещё
фонтан на Воронина,
мимо ящиков почты, что свалены до поры
на крыльцо при ремонте дороги,
и их не тронули,
здесь уже не живут, ведь вход перекрыт,
мимо портика с флагами,
датами Крымской войны,
виноградной лозы, колонн, белья по балконам
до больничных ворот, где были мы рождены,
чтоб расти в общежитиях, школах и на бастионах
нашей пусть и неласковой стороны,
мимо тени былого флота, его моряков,
кораблей, что теснились, забив заводскую бухту,
мимо чёрных орудий сражавшихся здесь полков
из больничных ворот и уйдём на смену,
когда наутро
позовёт нас одна из труб заводских гудков.
Сталь
А дядя Боря двоится, лицо заслонив рукой.
Ты из какого подъезда:
из первого? из четвёртого?
Оба из токарей. Оба ушли на покой,
он теперь вечный – для Репина и для Прокопова.
Не различаю, где чьё лицо, но вижу ладонь: