По секрету всему свету

Мне пришлось отвернуться от окна и смотреть на сгорбившуюся старушку с пожелтевшим платком и в кофте с заплатами. Да, на старенькие занавески в спальне, придающие сумрачное настроение комнате. В этом доме занавески открывались ровно в двенадцать часов дня. Этот распорядок установила бабушка – самая странная и удивительная натура, привлекающая этим меня. А почему она так делала уже много лет – никто не знал, да и сама она не давала ответа. Телепая по дому и шаркая ногами, хозяйка двигала тряпочки на окнах, по натянутым, с середины окна веревочкам. В комнатах стало светлее, но запах сырости сидел в доме крепко, и выгнать его могла лишь затопленная печь, которую давно не топили. В веранде послышались тяжелые шаги, и на пороге, хлопнув дверью, появился крепкий, стройный мужчина, с аккуратно стриженными русыми волосами и серыми глазами – это был отец. Он задумчиво улыбнулся и крикнул матери:

– Мам, я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! – И увидев меня в зале, он сказал: – А что ты так рано сбежала, даже не завтракала, мать там переживает.

– Да, мне к Олесе надо было сходить, – ответила я, разглядывая портреты на стенах: на одном портрете – Виктор, на другом – Лида и вышивка Виктора в рамочке.

Отец пришел сделать доброе дело для матери – постирать ее белье. Ей самой была не по силам эта работа. Так как воду нужно принести с колонки, а грязную вынести на улицу (слива в доме не было).

– Ну что, займемся стиркой века! – весело сказал отец, глядя на меня. – Пока я буду носить воду ты, мать, собери грязное белье.

– Соберу, соберу, – спохватилась мать.

Стирать решили в зале, выкатив круглую стиральную машину на середину комнаты. Отец взял два ведра и пошел за водой.

– Ладно, пойду прогуляюсь, – проговорила я.

Предлагать свою помощь я не стала, так как заранее знала, что стирку мне не доверят и не разрешает даже помочь. Лишь двум детям мать доверяла это грязное дело: моему отцу и дочери Люде, которая жила в городе с семьей и редко приезжала.

На улице немного потеплело. Ветер весело разгонял тучи и играл листвой березы – стоял тихий шелест. Птицы щебетали на деревьях, где-то на доме непрерывно стучал дятел.

– Куда же мне сходить? А, кажется, баба Шура в огороде, точно.

В кустах малины маячил белый платок, он, то исчезал, то появлялся снова. Баба Шура жила через дорогу, выше на дом, возле самого леса. А сейчас она рвала траву и складывала ее в ведра. Маленькая, худенькая старушка и очень шустрая, торопливо работала.

– Привет! Как дела? – спросила я, зайдя в огород.

– Оля! Да вот, трава наросла.

– Помочь?

– Да я уже справилась. У бабки была?

– Ага. Там папка белье будет стирать, она никому больше не доверяет.

– А, вот она что. Ну, пойдем, что ли в хату, сейчас руки обмою. – И она пошла в другую сторону огорода, где стояли старые ветвистые ранетки, но все еще дающие приплод и радующие нас осенью ароматными яблочками. Сад из семи разных ранеток казался нам большим и привлекательным, особенно весной в своем благоухающем и белоснежном цветении, привлекающий много пчел, шмелей, мух. Весной ранетки жужжали и гудели. Баба Шура отмыла руки в железной бочке и пошла в дом, а я следом за ней. В маленьком домике, состоящем из кухни и двух комнат, было уютно и тепло от натопленной печи. Всюду самотканые дорожки и кружки, связанные хозяйкой, кровати с красивыми покрывалами и большими подушками. В кухне самодельный буфет и стол-буфет, сделанные когда-то хозяином. Бабушка, последние полтора года жила одна. Муж Иван (наш дед) бросил ее и уехал к себе на родину в Липецкую область, там жила его первая жена.

Я села к столу-буфету, рядом с окном, а баба Шура суетилась возле печи – наливала суп «Щи».

– Давай поедим, пока горячие, они вкуснее, – сказала она. – А ты нарежь хлеб, он в столе. Я открыла дверцы стола-буфета и оттуда пахнуло хлебным духом да чем-то прелым – это заплесневевшие оладьи. Бабуля, несомненно, была хорошей хозяйкой, но буфет ее редко убирался. Она забывала про него или не успевала за суетой. И мне пришлось вытащить тарелку с оладьями и поставить на стол.

– Баб Шура, это нужно выкинуть.

– Хорошо. А я все собираюсь убрать и забываю, – проговорила она, уже что-то смакуя во рту и громко причмокивая. – Хлеб нарежь.

– Уже режу.

Суп «Щи» был очень вкусным, пожалуй, я ничего вкуснее не ела. Он получался у бабушки каким-то особенным, как говорят «со смаком», хотя приправ она не добавляла, кроме черного перца и лаврового листа. Пожалуй, она знала какой-то секрет. Да и стряпня у нее была превосходная: оладьи, блины, булочки, каральки – пальчики оближешь. Над столом висели часы «Кукушка». Механизм часов был поврежден, и поэтому кукушка путала время, а иногда и вовсе не могла полностью выйти из окошка – высовывалась. Открывала рот без звука, в ней что-то трещало и щелкало. Вот и сейчас, она обманула нас на два часа, но очень громко и уверенно.

– Ох, уже час, – сказала хозяйка, обернувшись в комнату, там висели часы с маятником под стеклом и глухо чакали. – Как там бабка поживает, не болеет?

– Да. У нее все болит: ноги, руки, спина. Она мне ноги показывала – совсем синие в бугорках, венах, – ответила я с грустью.

– Сидит много, ничего не делает, а она меня старше на два года. Из другой комнаты вышла трехцветная кошка с белой грудкой и молча села напротив хозяйки, которая смаковала куриную косточку из супа, громко причмокивая. Кошка облизнулась и встала передними лапами на табурет. И так стояла, глядя на хозяйку.

– Кис, кис! – позвала я ее

– Да она же глухая, – сказала баба Шура, с полным ртом.

– А я забыла, всегда забываю. Как-же плохо быть глухой, а слепой еще хуже. Как твой глаз?

– Пелена стоит и мутно вижу.

Я знала, что баба Шура стала слепнуть на один глаз, с тех пор, как уехал ее муж. Ее переживания, частые слезы – отнимали у нее здоровье. Прожить всю жизнь вместе, родить 6 детей, вырастить, а потом, под старость лет, все бросить и уехать – никак не укладывалось в ее голове.

«Как он мог так поступить, и правда – больная голова», – часто говорила она со слезами на глазах.

А он писал, вполне, грамотные письма о том, что живет неплохо в домике своей покойной жены (первая жена умерла несколько месяцев назад) и возвращаться не собирается. Это еще больше расстраивало бабу Шуру. Она молчала, уходя в свои мысли и плакала.

– Баб Шура, спасибо накормила. Куда убрать тарелку?

– Да оставь, я приберу.

– Спасибо. Мне пора идти к бабе Марусе. Как там у них дела..?

На улице все еще было прохладно и ветрено да сырая трава и земля. В огороде два дерева: черемуха и мелкая ранетка – свисали над головой, закрывая маленький дворик своими ветками, образуя тень.

Первая партия постельного белья уже вертелась в стиральной машинке полуавтомат, вспенивая мыльную воду. Отец с бабушкой Марусей стояли над кучей белья и о чем-то не громко спорили. Я встала рядом. Папка, почти ничего не понимающий в стирке, делал вид опытной прачки и давал советы своей матери. А она утверждала, что прошлый раз, он стирал по-другому. Я улыбалась, глядя на них, хотя не понимала, о чем идет разговор.

– Ну ладно, стирай, как знаешь, – сдалась мать и пошла в кухню.

– А что она хочет? – спросила я у отца.

– Да, она сама не знает. Говорит полоскать тоже не надо, дождем вымоет.

– Пап, тебе помочь?

– Да нет, не надо.

– Ну я пошла.

Я сказала «До свидания» баб Марусе и вышла на улицу. Разные несознательные мысли лезли мне в голову – думы над смыслом моей жизни да пользой для общества и предназначение. Для чего живет человек, и что будет после его смерти – перерождение души в животных, насекомых или исчезнет бесследно. И хорошо, что наше время не совпало с отечественной войной – самой страшной трагедией для народа.

Мне хватало фильмов о войне и ночных кошмаров, чтобы представить какой ужас испытали люди в то страшное военное время.

Одиноким и серым смотрелся дом бабушки Маруси среди зарослей жгучей крапивы и высоких корявых вязов, не хватало на нем красок, клумб с цветами во дворе. Такой же одинокой и угрюмой сидела она на своем крыльце, прищуриваясь и разглядывая прохожих. Не было в ней задора, радости, серый клубок прожитых бед мучил и тревожил ее, не давая покоя. Внешне она ничем не отличалась от совершено спокойного человека, но это только видимость, на самом же деле, переживания были очень глубоки, что отражались на ее здоровье – поднималось высокое давление, болело сердце, путались мысли и переплетались одна за другой. Хотя, странной, как говорят люди, она была всегда, может наследственность. С людьми она общалась редко, в магазин сама не ходила, продукты ей покупал отец или дядя Ваня (сын), который жил через огород, а ходил очень редко. И часто слыша от бабули непривычное для слуха ударение в слове «магазин», я улыбалась и вспоминала, что есть еще слова необычно произносимые ей: гумага (бумага), велон (велик), пинжак (пиджак) и другие.

Суббота – банный день. Мама по субботам меняла постельное белье, убиралась в доме, мыла полы, а мы помогали ей, чем могли. Вечером же, после всех дел, топилась баня.

Для баб Маруси баня случалась очень редко. К нам она отказывалась идти из-за плохого здоровья. И тогда отец устраивал ей свою баню в бревенчатой стайке. Скотину там держали так давно, что никто и не помнил. Навозу в ней не было, и стены были чисты. А за порядком и за самой хозяйкой (как бы не случилось чего дурного) следить приходилось мне. Я наливала ей воду, терла спину, подносила белье. Вот и сегодня, управившись со своими домашними делами, мы пришли с отцом устроить банный день. Отец затопил железную печь и попросил меня прибраться. Я согласилась, но долго стояла с метелкой, не зная, чем мне заняться сперва – стряхнуть паутину или, мало-мальски, подмести пол. Большое окно заслоняла ветками разросшаяся черемуха, делая тень. Мусор легко смелся в прогнившие щели, на мой взгляд, стало чисто.